Тайны архива графини А. - Арсаньев Александр. Страница 34

От него я узнала много интересного. В том числе и о себе самой. Так, например, оказалось, что в детстве я много болела и если бы не Анфиса, то, скорее всего, померла бы в самом нежном возрасте. Поэтому должна была быть благодарна старой ведьме всю жизнь, о чем и заявила ей при первой возможности.

Благодаря этому отношения наши еще более потеплели, и от былой враждебности не осталось и следа.

Я начинала привыкать к этим людям, к этому дому и уже не без грусти думала о том дне, когда уеду отсюда навсегда и, скорее всего, никогда больше не вернусь.

А откладывать отъезда не стоило ни в коем случае. И не только потому, что вероятность встречи с настоящей Натальей Павловной увеличивалась с каждым часом. Но и потому, что Орловский наверняка уже разыскивал свою загадочную гостью по всей округе, и последствия нашей новой встречи трудно было бы предугадать.

В любом случае, я хотела этого избежать. А если он догадается допросить Анюту, то запуганная старуха скорее всего выложит все, что ей обо мне известно.

А пока я не доведу своего расследования до конца, это было бы крайне нежелательно и могло сильно затруднить мою жизнь.

Кроме того, мне казалось, что ничего нового я здесь уже не узнаю и задерживаться в Лисицино далее не видела смысла. И вечером второго дня, как только поднялась с постели, я стала готовиться к отъезду, хотя, по правде сказать, еще не знала, куда поеду на этот раз.

Анфисе я сообщила, что уезжаю по делам в Саратов, на неопределенное время, скорее всего, надолго и попросила приготовить продуктов в дорогу.

С самого утра я ловила на себе ее внимательные взгляды. Вот и теперь она глядела на меня очень странно, словно увидела что-то такое, чего раньше во мне не замечала.

Я подумала, что она по какому-то одному ей известному признаку наконец поняла, что я никакая не Наталья Павловна, и насторожилась. До сих пор я не могла понять, как она умудрилась перепутать меня с дочерью Синицына – при ее-то уме и памяти, в которых я уже неоднократно имела возможность убедиться.

– Что ты на меня так смотришь? – спросила я напрямик.

И ее ответ прозвучал для меня как гром среди ясного неба:

– Вы стали очень похожи на мать.

Я не сразу сообразила, как мне реагировать на это заявление и предпочла дождаться продолжения.

Прежде всего я не знала, о ком она говорит. И не только потому, что до сих пор не знала, кто же на самом деле была мать Натальи Павловны. Но и потому, что вполне могло оказаться, что Анфиса имеет в виду мою настоящую матушку.

В конце концов, она могла знать моих покойных родителей или даже принадлежать им какое-то время. Почему бы нет? Крестьянами торговали, и большинство моих знакомых не находило в этом ничего страшного. И наша встреча с Анютой – лучшее тому подтверждение.

А если она до сих пор принимала меня за дочь Синицына, то…

С минуты на минуту я могла узнать эту тайну за семью печатями, и задержала дыхание, чтобы как-нибудь ненароком не спугнуть готовое сорваться с языка Анфисы слово.

«Значит, мать Натальи Павловны бывала в Лисицыне?» – с нетерпением дожидаясь продолжения, соображала я.

Уже одно это было для меня открытием.

А то, что я была на нее похожа, настолько удивило, что я готова была услышать что-нибудь абсолютно невероятное. В голове даже мелькали мысли о тайне моего рождения и даже о том, что мои родители мне не родные… Да простят они мне на том свете эти мимолетные сомнения.

Но как бы то ни было, можете себе представить, с каким волнением я ждала продолжения.

Анфиса паче чаяния не стала развивать свою мысль, и мне пришлось проявить инициативу:

– А разве ты знала ее?

– Немного, – сухо ответила она, и я поняла, что мать Натальи Павловны не вызывала у нее добрых чувств.

– Расскажи мне о ней, – тем не менее попросила я. – Я же совсем ничего о ней не знаю.

При том, в каком секрете хранил эту историю Синицын, это вполне могло быть правдой. Может быть, он скрывал ее и от дочери?

– Отец привозил ее сюда?

– Да, – ответила Анфиса, она явно жалела, что начала этот разговор.

– Когда это было? Задолго до моего рождения?

– Меньше чем за год… Павел Семенович оставил ее погостить в Лисицыне. А сам уехал в Петербург…

– Так она жила здесь? Как долго?

– Все лето.

– Он оставил ее одну?

– С ней был ее… – Анфиса скривилась, и я не поняла, что означает эта гримаса, – не знаю, как назвать… Ваша мать иногда называла его отцом, но чаще… Личардой.

Я сделала вид, что поперхнулась, или на самом деле поперхнулась этой новостью? Проглотить, а тем более переварить ее было не так-то просто.

«Значит, женой Павла Семеновича была дочь Личарды…» – едва не произнесла я вслух.

Такой вариант ни разу не приходил мне в голову, может быть, потому, что Ксения Георгиевна спутала мне карты своей фразой о цыганке или осетинке. Она же, несмотря на все свои усилия, так и не смогла докопаться до истины. А до встречи с этой замечательной женщиной я и вовсе понятия не имела, что у Синицына есть дочь.

– Личардой… – повторила я вслед за Анфисой.

Снова я услышала это прозвище. И в таком ошеломляющем контексте. А ведь я почти забыла о нем.

– Мамин отец? – уточнила я и только теперь сообразила, что в этом раскладе он приходится мне дедушкой.

– Может быть, и отец, – со странной неуверенностью ответила Анфиса. – Нам это неизвестно.

В голосе Анфисы не было и капли того почтения, с которым она должна была бы говорить о родном дедушке своей барыни, каким бы он ни был. Скорее в нем можно было заметить иронические, почти издевательские нотки.

А ведь она была уверена, что говорит о нем его внучке… Это было более чем странно, и я сразу же обратила на это внимание.

Мне даже показалось, что одно упоминание об этом человеке заставило ее брезгливо передернуться.

Что произошло между ними, если спустя столько лет она не могла простить ему… Чего? Обиды? Оскорбления?

У меня появлялись все новые и новые вопросы, и я поняла, что явно поторопилась со своим отъездом из Лисицына. Скорее всего, меня ожидало здесь еще немало сюрпризов.

И еще одна мысль не давала мне покоя, подспудно присутствуя в моем сознании с первой минуты нашего разговора:

«Мне уже говорили здесь о моем сходстве с одним человеком… – пыталась вспомнить я, – совсем недавно, не далее чем…»

– Орловский! – невольно воскликнула я, потрясенная собственным открытием.

«Неужели именно ее повстречал он тогда в лесу?… Так вот почему…»

Это была настолько важная мысль, что я отложила ее на потом. Подобные озарения грех обдумывать всуе.

При имени Орловского Анфиса вздрогнула и посмотрела на меня с испугом.

«Если бы знать, что ей известно на самом деле», – подумала я. Но услышать от старой ведьмы всю правду даже не надеялась. А она наверняка знала очень много, если не все.

Трофим рассказал мне, что секретов для нее просто не существует. По его словам, она видела людей насквозь, даже не раскидывая карты.

– Я лучше пойду, – тихо сказала Анфиса, и я не стала ее задерживать. Мне хотелось остаться одной, да и уезжать я уже передумала.

Открыв дневник, я начала писать, еле поспевая за собственными мыслями:

«Господи! Прости мне мои грешные мысли. Но разве не по Твоей воле я стала участницей всех этих событий? А они настолько грязны, что, думая о них, невольно перемажешься в нечистотах.

У меня путаются мысли… Без преувеличения, я ошеломлена тем, что узнала несколько мгновений назад.

Итак грязный негодяй Орловский первое свое «посвящение» в тайны сладострастия получил от матери Натальи Павловны. То есть тайной жены Павла Семеновича.

Павел привез ее в Лисицыно, вероятно, подальше от гнева своего сурового отца, и поручил заботам своих тетушки с дядюшкой.

И Личарда тоже был здесь, но в этом человеке я еще недостаточно разобралась… Хотя и по его поводу меня обуревают нехорошие предчувствия.

Зато образ жены Синицына, обрастая живыми деталями, становится все страшнее и бесстыднее. Так вот кем была та «жрица любви», заразившая Орловского дурной болезнью и перевернувшая всю его жизнь.