Мост бриллиантовых грез - Арсеньева Елена. Страница 29

Он это простонал, или она, или они вместе, сотрясая роскошную «Ауди» приступами своего неистового, слитного оргазма?

«Господи, какие же вы, женщины, однообразные!» – подумал наконец Роман – чуть погодя, когда уже смог думать.

Он самодовольно считал себя кукловодом, этот пупсик, этот маленький Адонис, из-за которого уже начали соперничать прекрасные богини…

Известно, чем все это кончилось для Адониса. А кому неизвестно, пусть сходит в Лувр, в павильон Сюлли, отыщет там скульптурную группу «Умирающий Адонис» и прочтет на прикрепленной рядом табличке его печа-а-льную историю…

Их теперь осталось только двое от семьи: мачеха и пасынок. Эмма знала Романа с рождения. Сколько он себя помнил, Эмма всегда присутствовала в его жизни. О нет, считать ее второй матерью ему никогда, даже в самом нежном возрасте, и в голову не могло взбрести. Скорее она была этакая тетушка – умная, насмешливая, довольно щедрая, а впрочем, холодновато-отстраненная от повседневных мальчишеских забот. При этом она не позволяла называть себя тетей Эммой – только по имени. Роман всегда ощущал, что он ей не слишком-то интересен как человек, как личность, ну и слава богу, во всяком случае, она не донимала его дурацкими вопросами: как учишься да какие отметки получил, а покажи-ка дневник… Она просто появлялась, просто улыбалась, просто поглядывала – то равнодушно, то с насмешкой… Она никогда не отказывалась погулять с Ромкой или посидеть с ним, если родителям нужно было когда-нибудь уйти, она пела ему колыбельные песенки, особенно часто эту:

Она читала Роману «Волшебника Изумрудного города» и «Приключения Буратино», а потом «Приключения Калли Блюмквиста» (Эмма обожала эти детские книжки!), но в вопросы воспитания никак не вмешивалась, никогда никаких нотаций не читала. И когда мать за что-нибудь на Ромку сердилась и призывала Эмму авторитетно подтвердить или опровергнуть что-нибудь, она улыбалась и качала головой:

– Галина, нет, воспитывай своего пупсика без меня. Ты же знаешь, что я ничего не понимаю в маленьких мальчиках. Я предпочитаю старшее поколение!

Роман вырос под знаком этих слов. Они странно на него действовали. Они заставляли его торопить детство, торопить юность, мечтать о взрослении – потому что тогда он сможет разговаривать с Эммой на равных! Он почему-то не учитывал, что лет прибавляется не только ему, но и Эмме, что она навсегда останется старше, всегда будет смотреть на него чуточку свысока… с высоты своих лет и высоты каблуков, которые он ненавидел, потому что они, как он думал, еще больше прибавляли Эмме роста и высокомерия.

Впрочем, кое-что с возрастом все же менялось. Менялось выражение глаз Эммы, с каким она иногда поглядывала на Романа. Из них исчезло скучающее или насмешливое выражение, а появился затаенный, почти тревожный интерес. И она стала задавать ему вопросы… легкомысленные, веселенькие вопросики, которые невероятно волновали Романа. Бог знает почему, но волновали!

Вот Эмма вскинет свои и без того круто изогнутые, ухоженные брови и небрежно спросит:

– Ну что, пупсик, много сердец разбил за последнюю неделю?

Или – накручивая на палец локон пышных волос:

– Говорят, какая-то девица с моста в Волгу бросилась, в «Вечере трудного дня» передавали. Это не из-за тебя случайно?

Или, расхаживая перед ним в своих обтягивающих джинсах, просто скажет что-то вроде:

– Галина, что это на полу сегодня скрипит, не пойму… Песок? Стекло битое? – Приподнимет ножку, осмотрит подошву туфельки, протянет насмешливо: – А, поня-атно!

– Что там такое? – с любопытством вытянет шею мать. – Что, Эмма?

– Ну что-что… осколки разбитых сердец, которыми усеян весь жизненный путь нашего пупсика!

И «ха-ха-ха!». Мать сначала рассердится:

– Ты мне мальчишку портишь!

Роман чувствует себя дурак дураком, но Эмма опять вскидывает брови:

– Ты на меня обижаешься, что ли, пупсик? А впрочем, обижайся. Мне все равно!

Ну какой смысл сердиться на человека, которому твое отношение до лампочки?! И ты опять понимаешь, что нечего тебе засматриваться на ее обтягивающие джинсы, ты для нее – всего лишь хорошенький мальчик, пупсик, не более того. Взрослей не взрослей…

Роман замечал, что при отце Эмма никогда так рискованно не шутила. Появление отца ее как-то напрягало, может быть, смущало. Или раздражало? Много лет Роман был убежден, что Эмма его отца недолюбливает, а то и считает слишком мелким или неинтересным. В глубине души Роман это мнение разделял. Более того – для него самого отец оставался пустым местом. И он был просто в шоке, когда однажды узнал, что Эмма «увела отца из семьи» – это называлось на языке взрослых именно так. Мать тогда была почти в безумии от горя, в приступе жестокой обиды она много чего наговорила… Именно в тот вечер Роман узнал о бриллиантах. Мать обвиняла Эмму в корысти, клялась, что раньше ей на Валерия Константинова и плюнуть тошно было, а теперь, когда проведала о сокровищах, он мигом стал ей лучше всех!

Наверное, Роман должен был преисполниться к Эмме ненависти или презрения, но ему странным образом стало легче, когда он узнал: тут не любовь-морковь, тут не страсть какая-то внезапная – тут голый расчет. Как в кино – муж застает жену на месте «преступления», а она уверяет: «Это только бизнес, дорогой! Ничего личного!»

Ну а то, что отец предпочел Эмму жене, было для Романа в порядке вещей. Разве могло быть иначе?!

Потом-то он понял, что измена отца пошла им с матерью только на пользу. Нет, тихой, покорной, неизобретательной Галине в жизни бы не додуматься до того, что изобретала Эмма, чтобы вытянуть из отца побольше денег, чтобы вообще заставить его отдать бриллианты «семье», как она говорила, уже не отделяя себя от Галины и Романа. Они втроем были теперь в тихом, тайном, негласном заговоре против отца, и возглавляла этот заговор Эмма.

Потом отец от Эммы ушел… и был момент растерянности, конечно… Однако Роман в глубине души всегда знал: хоть отец и поселился в другой квартире, но все равно никуда от Эммы не денется. Не то чтобы она была такая уж роковая женщина, от которой тащились все мужики… Хотя и не без того. Например, Роман точно знал одного, который по ней просто помирал… Главное, голова у нее работала, у этой Эммы, – что-то страшное! Все штучки-дрючки, которые применял отец, чтобы отмывать деньги, получаемые от продажи бриллиантов, чтобы придавать своим «доходам» иллюзию законных, да и вообще – множество простеньких, но милых уловок, позволявших уходить от налогов, были придуманы Эммой. И это при том, что она почти ничего не знала о бухгалтерии, из юридической литературы признавала только детективы, газет практически не читала, радио не слушала, телевизор не смотрела… Она просто была невероятная выдумщица, вот что.

Но вот сошлись все беды разом: Романа избили, отец умер, бриллианты пропали. Потом умерла мать. Роман был вне себя от горя: только подумать, что, не ввяжись он в ту драку в маршрутке, все было бы иначе! Как? Почему? Этого он толком не знал, однако не сомневался, что иначе. Ладно, предположим, отцу на роду было написано умереть. Но хоть камни не пропали бы! Камни, продавая которые можно было жить безбедно еще много-много лет. Главное, наказан Роман был за безусловно благородный поступок: пытался за девушку вступиться. Черт! Вот и верь после этого в справедливость, в то, что воздается всегда по заслугам!

Однако, когда Роман начал эту мысль перед Эммой развивать и что-то возмущенно лопотать, она только покосилась на него насмешливо:

– Не ропщи на судьбу. Пути Господни неисповедимы.

Почему-то она совершенно не упала духом, когда узнала о пропаже камней. И ни на миг не сомневалась, что они выйдут на след похитителя – если, конечно, Бог будет на их стороне. Бог и удача, которую Эмма почитала чуть ли не выше всех богов. И надо же – повезло! Удалось установить имя того мужика, который, судя по всему, украл тайник с бриллиантами. Или случайно забрал… А что он с ними теперь сделал? Если обнаружил – живет небось припеваючи! Если не обнаружил – выбросил он тайник за ненадобностью (вещичка-то невзрачная, пустяшная!) или держит при себе? Сунул куда-нибудь, да и знать не знает, что там за сокровище…