Леонардо да Винчи - Гастев Алексей Алексеевич. Страница 130

Вазари рассказывает, что, видя свою жизнь скоро заканчивающейся. Леонардо углубился в чтение священных книг и с огорчением отзывался о своих винах перед богом и людьми, поскольку, мол, не так прилежно работал в искусстве, как этого требовало его дарование. Но это говорится во втором издании, вышедшем в свет спустя несколько лет после первого, где автор свидетельствовал, что, философствуя о природе вещей, Леонардо создал в уме еретический взгляд, не согласный ни с какой религией, и предпочитал быть философом, а не христианином. Такое изменение можно отнести к заботе о добром имени Мастера, поскольку наступали более строгие времена и ужасный раскол потрясал здание Христовой церкви. Но, как равно и клевета, доброжелательные выдумки редко оказываются вовсе беспочвенными.

Когда по итальянскому обычаю на третьи сутки, после захода солнца, раскачиваясь из-за неровностей почвы как утлая лодочка на морских волнах, гроб подвигался от местечка Клу в направлении к кладбищу у св. Флорентина, драгоценные останки сопровождаемы были всем клиром и меньшею братиею названной церкви, а также шестьюдесятью бедными, которые несли шестьдесят зажженных свечей, отчего процессия напоминала светя щуюся гусеницу. А перед тем – и ведь все это согласно духовному завещанию – у св. Флорентина отслужили три большие мессы, а в трех других церквах по тридцати малых. Завещатель также велел раздать милостыню призреваемым в богадельне св. Лазаря из суммы в семьдесят турских су, уплаченной казначею названного братства в Амбуазе. Надо быть подозрительным, как тот доминиканец, который в виду только что успокоившегося тела неодобрительно отзывался о недостатке истинного благочестия в произведениях Мастера, чтобы в щедрости, касающейся порядка похорон, усмотреть скрытую иронию к христианскому обряду. С другой стороны, упоминаний о верховном создателе, разбросанных здесь и там в его бумагах, при их немногочисленности, пожалуй, не хватит для доказательства верности святой римской церкви, тогда как некоторые его анекдоты или пророчества, казалось бы, прямо свидетельствуют обратное. Но поскольку в каждом деле имеется третья сторона, наиболее важная, почему не принять, что противоположности свободно сосуществуют в душе, разместившись напротив и наискосок, в контрапосте?

«Сер Джулиано и братьям, с почтением. Я полагаю, вы получили известие о смерти мессера Леонардо да Винчи, вашего брата, а для меня самого лучшего отца, чья недавняя кончина причиняет мне скорбь, которая будет владеть мною, покуда я жив. Но и для всех нас это громаднейшая утрата, поскольку природа не в силах другой раз произвести что-нибудь подобное».

Так, оправившись от отчаяния и беспамятства, овладевших им, когда ожидаемое в страхе событие в самом деле случилось, Франческо Мельци 1 июня 1519 года писал во Флоренцию. Назначенный распоряжаться исполнением завещания Мастера, Франческо затем приводит раздел, касающийся братьев, причинивших тому много огорчения длительной тяжбою из-за наследства Пьеро да Винчи:

«Завещатель повелевает и хочет, чтобы сумма в 400 скудо, порученная им камерленгу Санта Мария Нуова во Флоренции, была отдана его кровным братьям вместе с прибылью и доходами, которые могли прибавиться к означенным 400 скудо за время хранения».

Как правильнее будет это истолковать и что здесь усматривать – попытку наказать и усовестить алчных родственников великодушием или старческое расслабление, когда тяжкие обиды вдруг исчезают из памяти? Истина многолика и подобна Протею и так же преображается, когда ею желают овладеть, что и находит отклик в распространеннейшей присказке «с другой стороны», когда рассуждающий приводит какое-нибудь качество вещи, видное, если переменить точку зрения. И тут необходимо или повернуть самую вещь, или наблюдателю перейти на другое место.

О том, что Земля есть светило. О том, что Земля не в центре солнечного круга и не в центре мира, но в центре своих стихий, ей близких и с ней соединенных; и кто стал бы на Луне, когда она вместе с Солнцем под нами, тому эта наша Земля со стихией воды показалась бы играющей и в самом деле играла бы ту же роль, что Луна по отношению к нам.

Выучить душу свободомыслию, сделать ее страшно изменчивой и гибкой, способной применяться к различным мнениям, не оставляя их без проверки. Но как на небе мы видим бесконечное количество звезд, бесконечно число точек зрения, с которых можно рассматривать каждую вещь и количество ее сторон или граней.

Стороны стремятся уменьшиться, многогранник желает сделаться кругом; в лето 1519 года, скоро после того, как смерть забрала Мастера, корабли Магеллана ушли в далекое плавание. Встретившись с ужасными трудностями, бунтом и всевозможными другими несчастьями, адмирал все их преодолел и в ноябре 1520 года вышел через пролив к Тихому океану. В отличие от Христофора Колумба – этот, однажды возвратившись в цепях, все же был похоронен в стране, ставшей ему второй родиной, – только намерение Магеллана, который был по происхождению португальцем, достигло Испании. Глаза он закрыл далеко на островах, где воевал с туземцами, упорствовавшими в своей независимости.

За время путешествия четыре из пяти кораблей погибли, зато последний оставшийся достиг порта отплытия с другой стороны, как бы обняв земной шар или надевая на него петлю; не для того ли прежде обычного срока жизни погиб Магеллан, чтобы избавить себя от окончательного исполнения замысла, когда после долгого утомительного путешествия он убедится, что догонял свою тень и судьба ткнет его, как провинившееся животное, в пределы окружности, за которые ему не назначено выбраться?

Исчерпываясь в человеческой деятельности, фигура круга внезапно оборачивается другой стороной. Если же оставшийся за адмирала, когда тот погиб в сражении с туземцами, капитан Себастиано дель Кано и восемнадцать его команды своим возвращением что-то закончили и, как говорится, поставили точку, также они прояснили необходимость начать новую речь о достоинстве, по смыслу противоположную памятной речи графа Пико делла Мирандола, и таким образом пытаться нарушить тупое стояние в центре мира, чтобы поддерживать это достоинство новыми средствами, сбивая с него излишнюю спесь, хотя бы на таком положении в середине, как опара на дрожжах, взошло Возрождение. Но в то время как деревенские жители, похваляясь другой раз ловкостью и силой, раскачивают наполненное ведро и затем на вытянутой руке быстро его вращают вокруг плеча и вода не проливается, какое надобно усилие, чтобы раскачать земной шар и из привычного удобного места в середине забросить на орбиту вращения вокруг Солнца, перевернув все с ног на голову и внеся страшную сумятицу в воображение? И как станет понимать о себе образец мира, когда, переместившись из поистине царского положения на периферию, будет обязан вращаться, как ведро на веревке?