Компромат на кардинала - Арсеньева Елена. Страница 70

Чуть ниже левого уха. Как раз там, где трепетала жизнь в голубой жилке.

Как раз в том месте, где было перерезано горло Серджио.

Казалось, долго, бесконечно долго смотрел я на узкое темное лезвие, на причудливый завиток рукояти, опоясавший стиснувшие его пальцы, защищая их, и вдруг узнал этот стилет, виденный мною только один раз в жизни. Именно его поднял я с мостовой там, где мы с Серджио некогда отбивались от шайки ночных разбойников. Или я ошибался? Но слишком необычна была его рукоять, чтобы спутать с какой-то другой.

И в сей миг я вдруг осознал, что именно этот стилет прервал жизнь моего друга. Возможно, его сжимала та же самая рука… А теперь эта рука требует новую жертву. И, судя по выражению лица Джироламо, допусти я сейчас одно неосторожное движение – и…

– Отпусти ее, – молвил кто-то хриплым, сдавленным голосом, и потребовалось какое-то время, чтобы я смог осознать: это говорю я, это прозвучал мой голос. – Отпусти…

– А, это ты, porco russo 57, – выдохнул Джироламо. – Так я и знал, так и чувствовал, что за всем этим стоишь ты. Где остальные бумаги?

Не было нужды притворяться: наша взаимная ненависть сильнее, чем дружба и любовь, открывала нам сердца друг друга, помогала слышать недосказанное и читать между строк. По одному этому темному взору исподлобья, по одному только слову остальные я уже знал заранее. Прежде чем прийти сюда, он выведал у бедняжки консолатриче, кто рылся в бумагах Серджио; а потом побывал у меня дома и обыскал там все, что только мог, воспользовавшись отсутствием моим и Сальваторе Андреевича. Я знал также, что не найду больше ни следа того, первого письма, которое читал вчера, и благословлял себя за то, что, уходя из дому, взял с собой дневник, а убегая из кухни на крик Теодолинды, спрятал его. Эта склонность к предчувствиям, это звериное чутье прежде были мне несвойственны, я всегда был на диво беспечен и доверчив, но ведь не зря же говорят: «С волками жить – по-волчьи выть!»

– Они лежат на кухне. Можешь пойти и взять их.

– Нет, я не так глуп, чтобы повернуться к тебе спиной! Пойдешь со мной. Посторонись и не вздумай наброситься на меня. Лучше не бери греха на душу! Одно движение – и я прирежу ее. Помни: ее жизнь в твоих руках.

Он подхватил на руки Антонеллу и сделал мне знак идти. Сам пошел рядом, неся ее легко, как перышко, и косясь на меня не то остерегающе, не то насмешливо. Он не сомневался, что я и пальцем не шевельну, боясь подвергнуть Антонеллу риску! Наверняка он знал, как дорога она мне, если морочил Серджио голову всякими обо мне слухами…

Джироламо вышел из комнаты и начал спускаться на первый этаж. Я тащился впереди, хоть не смотрел, а видел в бессильной ярости, как перекатывается по его широкому плечу голова Антонеллы, а черные спутанные волосы свисают ему на спину.

Она так и не очнулась. Надо благодарить бога хотя бы за это.

Мы вошли в просторную кухню с огромным, уже угасающим очагом, и Джироламо сразу увидел ворох обрывков на столе.

Глава 42

ВЕРОНИКА, ИЛИ ДВИЖЕНИЕ ПЛАЩОМ

Россия, Нижний Новгород, ноябрь 2000 года

Сергей, наверное, потерял тогда сознание. Это случилось с ним впервые в жизни. Помнил он только, что все стало серое, мутное, он как будто провалился в какой-то колодец, доверху наполненный плотным туманом. И ощущал, что вяло шевелит руками, ногами, пытаясь всплыть, пытаясь оттолкнуться от дна, но дна не было. И всплывать вроде как было некуда. Он висел в серой мгле без конца и без начала. Казалось, это длится бесконечность. Потом что-то начало происходить вокруг. Туман начал шевелиться. Он вдруг стал плотным, упругим, словно некая биомасса, он толкал Сергея туда-сюда, он поднимал его и бросал, и в это время удавалось высунуть голову из колодца и глотнуть воздуху. Стало чуть легче, ощущения оформились, даже какие-то мысли начали проплывать в еще тяжелой, непослушной голове. Странным казалось, что туман сделался каким-то агрессивным. Сергей чувствовал, что туман уже стащил с него ботинки и свитер, теперь дело дошло до майки. Сергей вяло подчинялся, чтоб туман уж поскорее отстал он него. Больше всего он напоминал себе сейчас снулую рыбу, с которой играет лапкой котенок, надеясь заставить ее хоть немножко с ним поиграть. Туману, видать, тоже хотелось, чтобы Сергей не валялся так безучастно, он даже начал шептать жадным, влажным шепотом:

– Ну, поиграй со мной, мальчик, ну, красивый мой…

Шепота этого Сергей вдруг испугался, попытался открыть глаза. С трудом, но удалось это сделать. Перед глазами было что-то мутное, грязно-коричневое. Так вот он какой – шепчущий туман…

Понадобилось некоторое время, чтобы понять – это не туман, это грязный ковер, вернее, палас, набитый мусором, как мешок пылесоса. Черт его знает, что там было, в том мусоре, иголки, может, потому что они впивались в Сережину щеку, прижавшуюся к паласу, кололись даже через плавки…

Как это? Почему он раздет?

Он попытался приподняться, но его тошнило, голова кружилась, его так и вело в разные стороны. Кое-как он уперся руками, сел – и отшатнулся, вдруг увидев прямо перед собой чьи-то красные глаза в набрякших веках. Толстощекое обвисшее лицо, влажные губы. Какой-то дядька смотрит на Сергея… да это же Мисюк! Почему у него вдруг сделалось такое незнакомое, набрякшее лицо, почему он смотрит так, что его хочется ударить?..

Сергей невольно подтянул колени к подбородку, осознавая, что он почти совсем раздет, что эта белая тряпочка в руках Мисюка – майка. Его майка!

Он отодвинулся, елозя по колючему паласу и морщась от удивления – пока он еще был больше удивлен, чем испуган, хотя этого выражения на лице Мисюка можно было испугаться. Мисюк пополз за ним, неловко переставляя колени, обвесив брюшко, вытягивая свои короткопалые, толстые руки. Сергей отодвигался, а Мисюк приближался. Светлые, выкрашенные волосы липли к его вспотевшему лбу. Он что-то шептал голосом тумана, влажные, красные губы шевелились…

И вдруг Сергея морозом пробрало. Догадка вонзилась в него, как стрела в сердце.

Слабо вскрикнув, он вскочил, шатнулся – бежать, но оказалось, что уже доелозил до стены, дальше деваться просто некуда, а Мисюк был уже совсем близко, он загораживал собою, казалось, всю комнату, не оставив ни щелочки для бегства, он тянул свои толстые ручонки, вот сейчас как вцепится, потащит к себе, и тогда останется только умереть сразу.

Сергей прижался спиной к холодной стене, закричал и с силой выбросил ногу куда-то вперед.

Сначала он больше испугался самого этого незнакомого, жуткого вопля, чем того, что произошло. Мисюк осел на пятки, с какой-то кошмарной прилежностью сложив руки на коленях. Мгновение смотрел на Сергея, потом сник, завалился на бок, и набрякшие веки медленно натянулись на его закатившиеся глаза.

Тошнотворный спазм стиснул горло, и Сергей зажал рот рукой. Хоть валявшийся перед ним человек ничего другого не заслуживал, Сергей все-таки выволок бьющуюся из горла гадость в коридор, дотащил до каких-то дверей, уже из последних сил открывал их одну за другой: ниша, еще ниша, ванная, кухня, туалет, наконец-то!

Какая боль, какое мучительное облегчение… Когда он наконец разогнулся, из глаз лились слезы, горло саднило, желудок пекло. Но стало легко. Словно бы все переживания, страдания, унижения нынешнего дня и ночи, вообще все отвращение, какое он испытал когда-либо к жизни, оставили его, изверглись в этот грязный, годами не мытый унитаз. Жаль, что нельзя туда же спустить Мисюка, Малевича, этого дядьку из «Рэмбо», который подсылал к нему сексуальное недоразумение для переговоров, Петьку и иже с ними. Вот тут им самое место, всей этой голубой луне!

Вспомнил, как морщинистые веки наползали на закатившиеся глаза Мисюка, – и снова его вывернуло, уже одной желчью. Горечь заполнила рот, он кое-как утерся клочком туалетной бумаги, вывалился из туалета, нашел ванную и долго полоскал рот, булькал, взбивал в пену зубную пасту, чтобы эту горечь заглушить, плескал, плескал в лицо ледяную воду, пока не заломило лоб. Наконец заставил себя пойти в комнату.