Деньги - Эмис Мартин. Страница 42

— Очень на это надеюсь... Пока, Франк, до скорого.

На Банк-стрит я прибыл ровно в восемь, с последним светом. Небо над головой еще мерцало, но к розовому и голубому примешивалась зеленоватая пелена, украшательский оттенок авокадо и агорафобии ... Я — в своем лучшем костюме, темно-сером в тонкую меловую полоску. Плюс широкий серебристый галстук, завязанный крупным виндзорским узлом. Вест-виллидж, где улицы носят не номера, а имена.

Банк-стрит походила на фрагмент сентиментального Лондона: робкий коричневый песчаник, окаймленный черными перильцами и бледными цветочками, даже застенчивый аромат листьев и сучьев в вечернем воздухе. Я обратил внимание на гуттаперчевого черного мальца, возраста Феликса или чуть постарше, который вышагивал под ручку с хорошенькой подружкой. Небрежно потянувшись за ограду, он сорвал с дерева розовый цветок и предложил девице. Та повертела его перед носом, лицо ее на мгновение озарилось, потом выпустила цветок из рук.

— Эй, какого черта? — сказал парнишка. — Какого черта, это же было так красиво. Так красиво — цветок, и вообще. Зачем бросила, сучка?

Он вырвал руку и ускорил шаг, вколачивая каблуки в асфальт, сердито горбя плечи. Девица отстала и присела на корточки, и стала собирать в подол платья сухие лепестки.

Я прикинул, что мне нужно было как-то убить полчаса. Свернув пару раз направо, я обнаружил, что меня занесло на виадук в нижней части Восьмой авеню — район не так чтобы бедный, но почти. Ремонт обуви, закусочная «Азия де Куба», «Клуб экстаза и агонии», экстрасенсорная консультация и диагностика, «Все для байкеров», а также винный, пивняк, атрибутика. Закраины вентиляционных решеток похожи на огромные подошвы — интересно, это так по замыслу? На капотах припаркованных машин молодежь играет в шахматы. Бледная татуировка на бледном старом плече. Вот, опять началось: стар и млад, здоровье и немочь смешиваются, как имущие и неимущие уникумы Америки, красота и уродство, манхэттенские чудеса зноя и холода. Некоторые персонажи в кошмарном состоянии. Им явно не помешал бы капитальный ремонт, приток инвестиций, некоторое облагораживание. Но такая чересполосица как раз в моем вкусе. Меня она возбуждает. Лондон после этого кажется водянистым и разреженным... Меня омывал желтый свет закрытых банков, муниципальные и финансовые, мать их так, структуры уже свернули лавочку. Почему банки не могут проявлять такую же разносторонность, спонтанность и изобретательность, как любое другое американское предприятие? Почему нет, например, центра «Все для банкиров»? Не знаю, но я чувствую себя увереннее. Весь день ничего не пил. Ничего не пил за ленчем, хоть и заказал кошмарный «Сюрприз Мальвины» (куча мала бифштексов на тройной решетке). Сегодня вечером я ни в коем случае не должен ударить в грязь лицом. Я принял душ и все такое, и, в общем, выгляжу вполне сносно. Эта пробежка с Филдингом, это трущобное сафари явно пошло мне на пользу. Очень кстати, потому что я должен быть сильным. Вы думаете, это паранойя, но я четко ощущаю, что какая-то каша заваривается. Или вы тоже из числа кашеваров? Это ужасное ощущение у меня еще с прошлой поездки, ощущение... скрытой подоплеки. Я пытаюсь убедить себя, что все дело в психологическом настрое: бедный мальчик и страх успеха. Дело не в фильме. С фильмом все в ажуре. Фильм никуда не денется. Дело в чем-то другом, в чем-то куда более серьезном. Серьезнее, чем то, что вытворяет со мной телефонный Франк, что бы это ни было. Серьезнее, чем то, что вытворяет со мной Селина, что бы это ни было. Серьезнее, чем то, что я вытворяю с собой сам... Отвернувшись от витрины — ну почему всегда должно быть именно так? — я наткнулся на здоровенную, рыжую бабищу ростом почти под два метра, в неустойчиво сидящей шляпке с плотной, в мушках, вуалью до подбородка. Она угрожающе нависала надо мной, и мне показалось, я даже ощутил ее горячее дыхание.

— Простите?.. — сказал я, но она и бровью не повела (наверно), продолжая пялиться на меня через свою маску... Где же я мог видеть эту ненормальную? Вот, глядите — опять эта сука. Где-то я ее определенно видел.

Вернулся я тем же маршрутом, через «голубой» район, Кристофер-стрит. Обогнул и «розовый» район — по крайней мере, две мускулистых девицы преградили мне доступ в святая святых. Потом нашел заведение с недвусмысленной вывеской «Для одиночек», и никто не препятствовал мне войти... Об этих рассадниках венерических инфекций я читал в «Отребье» и в «Миазмах», причем оба журнала держались подчеркнуто высокомерного тона. Год или два назад ходил слух, что подобные точки кишмя кишат стюардессами, фотомоделями и деловыми женщинами: пять минут, пара пива — и ты уже в гостиничном номере или служебной квартире, и какая-нибудь очаровательная малютка делает над твоей физиономией шпагат. А вот и неправда! — писали в «Отребье». Не исключено, что какое-то время так и было, утверждали в «Отребье», но буквально через пару недель свое веское слово сказали местные авторитеты, и халява кончилась. Девицы разбежались. «Миазмы» даже выслали на проверку отряд симпатичных репортеров мужского пола, и все поголовно вернулись несолоно хлебавши... Что ж, данное заведение выглядело вполне прилично, единственная загвоздка — ни одной женщины. Они все в «розовых» кафе, в лесбийских дискобарах. Так что я присоединился к полудюжине синюшных нелюдимов и вплотную занялся «сайдкаром» [24] . Восемь двадцать, говно базар. За тебя, Мартина, мысленно произнес я и распластал на мокром цинке двадцатку.

Мартину-то помните, Мартину Твен? Только не говорите, что забыли. И как воспоминание, приятель? Что встает перед мысленным взором, сестренка? Наверняка же помните. Я-то прекрасно помню. Благо есть что вспоминать, за столько-то времени. С Мартиной дело в том... дело в том, что мне никак не удается найти голос, к которому она бы прислушалась. Голоса денег, возраста, порнографии (все эти неконтролируемые вещи) — совсем не то, с Мартиной им не совладать. Я думаю о ней, и внутри у меня кипит безъязыкая революция — так же я ощущаю себя в Цюрихе, Франкфурте или Париже, когда аборигены меня не понимают. Мой язык тщетно ворочается в поисках систем и закономерностей, которых нет и не может быть. Потом я перехожу на крик... Взять хоть людей, с которыми мне обычно приходилось общаться: стилисты, фотомодели, актеры, продюсеры, бездельники, куда-ветер-дует, чего-изволи-те, не-могу-знать, чинуши и финансисты— сплошные пройдохи. Женщины тоже, только и делают, что жонглируют — сексом, временем, бабками. А кто не пройдоха, кто честен и прямодушен? Уж точно не я. Меня жизнь гнула и корежила, долбила и рихтовала, пока не втиснула в эту заковыристую форму. Каждая жизнь — это шахматная партия, пошедшая прахом на седьмом ходу, и вот игра стала скованной, дремотно-тягучей, каждый ход вынужденный, все фигуры пришпилены, на прицеле, в жестком цугцванге... Но тут и там порой мелькают персонажи, которым, вроде, нет преград ни в море, ни на суше, и их пример ужасен. Как правило, денег у них куры не клюют.