Твой враг во тьме - Арсеньева Елена. Страница 45

Впрочем, как Лёля ни ждала наступления ночи, ей показалось, что свет погас внезапно. Она мгновенно оделась и села в кресло, напряженно уставившись в сторону двери. Потом вскочила, на ощупь вернулась к кровати и сложила из одеяла и простыни подобие лежащего тела. На всякий случай.

К сожалению, не было возможности оценить свое творение. Лёля опять уселась в кресло и уставилась туда, где, по ее представлениям, находилась дверь.

«Олеся! Олеся! Ты должна прийти!»

В этой невзрачной, странной девчонке сейчас сосредоточилось все, вся жизнь. А она не нашла. Шло только время – медленно, бесцельно…

«Хорошо, – кивнула в темноте Лёля, пытаясь рассуждать спокойно. – Предположим, Олеся не придет. Ну мало ли? Я ей надоела, она заболела, ее увезли куда-то и зачем-то. В чем трагедия? Я не открою без нее их двери. Так… Но, может быть, я зря паникую, зря тороплю события? Ведь угрозы для моей жизни нет, мне вообще ничего плохого не сделали, только свободы лишили. Однообразие и неизвестность – вот что сводит с ума. Но завтра я могу устроить что-нибудь этакое… вызывающее, потребовать ответа на свои вопросы, пригрозить, что покончу с собой. Я хоть что-то узнаю, что-то пойму, стоит ли так колотиться, как сейчас. Нет, надо расслабиться, успокоиться, а то я к утру рехнусь, если Олеся не придет. А она, конечно же, так и не придет, к этому надо морально приготовиться».

Лёля откинулась на спинку кресла и начала морально готовиться: глубоко вздохнула, закрыла глаза… И неожиданно заснула.

Наверное, она проспала бы так до самого утра, если бы кто-то вдруг не тряхнул ее за плечо и не сказал угрюмо:

– Вот ты где! А я испугался – думал, доктор уже до тебя добрался.

Лёля открыла глаза, рванулась, пытаясь защититься от кошмара. Но чья-то рука крепко придавила ее к креслу, и кошмар не рассеивался, хотя комната была залита светом. Перед Лёлей стоял Асан.

Самурай. Лето, 1997

Самое смешное, что Македонского действительно звали Александром, вдобавок – Филипповичем. А фамилия его была Ядров, и Самурай долго примерялся к ней, прокатывая ее во рту, как зернышко: Ядров, Ядров…

В сейфе шефа он нашел паспорт Македонского и, когда брал на вокзале билет, предъявил именно его. Ведь тем, кто ищет Самурая, нужен Николай Егорович Семибратов, а не Александр Филиппович Ядров. Никому и в голову не взбредет такая наглость – воспользоваться именем убитого. Как бы прикрыться мертвым телом, убегая из-под прицельного огня… А еще одна наглость, которая, как надеялся Самурай, поможет ему уйти незамеченным, это поездка не на машине, а по железной дороге. На автотрассе могут искать некоего Семибратова. А тут на поезде сообщением Москва – Нижний Новгород едет гражданин Ядров, – почему до него кому-то должно быть дело?

Вообще-то хорошая фамилия – Ядров, только Самурай никак не мог взять в толк, откуда тогда взялось это прозвище: Македонский. Вот у него ассоциативная цепочка для клички выстроилась сразу: Семибратов – семь братьев – семь самураев – Самурай. А у Ядрова? Наверное, дело в имени и отчестве.

Он и сам не мог понять, почему так озабоченно размышляет на эту пустяковую тему. Наверное, чтобы не думать о другом… о других, о тех, кого потерял.

Стоило только подпустить к себе эти мысли, как прострелило болью висок. Это было до того мучительно, что Самурай побрел в тамбур и стал там, прижавшись лицом к прохладному, запотевшему стеклу, закрыл глаза, вяло думая, что, если бы сейчас кто-нибудь добрый подошел и действительно прострелил ему висок, он бы не шелохнулся для сопротивления, а может быть, даже и поблагодарил за смерть.

К счастью, боль вскоре утихла и слабость прошла. Он вернулся в купе СВ, которое занимал один, и попросил проводницу принести чаю.

Поезд приходил в Нижний Новгород ранним утром. Самурай вообще привык просыпаться очень рано, а потому и в шесть утра был свеж и бодр, в отличие от других пассажиров и встречающих, которые выглядели невыспавшимися и не замечали ничего вокруг. Он все-таки побродил еще по небольшому вокзалу, постоял под непомерно огромной люстрой, напоминавшей металлический желтый цветок, вернее цветище, – стоивший, наверное, целое состояние, послушал осуждающее бормотание народа на тему бездарной траты денег налогоплательщиков и убедился, что слежки за ним нет. Вот и прекрасно. Тем более что ее не могло и не должно быть. Никто и никогда не узнает, какая злая сила опустошила секретный сейф шеф-директора «Нимб ЛТД» (потому что никому не известно о существовании этого сейфа!). Никто и никогда не узнает, кто осуществит в самом ближайшем будущем целую серию ликвидаций по списку, составленному на очень высоких верхах… С верхов Самурай и начнет. Вот только сделает то, зачем приехал сюда, в этот невыспавшийся город.

Он взял на привокзальной площади такси и велел везти себя в Печоры.

– Далековато будет, – хмыкнул таксист. – Это же где-то на северах!

– В смысле? – озадачился Самурай. – В северной части города, что ли? Нет, вроде бы на самом берегу Волги.

– Если тебе в Печоры, то за Полярный круг, а если в Печеры – за полсотни запросто довезу, – уточнил таксист.

Ишь ты, грамотный какой! Но Самурай живо сбил с него спесь, сообщив, что эти самые Печоры находятся не в таких уж крутых северных широтах, как тому кажется, а всего-навсего в Псковской области. Таксист принял информацию к сведению, но не остался в долгу, поведав, что нижегородские Печеры потому так названы, что какой-то местный князь, чуть ли не основатель города Юрий Всеволодович, побывал в киевских пещерах, где обретались в былые времена святые затворники, и настолько пленился благолепием матери городов русских, что основал у себя в вотчине святой православный монастырь, а всю прилегающую местность назвал Пещерами, а по-старинному – Печерами. И в том, дескать, монастыре некогда скрипел гусиным перышком добродетельный монах Лаврентий, оставивший после себя знаменитую Лаврентьевскую летопись.

Самурай снисходительно слушал словоохотливого таксиста, а сам смотрел на сизую, студеную Волгу, мощно разлившуюся под мостом, и думал, как хорошо было бы прожить жизнь, глядя на такую величавую реку. Казалось, созерцание этих плавных, широких вод должно сглаживать в душе человека все неровности и ухабы, оставленные тяготами жизни! Может, во времена монаха Лаврентия так оно и было…

Но даже и теперь, солнечным утром на закате сумасшедшего столетия, у Самурая было необычайно спокойно и ровно на душе. Однако это ощущение исчезло, как не бывало его, стоило проехать мимо них побитой «Ладе» с большой буквой У на ветровом и заднем стеклах и с «пирамидкой» на крыше. Рекламная «пирамидка» сообщала координаты школы, в которой всякого желающего лоха в два счета обучат вождению автомобиля. А называлась школа – «Нимб»…

– Во придурки, а? – хохотнул таксист. – Назвать так школу автовождения!.. Просто школа ликвидаторов какая-то! Не думают люди головой – седалищем думают. Помню, жена купила торт, поглядели, а внизу, на этикетке, напечатано название кондитерской фирмы – «Стикс». А ведь это река в царстве мертвых, мне зять подсказал, он филолог, знает кучу таких словечек. Не веришь, что ли? Вот провалиться мне на этом месте, если я вру!

Самурай не проявил никаких эмоций, и таксист успокоился, решив, что тонкость юмора не может быть доступна человеку, не соображающему, что и нимб, и Стикс – это знаки смерти, разумеется, совершенно неуместные в качестве названий. А ведь Самурай обмер именно потому, что знал эти слова слишком даже хорошо… Особенно первое.

Душу вновь залило чернотой, и Самурай мгновенно перепланировал все свои благостные планы. Он с преувеличенным вниманием осмотрел довольно-таки обшарпанные стены знаменитого Печерского монастыря, мимо которого как раз промчалось такси, но даже головы не повернул в сторону трех новеньких коттеджей, разбросанных по берегу Волги. Бросил равнодушный взгляд вперед, на горушку, где возвышалась еще одна церковь, и велел везти себя в кремль. Таксист, конечно, только обрадовался новым денежкам, развернулся и помчался обратной дорогой. Самурай искоса поглядел на три коттеджа. Два были поновее, вокруг них пусто, а третий, стоящий на полугорье, выглядит обжитым, и сад вокруг густой, хороший. Видно, что люди здесь давно обосновались. Между отцветшими сиренями мелькнули стойки детских качелей, и Самурай спрятал улыбку.