Сыщица начала века - Арсеньева Елена. Страница 70

Он приехал делать мне предложение?

Я обмираю. Я не знаю, что чувствую. Странное, оцепеняющее смущение овладевает мной.

Мы проходим в гостиную, садимся, Павла подает чай, который Георгий выпивает почти залпом, хотя чай очень горячий, просит второй стакан, но этот уже пьет маленькими глотками, и все это время мы молчим, молчим…

Да, наверное, такому человеку, как Георгий, трудно решиться и сказать женщине, что отныне их жизни будут связаны. Он привык к свободе, он…

Наконец с чаем покончено.

– Я должен просить у тебя прощения, – говорит он наконец. – Ты… ты сейчас страшно рассердишься на меня.

Сердце мое, этот трепещущий птенчик, замирает. Что это значит? Почему я должна рассердиться? Он что, не может жениться на мне? Он уже женат?!

– Ночью я сказал тебе, что совещание у прокурора назначено на утро и мы поедем туда вместе. На самом деле… на самом деле оно состоялось тогда же, ночью.

Я смотрю, не тотчас понимая:

– Как? Без меня?!

– Уверяю тебя, я не мог этого предположить, – бормочет он, глядя с жалобным, мальчишеским, бесконечно милым выражением. – Но Вильбушевич был так сломлен арестом, что начал каяться… к тому же Дарьюшка забилась в истерике и рассказала фактически все, что мы хотели знать… Поэтому допросы решено было провести немедленно. Господи, ну не смотри так сердито! Сейчас ты узнаешь такое… такое… ты даже не можешь себе вообразить, что!

Итак, я осталась в стороне. Вернее, далеко позади. «Женское нутро», которое заставило меня вчера отдаться этому мужчине, сыграло-таки свою роковую роль!

– А Лешковский? – угрюмо спрашиваю я.

– Что Лешковский?

– Он сознался в убийстве?

– Чьем?! Лешковский никого не убивал. Он виновен лишь в том, что пытался спрятать останки Сергиенко, однако у него нервы сдали, когда с ним в поезде заговорил проводник, и он бежал. Однако убил Сергиенко не он, а Вильбушевич.

– А Наталью Самойлову?

– Погоди, – просит Георгий. – Давай все по порядку. Тут надо начинать издалека, иначе ты ничего не поймешь. Обещай слушать, не перебивая, хорошо? И прости меня, ладно? Я не могу тебе рассказывать, когда ты смотришь так сурово!

Сурово?!..

Когда смотрю на него, я чувствую, что холодное, одинокое сердце мое тает и течет, словно расплавленный слиток. Жар его прожигает мне грудь. Я люблю этого человека так, что губы сохнут от желания его поцеловать. Почему он не начал с того, на чем мы остановились вчера? Неужели он и впрямь думает, что расследование какого-то убийства значит для меня больше, чем он, его любовь, его поцелуи?

Я хочу сказать ему об этом, но не успеваю: он начинает говорить. И ведь он просил не перебивать. Поэтому я молчу и слушаю.

– Эта история началась, как ты и сама, конечно, уже догадалась, в Минске. Давно, с десяток лет назад. Николай Самойлов, сын местного торгового воротилы, один из завидных городских женихов, раз за разом отказывался от требований отца жениться на дочери его старинного друга. Однако об этом браке родители сговорились давно, когда жених с невестой были еще малыми детьми, и Михаил Савич Самойлов, отец Николая, вовсе не хотел ссориться с приятелем – богатым банкиром, который всегда охотно ссужал деньгами будущего свата. Но Николай нипочем не соглашался просить руки банкирской дочери, и вскоре выяснилось, в чем загвоздка. В любви! Николай был по уши влюблен в молоденькую горничную своей матери, Стефанию. Он настолько увлекся, что намерен был плюнуть на сословные предрассудки и жениться на ней. В доме начались скандалы. Мать Николая, женщина болезненная, чуть ли не месяцами лежала прикованная к постели и жалела Стефанию, к которой от души привязалась, и, конечно, ни за что не хотела ссориться с мужем. А старший Самойлов разбушевался не на шутку и пригрозил, что лишит сына наследства, выгонит из дому… ну и сказал ему все, что принято говорить в таких случаях.

«Воля ваша, батюшка, – покорно ответил сын. – Только со Стефкой я не расстанусь. А если вам угодно век доживать в одиночестве, с деньгами нянчиться, а не с внуками, любви от золота ждать, а не от родного сына, – если так, значит, делайте то, к чему душа лежит! А я дом покину по первому вашему слову».

Отец после такой отповеди притих. Тут как раз умерла его жена, в последние минуты заклиная Николая не противиться отцовой воле, беречь отца, любить и ни в чем ему не перечить. Скрепя сердце Николай дал клятву, однако, к его изумлению, отец не выгнал после смерти жены Стефанию из дому. Перестал ее бранить, смягчился к ней, чаще начал привлекать сына к своим торговым делам и как-то раз отправил его в Берлин в деловую поездку. Вернувшись, Николай первым делом ринулся в комнату возлюбленной – и увидел ее в объятиях своего отца. Оба были пьяны. Впечатлительный, влюбленный юноша бросился на отца с кулаками, проклиная его, а потом в ужасе ринулся вон из комнаты – и упал без памяти на пороге. А когда очнулся, обнаружил, что лежит голый в постели Стефании, а ее тело покачивается над ним. Стефания удавилась на потолочной балке.

Доселе я слушала молча, но тут не смогла сдержать потрясенного восклицания. Георгий покачал головой: ты, мол, обещала не перебивать! – и продолжал:

– В комнату заглядывали слуги. Кто-то вызвал полицию. Появился и отец Николая. И начал обвинять сына в том, что тот погубил девушку! По его рассказу вышло, что он, привлеченный шумом, пришел в комнату горничной и застал там сущую оргию. Его сын, только что вернувшийся из деловой поездки, насиловал Стефанию, а когда отец попытался ему помешать, кинулся на него с кулаками. В доказательство старший Самойлов показывал изрядные синяки. Когда осмотрели тело самоубийцы, выяснилось, что она точно была изнасилована.

Эта история могла бы наделать много шуму, когда бы кто-нибудь озаботился судьбой несчастной горничной. Отец Николая внезапно взял назад все свои обвинения и принялся уверять, что никакой оргии не было, он ничего не знает, а почему девушка покончила с собой и кто ее обесчестил, неведомо. Николай не находил в себе сил обвинить отца: помнил клятву, данную умирающей матери. Однако знал, что сам-то он невиновен в смерти Стефании. Он только и мог, что покинуть родительский дом.

Спустя несколько дней случилось еще одно страшное событие. В дом Самойловых ночью забрался неизвестный злоумышленник и убил хозяина. Хотел, видать, открыть сейф в кабинете, да был застигнут Самойловым на месте преступления. Размозжил ему голову – и бежал. Николая вызывали в полицию, однако у него было нерушимое алиби, подтвержденное несколькими друзьями. Впрочем, это не помешало слухам: убийца-де был нанят им…

Его даже пытались привлечь к суду, но умелые адвокаты помогли выкрутиться, тем паче что прямых доказательств его вины не было никаких. Николая освободили, в положенное время он вступил в права наследства. Хотя состояние отца и оказалось обременено долгами другу-банкиру, все же оно оставалось значительным. Николай Самойлов стал богатым человеком. Спустя еще несколько лет эта история вовсе забылась, он познакомился с Натальей Лешковской и влюбился в нее. Она была сестрой его приятеля, школьного учителя, недавно приехавшего из провинции, девицей умной, начитанной, совершенно непохожей на тех барышень, которых встречал Самойлов в своем кругу, поэтому он увлекся не на шутку и вскоре сделал предложение. Наталья сначала встретила предложение в штыки, потом согласилась. Сыграли свадьбу, и постепенно она влюбилась в человека, за которого вышла замуж. Да вот беда: спустя год после свадьбы Николай Самойлов погиб. Он попал под поезд. Никого это особенно не удивило: несчастный оказался пьян. Его похоронили, молодая вдова очень тосковала по мужу. Не скоро заставила она себя убрать вещи Николая с глаз подальше, в сундуки, и вот в одном из пиджаков она обнаружила письмо.

Я невольно вздрагиваю при слове «письмо», Георгий замечает это и кивает:

– Ты верно угадала. Это было именно то письмо, которое ты нашла в одежде Самойловой…