Они окружали Сталина - Медведев Рой Александрович. Страница 21

…И оба они, Каганович и Хрущев, – тогда еще не успели испортиться властью, были по-товарищески просты, доступны, особенно Никита Сергеевич, эта «русская душа нараспашку», не стыдившийся учиться, спрашивать у меня, своего подчиненного, разъяснений непонятных ему научных премудростей. Но и Каганович, более сухой в общении, был не крут, даже мягок, и уж, конечно, не позволял себе тех выходок, крика и мата, которые – по крайней мере, такая о нем пошла дурная слава – он в подражание Сталину приобрел впоследствии» [57].

Кольман в данном случае, несомненно, приукрашивает образ Кагановича середины 30-х годов. Разумеется, Каганович совсем иначе вел себя с некоторыми ответственными работниками горкома и обкома партии, а тем более на заседаниях секретариата и бюро ЦК, чем с представителями организаций более низкого уровня. Свою грубость и безжалостность Каганович достаточно ярко показал уже во времена коллективизации, о чем упоминается в предыдущем разделе. Старый большевик И. П. Алексахин вспоминает, что осенью 1933 года, когда в Московской области возникли трудности с хлебозаготовками, Каганович приехал в Ефремовский район (тогда входивший в Московскую область). Первым делом он отобрал партийные билеты у председателя райисполкома и секретаря райкома Уткина, предупредив, что, если через три дня план хлебозаготовок не будет выполнен, Уткин будет исключен из партии, снят с работы и посажен в тюрьму. На резонные доводы Уткин насчет того, что план хлебозаготовок нереален, так как урожай определялся в мае на корню, а хлеба и картофеля убрано вдвое меньше, Каганович ответил площадной бранью и обвинил Уткина в правом оппортунизме. Хотя уполномоченные МК работали по деревням до глубокой осени и забрали у крестьян и колхозов даже продовольственное зерно, картошку и семена, план заготовок был выполнен по району только на 68 процентов.

После такой «заготовительной» кампании почти половина населения района выехала за его пределы, заколотив свои избы. Сельское хозяйство района было разрушено, в течение трех лет сюда завозили семенное зерно и картофель [58].

Конечно, перерождение Кагановича произошло не в один день или месяц. Под воздействием Сталина и в силу разлагающего влияния неограниченной власти он становился все более и более грубым и бесчеловечным. К тому же Каганович боялся сам стать жертвой своего жестокого времени и предпочитал губить других людей. Постепенно и в горкоме он превращался в крайне бесцеремонного, наглого человека. Уже в 1934–1935 годах своим техническим помощникам он мог бросить в лицо папку с бумагами, которые они приносили ему на подпись. Известны были даже случаи рукоприкладства.

В 1934–1935 годах Каганович враждебно встретил выдвижение Ежова, который быстро становился фаворитом Сталина, оттеснив Кагановича с некоторых позиций в партийном аппарате. Неприязненные отношения сложились у Кагановича и с молодым Маленковым, также быстро идущим в гору в аппарате ЦК. Но Сталина не только устраивали подобные конфликты, он искусно поощрял и поддерживал взаимную вражду между своими ближайшими помощниками.

Каганович и реконструкция Москвы

Каганович – исключительно удобная мишень, если постигать историю «методом поиска врагов». Его участие в разрушении старой Москвы – особенно выигрышная тема. Трагедия исчезновения красивейшего русского города, растянувшаяся на десятилетия, непоправимая и очень сложная, упаковывается иногда в одну фразу: «Каганович разрушил Москву».

Но, во-первых, деятельность Кагановича, как будет показано ниже, не исчерпывалась одним только разрушением; во-вторых, до и после него Москва понесла на много больше невозвратимых потерь, чем за пять лет его руководства Московской партийной организацией; в-третьих, для осуществления разрушений в обществе должна сложиться (и сложилась) благоприятствовавшая им психологическая ситуация; и, наконец, возложение на Кагановича всей ответственности за происшедшее с Moсквой – сталинская традиция.

К 1930 году население Москвы выросло по сравнению с довоенным более чем на миллион человек. «За годы революции» – так тогда выражались – в новые дома переселилось около 500 тысяч человек [59]. Жилищный кризис становился реальностью. Среди архитекторов шли горячие дискуссии о путях развития города.

Трамвай перевозил свыше 90 процентов пассажиров. Автобусов в Москве насчитывалось около двухсот, их маршруты соединяли город с пригородами. Троллейбусов не было. 90 процентов площади улиц составляли булыжные мостовые. Больше половины домов были одноэтажными, среди них очень много деревянных. В некоторых частях города отсутствовали канализация и водопровод.

Архитектурными памятниками официально были признаны лишь 216 зданий, но и этот список на союзном уровне никем не был утвержден. Еще с 1918 года в городе сносили памятники, срывали иконы с башен Кремля и соборов. В 20-е годы продолжался снос церквей и разгром монастырей. В 1927 году были разрушены Красные ворота. Могущественные предприятия и организации, размещавшиеся в Москве, вели несогласованную, хаотичную застройку.

К многочисленным разрушениям 20-х годов Каганович не имел, да и не мог иметь никакого отношения. Однако сам он нередко подчеркивал малоценность, никчемность старой Москвы: «…пролетариату в наследство осталась весьма запутанная система лабиринтов, закоулков, тупичков, переулков старой купеческо-помещичьей Москвы… плохонькие, старенькие строения загромождают лучшие места нашего города» [60]. Признание хоть какой-то ценности хотя бы части архитектурного наследства Москвы полностью отсутствует в речах и докладах Кагановича.

А. В. Луначарский возражал против сноса древних Иверских ворот с часовней, располагавшихся при входе на Красную площадь у Исторического музея, и церкви на углу Никольской улицы (ныне улица 25 Октября). Его поддерживали ведущие архитекторы. Но Каганович безапелляционно заявил: «А моя эстетика требует, чтобы колонны демонстрантов шести районов Москвы одновременно вливались на Красную площадь».

Замахнулись и на храм Василия Блаженного. Помешал этому архитектор, реставратор и историк П. Д. Барановский. Он добился встречи с Кагановичем и решительно выступил в защиту замечательного храма. Почувствовав, что Кагановича не убедили его доводы, Барановский отправил резкую телеграмму Сталину. Храм Василия Блаженного удалось отстоять, но Барановскому пришлось, явно не без «помощи» Кагановича, пробыть несколько лет в ссылке. Его жена рассказывала: «Петр Дмитриевич одно только и успел у меня спросить на свидании перед отправкой: „Снесли?“ Я плачу, а сама головой киваю: „Целый!“ [61]

Как видим, в этих случаях Каганович сам принимал варварское решение и категорически настаивал на его исполнении. В других случаях (и это как правило) его роль и долю ответственности невозможно установить точно. Но даже когда инициатива уничтожения исходила не от него (пример – храм Христа Спасителя), от него зато исходило отнюдь не молчаливое согласие.

Да и Сталин, позволивший храму Василия Блаженного остаться в живых, сделал это отнюдь не из любви к старине. Как-то Хрущев доложил Сталину о протестах против сноса старинных зданий. Сталин задумался, а потом ответил: «А вы взрывайте ночью» [62].

В начале связанной с Москвой деятельности Кагановича, в декабре 1930 года, по его инициативе и с одобрения Сталина была произведена административная реорганизация: вместо шести районов стало десять, было закрыто управление коммунального хозяйства и появились тресты при Моссовете: Трамвайный, Мосавтотранс, Гордоротдел и другие. Вместо Мослеспрома, заготовлявшего дрова для всего города, стали выделять лесные участки районам, которые должны были обеспечивать себя сами.