Жёлтые короли - Лобас Владимир. Страница 44

Мое новое положение среди русских таксистов, которым я очень гордился, досталось мне нечаянно. Въехав однажды на стоянку, я занял очередь за щуплым, с железными зубами Узбеком, которого уже пару раз в моем присутствии осматривал Доктор. Узбек курил, щурясь от дыма, не выпуская сигареты изо рта, а правой рукой тем временем баюкал, нянчил — левую: «Болит!..»

— Дать тебе таблетку?

— А что она поможет?!

— Снимет боль.

Запил таблетку моей кока-колой и, ни слова не сказав, отошел. А минут через десять вернулся: «Отпустило!». С видимым удовольствием вращал кулак, сжимал и разжимал пальцы,

— Что у тебя с рукой?

— А я знаю?..

— Какое у тебя давление?

— 210.

— Тебе нельзя работать…

— А платить за меня будешь — ты?

Узбек — еврей из Самарканда — купил медальон год назад. Своих денег было мало, нахватал у ростовщиков. Откуда ему было знать заранее, что он заболеет? И о чем теперь говорить? Лучше посмотри на мою фамилию*…

Как и многие из таксистов, Узбек возил с собой фотографию в рамочке на передней панели: супруга, детишки. Мне казалось это странным, я не понимал еще, что кэбби почти не видятся со своими семьями…

— А продать медальон трудно? — спросил я.

Совсем нетрудно. Но так не делают: сегодня купил, завтра продал. Бедняк всегда теряет при купле-продаже. Ему, Узбеку, если он теперь загонит свой медальон, — не хватит даже расплатиться с долгами.

— Сколько же часов в день ты работаешь?

— Как придется: когда пятнадцать, когда восемнадцать.

— Сколько дней в неделю?

— Семь… Будь она проклята, эта Америка!

В разговор, не замечая меня, вмешался Ежик.

— Тебе сто раз говорили: ростовщикам, конечно, не платить нельзя, но банку месяц-два не платить можно.

— Они же отнимут машину!

— Слова не скажут. Им нужно написать письмо. Что ты заболел и в этом месяце вынужден пропустить платеж. Укажи, какое у тебя сейчас давление. Если ты хоть несколько дней посидишь дома, попьешь лекарство — полегчает.

— Ты хорошо говоришь, но кто это может — писать такие письма?

— Хочешь, я напишу, — предложил я.

— По-английски?!

— Я напишу с ошибками, но смысл будет понятен.

Пока я писал, вокруг собрались таксисты. Скульптор заглянул через плечо и тоном знатока похвалил; «Мне нравится твой слог». (* Искаженное англ. family — семья.)

— «Ви» надо говорить. «Ви»! — строго указал ему Габардиновый Макинтош, а Доктор посетовал вслух:

— Культурный человек должен возиться из-за этой скотины! Пусть я не доживу до завтрашнего утра, если он отправит письмо…

— А почему нет? — Узбек неуверенно пожал плечами. — Что мне, жалко наклеить марку?

Не знаю, отправил ли Узбек письмо, но он продолжал работать по семь дней в неделю, и нянчил больную руку, и просил у меня таблетки. Мой же общественный статус подпрыгнул на триста пунктов! Чувствовавший себя одиноким среди таксистов Макинтош решил, что общаться с человеком, который умеет написать по-английски письмо, для него не зазорно, и почти силой вытаскивал меня из кружка.

— О чем ви можете разговаривать с этими торгашами?

— Почему «торгашами»? — неуверенно протестовал я. Гиви, например, скульптор…

— Какой он скульптор! Надписи на кладбище на памятниках делал…

— А этот, архитектор?

— Ви очень наивный, — покровительственно произнес Макинтош: — Он ч и с л и л с я архитектором при ипподроме. Ему говорили: поставьте здесь еще одну кассу; к этой трибуне сделать навес…

— Он был рабочим?

— Он выписывал рабочим наряды. Лично я такого, извиняюсь за выражение, горе-архитектора не взял бы даже на сто рублей.

— А кем вы работали? — спросил я и — понял, как болезненно ждал Макинтош этого вопроса!..

Эффектным, отработанным жестом откинул он габардиновую полу и вынул из прорезного кармашка старого пиджака темнокрасную книжечку — удостоверение своего былого могущества. Секунду-другую у меня перед глазами маячила тисненная золотом надпись: СОВЕТ МИНИСТРОВ АБХАЗСКОЙ АССР… На таксистской стоянке, куда мы оба, не доспав, спешили на рассвете, эта претензия, эта красная книжечка могла вызвать только насмешку. И все-таки я протянул руку, чтобы взять документ. Мне хотелось своими глазами прочесть, что записано в удостоверении: был ли в действительности Габардиновый Макинтош тем, за кого с такой настойчивостью себя выдавал, — номенклатурным вельможей?

Печать, залихватские подписи… Ага, вот: «Заместитель начальника республиканского стройуправления».

— Я бил первым заместителем. — уточнил Макинтош, но это было неправдой. Если бы он и в самом деле был первым, то уж проследил бы, чтоб именно так и вписали. Должность была никак не генеральской, и ей не соответствовали все эти замашки: полуприкрытые веки, чуть заметные кивки; его вопросы: «Как здоровье? Как семья? Как работа?», которые он повадился задавать мне, не оставляя пауз для ответов.

Теперь я понял, почему буквально с первой же минуты распознал в нем начальника. Копируя кого-то, перед кем прежде заискивал, этот провинциальный заместитель вжился в утрированный образ, в карикатуру. Впрочем, нетрудно было догадаться, что служебное положение позволяло ему воровать дефицитный цемент, спекулировать ванными и умывальниками.

— Денег было море? — подмигнул я.

Он не испытывал ни малейшей неловкости, хотя вместо крупного руководителя в нем признали — крупного афериста.

— Паверишь! — сказал он вдохновенно: — Никогда я не знал, сколько у меня денег…

Он закапывал свои миллионы в подвале, спускал пачки сторублевых купюр на веревке в запаянной консервной банке в жижу дворовой уборной и жил в постоянном страхе: если поймают — расстрел… Потому и уехал.

Из какого источника питалось его презрение к Скульптору, к Ежику, ко всем остальным таксистам?..