Компромат на кардинала - Арсеньева Елена. Страница 71

Там ничего не изменилось. Мисюк все так же лежал на боку, подтянув коленки. Даже не шевельнулся с тех пор! Пальцы оцепенело впивались в ковер.

Сергей шагнул к нему – и вдруг до него дошло, что значат эта неподвижность, эти оцепенелые пальцы. Вспомнил, с какой силой сам выбросил ногу, как мощно она встретилась с покорно подставленным лбом, – и пошатнулся.

«Да ведь я его убил. Убил?..»

Все, все мысли, все чувства мгновенно оставили голову, тело. Словно бы сама душа из него изошла! Остался только невероятный, непереносимый страх. Сергей подхватил с полу джинсы, вскочил в них, ринулся было в коридор, но споткнулся о свою сумку с концертным костюмом. Вцепился в нее. Поглядел в полутьму коридора и каким-то остатком разума сообразил: «Если кто-то увидит, что я ночью выбежал из этой квартиры, а потом Мисюка найдут…»

Он вернулся в гостиную, далеко обежав согнувшееся тело, рванул створку балкона. Слава богу, еще не заклеено окно, у них-то дома мама давно уже…

Стоило вспомнить про маму, как вообще стало невыносимо здесь. Бежать, бежать, домой, скорей! Цепляясь за сумку, как за стропы парашюта, он шагнул с балкона в темноту.

Это был всего лишь второй этаж – пусть и «сталинка», пусть и выше, чем в обычных домах. Земля мгновенно оказалась рядом, но умное тело, умные ноги сработали – Сергей успел подобраться, спружинить. Мягко приземлился, даже не упал. Сразу кинулся влево, где был выход на набережную. Нет, туда нельзя бежать, там слишком светло, набережная вся утыкана фонарями. Лучше в боковую улочку, как ее, Семашко, что ли? И по темным сторонам, подальше от фонарей, вжимаясь в тень.

Сначала он не чувствовал холода – с такой скоростью летел. Потом больно задел о бордюр ногой, и только тогда сообразил, что бежит в одних носках. И в одних джинсах… Нет, и плавки на нем, за это, кажется, надо судьбу благодарить. Мисюк до него не добрался!

Однако там остались свитер, и майка, и ботинки, шарф, куртка. Сергей застыл на месте, потом побрел дальше на подгибающихся ногах, потом опять принудил себя бежать. Не возвращаться же! Дверь заперта изнутри. Лезть через балкон? Бред собачий. Ладно, хоть сообразил прихватить сумку с концертными костюмами. Во-первых, они дорогие, во-вторых, оставить их – это все равно что положить рядом с убитым записку крупными буквами: «Здесь был Сережа Кудрявцев». А все прочее барахло – так себе, правда что барахло. Мало ли кому оно могло принадлежать? Он вдруг вспомнил, как раньше в школу ходил со сменной обувью, когда еще шпанцом был, и мама вышила на синем сатиновом мешочке: «С.К.». Но тут никаких меток нет. И как повезло, как же повезло, что он не стал переодеваться после своих детективных приключений возле сберкассы! Так и помчался на выступление в потертой кожаной куртке, дубленочку дома оставил. Вот правду Майя говорит, что нет худа без добра, а все, что ни делается, делается к лучшему. Если бы его не обломили те кавказские козлевичи, он приехал бы в «Рэмбо» в новой дубленке, как белый человек, и теперь уже прощался бы с ней навеки. Надо им спасибо большое сказать, что обломили! А куртка – ну ладно, она уже старая была, мама как-то сказала, пора, мол, Сергунчику новую кожанку купить. Надо будет ближе к весне подзаработать на нее самому, тогда, глядишь, про старую и забудут. А не забудут, так Сергей что-нибудь соврет. В первый раз, что ли? Вот с ботинками дело сложнее… Эх, жалко, такие хорошие ботинки накрылись! Новые, их только недавно вместе с дубленкой покупали. Главное, они маме очень уж нравились, она налюбоваться на них не могла, все ахала да охала: «Ой, Сергунчик, ну как же тебе эти ботиночки идут!» Он смеялся: маманька причитает, как будто это галстук или рубашка. Ну как могут ботинки кому-то идти ?

Могут, как выяснилось. Вот теперь они взяли да и ушли …

Сергей захотел сказать себе: «Утро вечера мудренее, завтра что-нибудь придумаю!» – но уже вовсю было утро, нет, даже белый день. Двенадцать часов, елки!.. Значит, удалось-таки снова заснуть, даже не заметил когда. Родители, конечно, давно ушли на работу, но мама пожалела будить ненаглядного Сергуньку, спасибо ей, родимой. Вон, будильник подставила, чтобы сынуля не опоздал в институт, а он и будильника не слышал. Ладно, к черту, какой там институт, мало он его пропускал и еще раз пропустит, обойдется как-нибудь, тут дела поважнее.

Сергей сбегал попить компоту, потому что во рту было противно, будто червяков дохлых наелся, и горло саднило. Уж наверное, было ему где простыть, пока несся босой и полуголый в морозной ночи. Хотя нет, это не от простуды горло болит – небось надсадил его, пока корчился над мисюковским поганым унитазом.

Опять заколотило дрожью; Сергей снова забрался в постель и закутался до ушей. Гаврюша пришел, сел, глядя сонными глазами: он вообще любил поспать, а с кем-нибудь в компании – особенно. Сергей погладил его, Гаврюша тотчас растянулся на коврике возле дивана и засопел своим вечно простуженным собачьим носом. Сергей рассеянно перебирал пальцами черные завитки на его загривке и думал, что от собак никогда не изведаешь ни подлости, ни предательства, ни стыда, не то что от людей. Даже от самых как бы знаменитых.

Вот странно – у него совершенно не болела душа, хотя все-таки он убил человека и все такое. Если на тебя, к примеру, набросится взбесившийся зверь и ты его прикончишь, то не будешь рыдать над его хладным трупом, даже если до этого всю жизнь состоял в обществе защиты животных и носил только искусственные меховые изделия. Честно: если бы Мисюк хотел его убить и ограбить, Сергей, наверное, ужасался бы совершенно, так и угрызался бы этой самой совестью. А сейчас он лежал – и содрогался от непроходящей брезгливости, бога благодарил за то, что тот дал ему силы вовремя очухаться, дал силы сопротивляться. Проваляйся он еще немножко без сознания, черт знает, что могло бы случиться. Тогда оставалось одно – сразу пойти и повеситься. или вены себе перерезать или горло. Даже про маму не вспомнил бы, это точно. Бывают в жизни ситуации, когда лучше умереть, Сергей в это никогда не верил, а сейчас доподлинно знал.

«Стать раком перед мужиком…» Черт, да уж не она ли ему судьбу напророчила, та странная дама, случайная попутчица, со своим серьезным голосом и дурацкими стишками? Та самая, которая когда-то… Она это была? Не она? Было это? Не было? Или это всего лишь сон, один из многих безумных снов, которые тревожат молодое, полное жизни тело?

Ладно, бог с ним, с телом, но что ж за голова у него, если в нее всякая дурь лезет?! Нашел время! Вот уж не об этом, точно не об этом надо сейчас думать.

А думать надо о том, что убийство Мисюка будут расследовать. И узнают, что он был вечером в «Рэмбо», что ушел оттуда не один, а в компании с парнем – темноглазым таким, симпатичным, ну, с тем самым, который здесь танцует иногда. Как был парень одет? Вроде бы в кожаную курточку. Ах, в кожаную курточку? Не в ту ли самую, которая висит на вешалке в квартире убитого? А на его ножонках что было? Ботиночки? О-очень хорошо. И ботиночки имеют место быть в той же самой квартире, и черный свитерок, и майка, которая ближе к телу. «Гражданин Кудрявцев Сергей Николаевич? Ваши вещички? Признаете, значит… Ну, раз признаете, то пройдемте для выяснения обстоятельств происшествия. А вы, мамаша, сушите сухари!»

Мама… что будет с мамой? Никто так Сережку не любил, как она, и он так никого не любил, ну, может, только Майю. Ох, вот про кого он забыл! А с Майей-то что будет?! Они этого не перенесут, эти две самые главные женщины в жизни Сергея. Наверное, если бы он даже погиб, это для них было бы легче. Сначала труднее, а потом легче. Смерть, она такая… безвозвратная. Мертвые сраму не имут! А срам его, позор его… видеть его за решеткой, наголо остриженным, слышать бесцеремонные речи какого-нибудь наемного трепача-адвоката о мальчике, оберегавшем свою чистоту и поэтому убившем старого распутника… Но все будут думать даже против воли: было это все-таки? Или не было? Успел Мисюк? Или не успел?