Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Арсаньев Александр. Страница 39

Он действительно оказался прекрасным человеком, не говоря о том, что часть заслуги сохранения мне жизни, он может смело оспаривать у Петра Анатольевича. После того, как я встала на ноги, я хотела его отблагодарить, и отправилась к нему в гости. Там мы, собственно говоря по-настоящему и познакомились, и он открылся мне совершенно с неизвестной до этого и замечательной стороны. С тех пор мы с ним большие друзья. Чему я очень рада.

Так вот. Как только Петр Анатольевич понял, куда я по глупости отправилась, (в чем я с ним вынуждена была согласиться, конечно по глупости, как еще это можно назвать?), то сразу же помчался к Павлу Игнатьевичу и употребил все свое красноречие и убедительность. Без преувеличения, он совершил невероятное – уговорил главного полицмейстера не просто отправиться в безобидный с его точки зрения монастырь, но и прихватить с собой целый вооруженный до зубов взвод.

Я пытаюсь представить, чего это стоило Петру Анатольевичу, и к каким аргументам он вынужден был прибегнуть, но фантазии моей на это дело не хватает.

Единственное, чего ему не удалось сделать, – это отправить туда всех этих людей без промедления, то есть поздней ночью. Потому что на сами эти уговоры ушла как раз половина ночи, и уже под утро Павел Игнатьевич сдался на милость врага, то есть дал обещание выполнить все, если тот даст ему поспать хотя бы часик…

Короче говоря, с первыми петухами Петр Анатольевич вновь ворвался к нему в дом и не отставал до тех пор, пока Павел Игнатьевич не вызвал к себе всех свободных на тот момент людей и не снарядил эту «идиотскую экспедицию». Могу себе представить, с каким лицом он ехал в монастырь.

После этого случая я не устаю повторять Петру Анатольевичу, что он напрасно пренебрегает дипломатической карьерой. Если он ею займется всерьез, то России обеспечен будет мир на все времена, и все ненавидящие нас народы будут платить нам добровольную дань со слезами умиления на глазах.

Ну а дальше…

Дальше нетрудно себе представить. Как героические полицейские подобно суворовским чудо-богатырям штурмовали стены монастыря. А не застав в нем никого, кроме перепуганной на смерть и ничего не понимающей старухи-нищенки, которая только испуганно таращилась то на орущего на нее Петра Анатольевича, то с испугом на лес.

По этому взгляду он и догадался, что меня, так же, как и всех остальных, следует искать в этом направлении.

А когда вошли в часовню…

Дальнейшее пусть каждый придумывает сам, потому что об этом мне уже никто не рассказывал, вернее, пытались, но через несколько слов краснели, сбивались на невнятный лепет. Что поделаешь – воспитание.

Так что фантазируйте на здоровье, а я пока начну следующую главу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Теперь уже ничто не мешало Павлу Игнатьевичу начать расследование. Вернее, теперь он обязан был это сделать, потому что ни один на свете губернатор не осмелился бы замять такого скандала, или даже попытаться это сделать.

И началось то самое прогремевшее на всю Россию расследование, о котором поначалу написали все газеты, а потом понемногу стали писать все реже и, наконец, замолчали окончательно.

Может быть, так и надо было поступить. В конце концов это дело церкви и цензуры – им видней. Но прежде, чем рассказать вам обо всем том, что полицией (при моем непосредственном, хоть и нерегулярном участии) удалось выяснить, мне хочется вернуться снова к моменту моего нездоровья.

Боже сохрани в буквальном смысле – а только в смысле воспоминаний.

Причем только к тому утру, когда расследование еще не успело войти в силу, допрашивались первые свидетели, а я еще лежала в своей постели и только начинала говорить. Алена все эти дни ходила на цыпочках и говорила вопреки обыкновению вполголоса, а тут я услышала такой пронзительный ее визг, что подумала невесть что. Не скажу – что именно, потому что фантазия у меня в те дни была странная, если не сказать болезненная.

Я позвонила в колокольчик, и она, красная как вареный омар, ворвалась ко мне в комнату, и сказала, что меня домогается какой-то «басурманин на коне». Зная ее склонность к странным поименованиям моих посетителей, я попросила ее успокоиться и попросить гостя в гостиную. И Алена впервые в жизни отказалась выполнить мой приказ.

Я в тот день уже понемногу начала вставать на ноги и, подойдя к окну, с изумлением обнаружила, что на этот раз Алена не ошиблась. Перед окном гарцевал степной джигит с явно монголоидными чертами лица и, поднимая свою лошадку с помощью нагайки на дыбы, пытался таким образом заглянуть ко мне в окно.

– Ничего не понимаю. Чего он хочет-то? – прошептала я.

И окончательно осмелевшая Алена с чувством национального превосходства, руки в боки, и с презрительной улыбкой на губах, закатила глаза:

– А разве его поймешь, лопочет что-то не по-нашему, поди разбери.

После целой серии курьезов и неурядиц, наконец мне удалось выяснить, что это за явление. Можете себе представить мое изумление, когда выяснилось, что это ни больше не меньше – курьер Александра Дюма собственной персоной.

Он таким образом переслал мне свое послание, с некоторых пор не доверяя ни российской полиции, ни тем более российскому почтовому ведомству.

И теперь мне не остается ничего другого, как с некоторыми сокращениями привести вам текст его удивительного письма, которое я до сих пор храню в заветной шкатулке вместе с самыми дорогими для меня памятными вещицами.

«Катенька, думаю, что мой курьер надолго выведет вас из состояния душевного равновесия, особенно если посмеет приблизиться к вам ближе, чем на расстояние десяти шагов. Именно тренировке последнего посвятил я два часа перед его отъездом. Надеюсь, что с этого началась история образования степных народов, и если мне и суждено войти в историю, то исключительно в качестве великого просветителя народов Востока.

Непосредственной же причиной моего послания послужила одна из тех удивительных встреч, которые могут произойти только в вашем зачарованном государстве.

Именно здесь, в калмыцких степях, куда, как вы помните, я направился, покинув ваш славный город, повстречал я человека, служившего ранее в министерстве внутренних дел и занимавшего там самый большой стол и одно время едва не получившего в руки заветного министерского портфеля. Впрочем, последнее – результат предельной откровенности после трех дней нашего с ним безудержного пьянства. А в этом состоянии мужчины склонны к преувеличению собственных заслуг перед отечеством.

Но что у меня не вызывает никаких сомнений, что он действительно имел отношение к расследованию одной из самых скандальных российских историй, которая, как я понимаю, еще не закончилась. И которую я намереваюсь вам вкратце с его слов пересказать. Дочитав мое послание до конца, вы поймете, что я имею в виду, назвав эту давнюю историю незаконченной.

Итак…

Как нам с вами, Катенька, уже известно, а если вы запамятовали, то напомню: раскольники подразделяются на несколько ветвей, и нам следовало бы сказать – ветвей, совершенно противоположных друг другу.

– Как? – спросите вы наверняка, – прочитав эту фразу, – снова раскольники? Да этот Дюма совершенно сошел с ума. Ничего не видит кругом. Везде ему мерещатся раскольники.

И будете, как всегда, правы. Говоря это, я имею в виду, что с восторгом отношусь даже к вашим милым заблуждениям и нахожу в них немалое очарование.»

– Каков подлец! – не смогла я сдержать восхищенного восклицания. И продолжила чтение.

«Так вот, что касается раскольников… К числу сект, являющих полную противоположность скопцам, принадлежала секта Татаринова, расследованию деятельности которой и посвятил часть своей государственной жизни мой новый собутыльник.

Татаринов бы статским советником, имевшим чин бригадного генерала; он возглавлял эту секту.

Адепты собирались на дому у одной прорицательницы, которая требовала величать себя Богородицей.