Слепой убийца - Этвуд Маргарет. Страница 98

Кафе сильно опустилось. Полосатый навес исчез, темные кабинки потрескались и истёрлись. Пахло не свежей ванилью, а прогорклым маслом. Я поняла, что слишком вырядилась. Не надо было надевать белую лисью горжетку. Учитывая обстоятельства, красоваться нечего.

Рини мне не понравилась – пухлая, пожелтевшая, тяжело дышит. Может, и вправду больна. Я размышляла, удобно ли спросить.

– Хорошо, когда стоять не надо, – сказала она, садясь в кабинке напротив меня.

Майра – сколько тебе тогда было, Майра? три, четыре года? я уже сбилась, – Майра была с ней. Щечки горят от возбуждения, глаза круглые и чуть навыкате, словно её кто-то нежно душил.

– Я ей все про вас рассказала, – ласково заметила Рини. – Про вас обеих.

Не могу сказать, что Майра заинтересовалась мною, зато лиса её заинтриговала. Дети в этом возрасте любят пушистых зверей, даже мертвых.

– Ты Лору видела? – спросила я. – Говорила с ней?

– Слово – серебро, молчание – золото, – ответила Рини, озираясь, точно и здесь у стен были уши. По-моему, излишняя предосторожность.

– Думаю, это ты устроила адвоката? – сказала я. Рини явно была в курсе.

– Я сделала, что требовалось, – сказала она. – К тому же, адвокат – муж троюродной сестры твоей матери, по сути, родственник. Я узнала, что происходит, а он понял, что делать.

– Как ты узнала? – Вопрос – что ты узнала? – я приберегла на потом.

– Она мне написала, – ответила Рини. – Рассказала, что писала и тебе, но ответа не получила. Ей вообще-то не разрешали посылать письма, но кухарка выручала. Лора ей потом заплатила и кое-что добавила.

– Я не получала писем, – сказала я.

– Она так и думала. Думала, они об этом позаботились. Я поняла, кто – они.

– Она, видимо, приехала сюда, – предположила я.

– А куда ещё? Бедняжка. После всего, что она вынесла.

– Что она вынесла? – я так хотела знать, но трепетала. Может, Лора все сочинила, говорила я себе. Может, у неё мания. И это следует иметь в виду.

Рини, однако, этого в виду не имела: что бы Лора ей ни рассказала, Рини поверила. Я сомневалась, что ту же самую историю. Особенно сомневалась, что в ней фигурировал ребенок.

– Об этом нельзя при детях, – сказала Рини, кивнув на Майру; та с большим аппетитом поедала какое-то ужасное розовое пирожное и таращилась так, будто готова съесть и меня. – Если я тебе все расскажу, ты спать не сможешь. Одно утешение, что ты тут ни при чем. Так она сказала.

– Так и сказала? – У меня гора с плеч свалилась. Значит, Ричард и Уинифред – чудовища, а я оправдана – из-за душевной слабости, несомненно. Но я видела, что Рини не совсем простила мне беспечность, из-за которой все это случилось. (Она простила ещё меньше, когда Лора съехала с моста. Рини считала, что я имею к этому отношение. Общалась со мной довольно сухо. Так и умерла ворча.)

– Молодую девушку нельзя помещать в такое место, – сказала Рини. – Что бы там ни было. Мужики с расстегнутыми ширинками ходят, жуть что творится. Позор!

– Она кусается? – спросила Майра, трогая лису.

– Не трогай, – остановила её Рини. – У тебя ручки липкие.

– Нет, – ответила я. – Она не настоящая. Видишь, у неё стеклянные глазки. Она кусает только свой хвост.

– Она говорила, если б ты знала, никогда не позволила бы её там держать, – сказала Рини. – А если знала? Ты какая угодно, только не бессердечная, так она сказала. – Рини поморщилась на стакан с водой. Видимо, у неё были какие-то сомнения. – Там их кормили одной картошкой. Отварной или пюре. Экономили на еде, отнимали хлеб у бедных чокнутых и психов. Сами наживались, я так думаю.

– Куда она уехала? Где она сейчас?

– Между нами говоря, она считает, тебе лучше не знать.

– Она казалась… она была… – Была ли она не в своем уме, хотела я спросить.

– Она такая, как всегда. Не хуже и не лучше. На полоумную не похожа, если ты об этом, – сказала Рини. – Похудела – мяса бы на кости нарастить. И меньше говорит о Боге. Надеюсь, на этот раз он для разнообразия её не оставит.

– Спасибо тебе, Рини, за все, что ты сделала, – сказала я.

– Не за что благодарить, – сухо отозвалась Рини. – Я сделала, что следовало.

Подразумевалось – в отличие от меня.

– Могу я ей написать? – Я нащупывала платок. Чувствовала, что сейчас расплачусь. Чувствовала себя преступницей.

– Она сказала, лучше не надо. Но просила передать, что оставила тебе послание.

– Послание?

– Перед тем, как её туда увезли. Сказала, ты знаешь, где его найти.

– Это твой платочек? Ты что, заболела? – спросила Майра, с интересом наблюдая, как я хлюпаю носом.

– Будешь много знать – облысеешь, – сказала Рини.

– Не облысею, – уверенно произнесла Майра. Она что-то фальшиво запела и стала пинать меня пухлыми ножками под столом. Похоже, весела, самоуверенна, и запугать её нелегко – качества, из-за которых я часто раздражалась, но в итоге благодарна. (Наверное, Майра, для тебя это новость. Прими как комплимент, раз уж представился случай. Такой характер на дороге не валяется.)

– Я подумала, ты захочешь взглянуть на Эйми, – сказала я. Хоть одно достижение, способное восстановить меня в её глазах.

Рини взяла фотографию.

– Бог мой, да она темненькая, – сказала она. – Никогда не знаешь, в кого пойдет ребенок.

– Я тоже хочу, – сказала Майра и потянулась сладкими пальчиками.

– Быстрее смотри и пойдем. Опоздаем к папе.

– Нет, – заупрямилась Майра.

– Нет ничего подобного дому, пусть он скромен и мал [112], – пропела Рини, бумажной салфеткой стирая с Майриной рожицы розовый налет.

– Я хочу здесь остаться, – скулила Майра, но на неё уже надели пальто, натянули на уши вязаную шапочку и потащили из кабинки.

– Береги себя, – сказала Рини. Не поцеловала меня.

Мне хотелось обнять её и выть, выть. Чтобы меня утешили. Чтобы она меня увела с собой.

– «Нет ничего подобного дому», – сказала как-то Лора, ей было лет одиннадцать-двенадцать. – Рини так поет. По-моему, глупо.

– То есть? – спросила я.

– Вот смотри. – И Лора написала уравнение. Нет ничего подобного = дом. Следовательно, дом = нет ничего подобного. Следовательно, дома не существует.

Дом – там, где сердце, думала я, сидя в кафе «У Бетти» и пытаясь взять себя в руки. У меня больше нет сердца, разбито; или не разбито, а просто его нет. Аккуратно вынуто, как желток из яйца вкрутую, осталась бескровная свернувшаяся пустота.

Я бессердечна, подумала я. Следовательно, бездомна.

Послание

Вчера я так устала, что весь день пролежала на диване. У меня складывается в высшей степени неряшливая привычка смотреть дневные ток-шоу – такие, где люди распускают языки. Это сейчас модно, языки распускать: люди выдают свои секреты, а заодно и чужие; выкладывают все, что есть за душой, а иногда – чего за душой и нет. Из чувства вины, в тоске, ради удовольствия, но чаще потому, что одни хотят выставить себя напоказ, а другие – видеть, как те это делают. И я не исключение: я смакую их грязные грешки, жалкие семейные ссоры, выпестованные травмы. Наслаждаюсь ожиданием, с которым открывается банка червей, точно удивительный подарок на день рождения, и затем разочарованием на лицах зрителей: вымученные слезы, скупая злорадная жалость, послушные аплодисменты по подсказке. И это все? – явно думают они. Разве твоя душевная рана не должна быть менее заурядной, по-настоящему душераздирающей, грязнее, грандиознее? Расскажи ещё! Будь любезен, пусть нас оживит твоя боль.

Интересно, что лучше – всю жизнь прожить, раздутой от секретов, пока не взорвешься, или пускай их из тебя вытягивают – абзац за абзацем, фразу за фразой, слово за словом, и в конце концов лишиться всего, что было ценно, как тайный клад, близко, точно кожа – всего, что казалось таким важным, всего, от чего ежился и скрывался, что принадлежало только тебе, – и провести остаток дней болтающимся на ветру пустым мешком, мешком с новенькой светящейся этикеткой, чтобы все знали, какие секреты раньше хранились внутри?