Леонардо да Винчи - Гастев Алексей Алексеевич. Страница 131

Николай Коперник приступил к сочинению трактата «О небесном круговращении» около 1519 года, настолько важного года; однако, скончавшись в 1543-м, лишь на смертном одре имел счастье держать в руках отпечатанную в типографии книжку. Поэтому Леонардово решительное солнце не движется не позволяет считать Мастера сознательным сторонником новой системы. Но если система Коперника представляется, с одной стороны, унижением для человека, с другой – она есть величайшая дерзость; и не бывает, чтобы такая существенная новинка появилась внезапно и без предварительной подготовки какими бы ни было средствами.

У меня недостает слов для порицания тех, кто считает более похвальным поклоняться людям, чем Солнцу, так как во всей вселенной я не вижу тела большего и могущественнейшего. И, конечно, те, кто хотел поклоняться людям как богам, совершили величайшую ошибку, видя, что, будь даже человек величиной с мир наш, все же он оказался бы подобен самой малой звезде, которая кажется точкой в мироздании, и видя к тому же этих людей смертными и тленными и бренными в гробах их.

За сто лет до Коперника с его предложениями Николай Кузанский дал определение бога как сферы, центр которой находится всюду, а окружность – нигде, как бы намеренный вместе и человека оставить без постоянного надежного пристанища. Хорошо еще, что учение тирольского епископа не быстро распространилось по Италии, а живописцы в большинстве не так образованны, а то бы всеобщее изменение жеста и постановки фигуры двинулось не в том направлении, как было в действительности, и мы не имели бы некоторых величайших произведений искусства. И все же именно от живописца, который привел композицию, рисунок и жест к наибольшей округлости, исходит как бы дух беспокойства о переменах. Разве не о возможности прямолинейного движения по касательной к кругу и не о выходе за пределы – безразлично, картины или сферы Земли – напоминает подобный движению лебединой шеи жест ангела из «Мадонны в скалах», долгое время находившейся у францисканцев капеллы св. Зачатия в Милане? С такой же упорной настойчивостью об этом не свидетельствуют разве апостол Фома в «Тайной вечере» или «Креститель», которого кардинал Арагонский и его секретарь видели у Мастера в Клу незадолго до смерти последнего? Если же из осторожности все это отнести к простому случайному совпадению произвольной, как бог на душу положит, выдумки живописца и некоторых ученых рассуждений, то ведь насколько красноречивы такие случайности! А когда Леонардо в преклонные лета отдает время изобретению циркуля, каким можно вычертить фигуру параболы, будто бы возможности круга стали для него исчерпываться, а столетием позже Иоганн Кеплер находит, что в своем обращении вокруг Солнца планеты следуют эллипсу, между тем как обе фигуры относятся к известным в кинематике коническим сечениям и близко сходны между собой, это покажется знаменательным самому упорному скептику.

Увидела бумага, что вся она покрыта темною чертою чернил, и стала на это печаловаться; а чернили ей доказывают, что из-за слов, которые нанесены на ней, ее и сохраняют.

«В благодарность за услуги и расположение, – говорится в духовной Леонардо да Винчи, – завещатель дарует мессеру Франческо Мельци все и каждую из книг, которые находятся в его, завещателя, собственности, и другие принадлежности и рисунки, относящиеся к его искусству и занятиям в качестве художника».

Если книги Мастера – имеются в виду манускрипты, как переплетенные томами, так и в отдельных листах или тетрадях, – посетителям убежища в Клу правильно было бы сравнивать с возникшим посреди пространства морей чудесным материком, то по истечении времени издали такой материк скорее представляется сходным с платоновской Атлантидой, однажды исчезнувшей в морской пучине вместе с ее населением. Хотя здесь есть различие: Атлантида пропала внезапно и до сих пор не обнаружена заново, и, помимо нашей уверенности, нету надежных свидетельств, что она в действительности существовала. Бумаги же Леонардо постепенно рассеивались по свету и так же затем и возникали, подобно какому-нибудь атмосферическому явлению вроде собирающегося дождя, которого сила и продолжительность заранее неизвестны.

Еще при жизни Мастера и пользуясь его указаниями и советами, Франческо Мельци выбирал из находившегося не в безупречном порядке бумажного вороха записи, относящиеся к искусству и теории живописи, с целью затем их расположить в виде трактата. Если же францисканец Лука Пачоли в сочинении о божественной пропорции, созданном значительно раньше, называет известную «Книгу о живописи» как готовую, он ошибается. Правда, в его заблуждении и невольной ошибке отчасти повинен сам Леонардо, который, держа свои намерения в голове, не сомневался, что они будут исполнены, и другой раз ссылался на параграфы несуществующих книг. Тем не менее скоро после его смерти «Книга о живописи» получила широкое хождение между читателями, о чем сообщает Бенвенуто Челлини. Что же касается того, каким образом бумаги Леонардо подверглись рассеянию, об этом есть свидетельства лиц, так или иначе причастных к их участи.

Закончивший обучение в Пизанском университете Джанамброджо Маццента, когда возвращался в Ломбардию с целью посвятить себя юриспруденции, имел с собой груз, о котором впоследствии на склоне лет записал: «Лет пятьдесят тому назад в мои руки попали 13 книг Леонардо да Винчи – некоторые написаны в лист, другие в четвертку листа, сзади наперед по обыкновению евреев, хорошими буквами, легко читаемые с помощью зеркала. Получил я их случайно, и попали они в мои руки следующим путем. Когда я изучал юриспруденцию в Пизе, в доме Альда Мануция Младшего, большого любителя книг, останавливался его близкий родственник, Лелио Гаварди из Азолы. Будучи учителем словесности, этот Гаварди прежде находился с синьорами Мельци в Милане, на их вилле Ваприо. Там он нашел в старых сундуках множество рисунков, книг и приборов, завещанных Леонардо своему ученику Франческо Мельци. Когда этот синьор Франческо умер, он оставил столь драгоценное сокровище на вилле своим наследникам, интересы и занятия которых были совсем другие, и которые потому оставили его в совершенном небрежении и быстро распылили. Вот почему вышеуказанному Лелио Гаварди, учителю словесности в доме Мельци, легко было взять столько, сколько ему было угодно, и увезти 13 книг во Флоренцию, чтобы подарить их великому герцогу Франческо в надежде получить за них большую цену, так как князь любил подобные произведения и так как Леонардо пользовался большой славой во Флоренции, своем родном городе, где он прожил недолго и нуждался в работе. Когда Гаварди прибыл во Флоренцию, великий герцог заболел и умер. Потому Гаварди отправился в Пизу с Мануцием, где я его стыдил за нечестное приобретение; он раскаялся и просил меня, чтобы по окончании моих юридических занятий, когда я должен буду отправляться в Милан, взять на себя вручение синьорам Мельци того, что им было взято. Я свято исполнил его поручение, передав все синьору Орацио Мельци, доктору юриспруденции и главе дома. Он удивился, что я взял на себя этот труд, и подарил мне книги, сказав, что у него есть много других рисунков того же автора, уже много лет находящихся в небрежении на чердаках виллы Ваприо. Названные книги он вернул, следовательно, в мои руки, а затем, поскольку я принял монашество, они перешли к моим братьям. Из-за того, что мои братья слишком ими похвалялись и рассказывали видевшим их, насколько просто и легко их получить, многие стали приставать к тому же доктору Мельци и вынудили его отдать рисунки, модели, скульптуры, анатомические чертежи вместе с другими драгоценными реликвиями. Среди этих рыболовов был Помпео из Ареццо, сын кавалера Леоне, бывшего ученика Буонарроти, и приближенный короля испанского Филиппа Второго, изготовлявший бронзовые произведения для Эскориала. Помпео обещал доктору Мельци должность, звание и место в Миланском сенате, если тот, получив обратно отданные им 13 книг, передаст их ему для поднесения королю, большому любителю подобных реликвий. Взволнованный такими надеждами, Мельци помчался к моему брату и на коленях умолял его вернуть подарок. Принимая во внимание, что он был нашим коллегой, лицом, достойным сочувствия и благорасположения, семь книг были ему возвращены, а шесть остались в доме Маццента. Одна из них была подарена преславному и знаменитому синьору кардиналу Федерико Борромео и сохраняется в его Амвросианской библиотеке в красном переплете; трактует она о тенях и свете весьма философически и поучительно для художников, перспективистов и оптиков. Другую книгу я подарил Амброзио Фиджинни, благородному живописцу, каковую он оставил своему наследнику Эрколе Бьянки. По требованию герцога Карла Эммануила Савойского я добился у своего брата, чтобы он поднес Его Сиятельству третью книгу. Остальные три книги, когда мой брат умер, попали, не знаю как, в руки упомянутого Леоне, оказавшегося наиболее настойчивым и ловким. Этот Леоне из нескольких находившихся у него книг сделал одну большую книгу, которую оставил наследникам, впоследствии продавшим ее синьору Галеаццо Арконати за 300 скудо».