Страж фараона - Ахманов Михаил Сергеевич. Страница 20
Семен готов был с этим согласиться. «Дик, упрям и слишком юн и глуп! – размышлял он, поглядывая на лицо жреца, озаренное слабым лунным светом. – Ну, этот глупый мальчишка вам еще покажет! Всех согнет в бараний рог! И старую знать, и новую, и вас, жрецов!»
Картины мрачного грядущего рисовались Семену, так как он знал, что юный дикарь станет Тутмосом III, великим завоевателем, деспотом и жестоким ублюдком, залившим кровью Сирию и Палестину. И Египет за это поплатится: сотни тысяч его сыновей умрут в чужих краях на юге и на севере, а сменят их рабы – те же сотни тысяч, но не свободных роме, а подневольных чужаков. И будет у них столько же охоты трудиться, как у него, у Семена Ратайского, в чеченских подвалах, и принесут они с собой столько ненависти и обид, что колесо истории не выдержит, дрогнет, повернется, и страна покатится к упадку.
Однако еще не сейчас, не в ближайшие годы… Двадцать или более лет (в точности он не помнил) власть останется в других руках, и это будет период благоденствия и мира. Древнеегипетский ренессанс! Эпоха дальних экспедиций, время расцвета наук и искусств, прокладки каналов и орошения земель, строительства дворцов и храмов – и самого прекрасного из них, восьмого чуда света… Он помнил этот храм по фотографиям и фильмам, он видел его в воображении: три белоснежные колоннады, что поднимаются уступами к синему небу на фоне медно-красных гор, площадки и аллеи задумчивых сфинксов, широкая, чуть суженная кверху лестница, а перед ней – волшебный сад с плодовыми деревьями, с цветущими сикоморами и тамариcками… Храм богини любви Хатор, возведенный велением Хатшепсут, прекрасной женщины и фараона! Кто будет его строителем? Кажется, доцент Авдеев, читавший историю древнего зодчества, говорил о Сенмуте и называл его гением…
Да, о Сенмуте! Точно, о нем! Если как следует призадуматься, размышлял Семен, на ум приходит кое-что еще. Брат, по словам доцента, многого добьется, очень многого, и не только в строительстве: будет первым министром царицы, правой ее рукой, всевластным повелителем Та-Кем… Однако Инени его переживет. Во всяком случае, так подсказывала память – если он не ошибся, и перед ним тот самый Инени… Великий инженер и зодчий, знаток языков, обычаев и стран, а также ваятель, математик, врач, строитель кораблей… Человек, доживший до глубокой старости, служивший многим фараонам, чье жизнеописание дошло к отдаленным потомкам и было прочитано спустя три с половиною тысячи лет…
«Интересно, – подумал Семен, – напишешь ли ты обо мне, мудрейший? Или не рискнешь упомянуть об этаком чуде? Или я – всего лишь эпизод, который сотрется в твоей памяти? Нельзя ведь помнить всех, кого повстречал за долгую жизнь…»
Но было не похоже, что Инени забудет встречу с ним. Определенно, жрец надеялся, что их отношения будут долгими и плодотворными, а связь – крепкой, точно у двух смоковниц, что выросли рядом и переплелись ветвями и корнями. На одном из привалов, отправив на отдых Пуэмру и То-Мери и дождавшись, когда остальные уснут, Инени придвинулся ближе, всем видом показывая, что предстоит доверительный разговор.
– Ты обещал, сын мой, припомнить, что случится в еще не прожитые нами годы… И что же? Это тебе удалось?
Семен молча кивнул, разглядывая спящих неподалеку спутников. Ночь была прохладной, и большинство из них закутались в плащи, напоминая темных гусениц, разложенных рядом с багровой медузой костра. Длинная гусеница – Техенна, большая и толстая – Ако, поменьше и покороче – юный Пуэмра, совсем маленькая – То-Мери… Сенмута и Мериры среди них не было; брат предпочитал ночевать на корабле, под навесом, а кормчий дремал в обнимку с рулевым веслом – видно, так было ему привычней или казалось, что это вовсе не весло, а стан толстушки Абет с острова Неб.
– Знание грядущего – великая сила… – задумчиво пробормотал Инени. – Многих из высших жрецов называют пророками, но разве мы в силах увидеть скрытое завесой не прожитых лет? Так, осколки и обрывки… И слишком часто мы ошибаемся.
Семен, приподнявшись на локте, продекламировал:
– Не понимаю твой язык, но чувствую, что сказанное – прекрасно, – заметил Инени после недолгого молчания. – Какому мудрецу принадлежат эти слова?
– Его зовут… будут звать… Омар Хайям, и он родится через три тысячелетия. Один из тех людей, которым ведомы пути, недоступные простому смертному…
– Их было много?
– Не очень. Может быть, сотня-другая за всю эту бездну лет.
– Теперь ты к ним принадлежишь, – сказал Инени с железной уверенностью, заставив Семена встрепенуться.
– Я? Помилуй, мудрейший!
– Принадлежишь, сын мой, ибо ты – здесь, и тебе ведомо будущее. А значит, ты можешь его изменить или оставить неизменным… Так, видно, пожелали боги!
Жрец запрокинул голову, и лунный свет, упавший на его лицо, резче подчеркнул морщины, тени под глазами, впалые щеки и виски. Казалось, он колеблется, хочет о чем-то спросить, узнать что-то необычайно важное, но страх перед грядущим сковал его уста.
«Я бы тоже испугался, – подумал Семен с внезапным сочувствием. – Неведомое страшит… Особенно если стоишь на распутье и не знаешь, какую избрать дорогу…»
Подсказать, успокоить? Он сделал бы это с охотой, но так, чтобы ничего не изменилось. Мысль о переменах истории пугала его не меньше, чем страшили Инени опасности еще не прожитых лет. Эти перемены могли его коснуться, перемолоть, как зернышко в жерновах… А изменения идут от слова: скажешь его неосторожно, и что-то сдвинется там и тут, что-то рухнет или воздвигнется, кто-то предаст или примет не то решение, а в результате – прощай, древнеегипетский ренессанс…
И все же он не мог молчать. Придвинувшись поближе к жрецу и не спуская глаз с уснувших воинов, Семен зашептал ему в ухо:
– Слушай меня, Инени, слушай и запоминай… Много веков Та-Кем будет велик, могуч и славен, но ты обладаешь достаточной мудростью, чтобы понять: всякая слава и сила преходящи. Придет им конец и здесь… конец, но не забвение, ибо народ твой сохранится, изменившись и назвав себя другим именем. Не только народ! Останется великий Хапи, и эта земля, и все чудесное, что вы сотворили в ней, все прекрасное, что радует глаз и возвышает душу, все, что удивляет и восхищает неисчислимое количество людей в моем далеком далеке… Ваши усыпальницы и храмы, пирамиды и обелиски, ваши статуи и росписи, царские ладьи и колесницы владык, утварь и украшения, ваши легенды и имена знатных и незнатных – все это дойдет до нас, прославит роме как самый искусный и мудрый народ из всех существовавших на Земле… Не скрою, кое-что будет потеряно, но многое, очень многое дойдет… Дойдет, не сомневайся! Даже папирус, который ты еще не написал…
Он сделал паузу, глубоко втянув прохладный ночной воздух. Показалось ли ему, или в самом деле кто-то из лежавших у костра пошевелился?
Семен понизил голос:
– И еще скажу тебе: держись подальше от молодого Джехутимесу. Его время придет, но не сейчас, не скоро. И пока оно не наступило, служи царице и радуйся жизни.
Лицо Инени, до того застывшее, напряженное, вдруг расслабилось; секунду он сидел с закрытыми глазами, потом, вытянув руку, коснулся груди Семена жестом благодарности.
– Благословен наделяющий, но дважды благословен тот, кто наделяет вовремя! Ты сказал все, в чем я нуждался, и успокоил мою душу. Как я смогу тебе отплатить?
Покосившись на чисто выбритый череп жреца, Семен пощупал свой заросший жесткой щетиной подбородок и ухмыльнулся.
– Подари мне бритву, Инени. Волос колет шею и мешает спать.
– Исида всемогущая! Я подарю тебе лучшую бритву из черной бронзы, какие делают в Мен-Нофре! Но этого слишком мало, Сенмен.
Сенмен, не сын мой! Впервые Инени назвал его так, будто хотел подчеркнуть свое уважение и благодарность.