Яд вожделения - Арсеньева Елена. Страница 61

– Да? – криво усмехнулся Ленька. – Так вот – нету такого человека на свете.

– То есть как? – недоверчиво улыбнулась Алена.

– Да так! – развел руками Ленька. – Нету! Есть граф Богданов, имя ему и впрямь Дмитрий Никитич. Детей у него нет, была вроде бы дочка, да непутевая: сбежала с каким-то конюхом и сгинула неведомо где. Граф искал, искал – потом слух дошел: померла она. И однажды, годков с десяток тому назад, объявился у него в приемышах сын его старинного товарища, который ему некогда спас жизнь. И потому Богданов за это всю жизнь ему благодетельствовал. А имя того приемыша – Аржанов Егор Петрович.

– Егор Петрович… – эхом отозвалась Алена, вспомнив, как удивилась Катюшкиной обмолвке: отчего она Аржанова отчествует Петровичем, когда его отца Дмитрием зовут? О, дура, дура проклятая! Почему же не спросила Катюшку? Почему не выпытала у нее все, что можно было? Уж кто-кто, а Катюшка, разумеется, знала об Аржанове все, что только можно было знать! Нет, Алена не осмелилась… И вот теперь Ленькины новости валились на нее обвалом.

– Именно так! Петр Аржанов, его отец, был купцом в Нижнем Новгороде, ходил по Волге аж до Каспия без страха, а наш Никодим Мефодьевич, чтоб ему сгореть, служил у него в приказчиках. Через того Аржанова и пошло его богатство: ограбил он как-то раз хозяина да и дал деру: думал, Москва большая, затеряюсь там. Ну, по слухам (это мой батька поминал, большая свара была!), Аржанов сыскал вора, хотел его прибить на месте, да Никодим откупился: все с себя до нитки продал и краденое с барышом вернул. Аржанову бы и уйти, а он напоследок сказал Никодиму: мол, еще и твои дети тебя за эту кражу и бесчестие проклянут, потому что мог ты при мне стать человеком зажиточным, а стал голытьбой. Ну и запали те слова в душу Никодима… Сама знаешь: никакой голытьбой он не стал, выправился – ого-го как! Но о мести помышлял ежедневно, ежечасно. И вот как-то раз нанял лихих людей… они, по слухам, заломили цену несусветную, однако мужик богатый – что бык рогатый, а злобе Никодимовой утоление требовалось. Исхитили они парнишку аржановского, а самого Петра Кузьмича к тому времени в живых уже не было. Каково лют бывал Никодим, ты сама знаешь, и получше моего. Он мог бы Егора сразу убить, однако сего ему было мало. Привязал к медведю… ты видела. И спасенный нами парень сказал мне на прощанье, когда я его до окраины проводил: «Когда-нибудь ворочусь, богом клянусь! Ворочусь – и тогда Никодиму Мефодьевичу небо с овчинку покажется!» Вот и вернулся он! И все по его и вышло. Видела, на поясе он кольцо железное носит? А помнишь, ушел с оковами на ноге? Вот от той цепи колечко-то…

Алена сидела как оглушенная, слепо глядя на картинку на стене. Огромный бородатый Зевс принимал из рук красавицы двух младенчиков. Картинка называлась «Рождение Аполлона и Артемиды, сиречь Феба и Дианы», детишки были такие крохотные, такие хорошенькие. Все младенчики малы и пригожи. Если рождаются…

Ох, о чем она? Грех ведь это! Алена устало прикрыла глаза. Грех… от греха, грехом созданный. И то, за что она благодарила бы господа, подстроено кознями врага рода человеческого. Дьявольским наущением! И она, и Никодим, и Фролка – все были только игрушками в смертной, страшной игре, затеянной мальчишкою, нежность к которому впервые заставила затрепетать Аленино сердце.

Она стиснула руки у горла. Ну, метко бьет судьба! Говорят, даже молния в одно дерево дважды не ударяет, а вот ее, Алену, обожгло небесным огнем трижды. Первый раз – когда она лишь увидела этого измученного юнца, прикованного к медведю. Второй раз – в Иванову ночь. И опять в ночь – хмельную, счастливую! И это был все он, все он… ну что ж, недаром она в мыслях и сердце называла его – единственный. И, словно был он и впрямь единственным человеком на земле, Егор Аржанов заодно оказался тем самым лиходеем, убийцей, супостатом, на чью голову призывала она все мыслимые и немыслимые кары небесные!

Алена усмехнулась. Каково-то сейчас там, на небесах, разбираться богу с чертом: то ли наградить, то ли покарать Аржанова? Ну, неведомо, как будет с ним, однако с Аленою оба эти вершителя судеб человеческих уже разобрались: одни только беды суждены ей, одни страдания! И ничего более…

Она верила Ленькиной искренности. Ведь это был ее брат и друг, которому ее жизнь дороже собственной. Она всего-навсего не могла поверить его словам… Одно знала доподлинно: если даже это правда, нарушит, нарушит она свои клятвы покарать неведомого убийцу. Никогда не выдаст Егора!

Закрыла лицо руками, глухо вымолвив:

– Богом клянись, Ленька, что не пойдешь никуда и не скажешь никому! Побожись, что смолчишь!

– Да у меня уже мозоль в голове от твоего «молчи да молчи»! – так и взвился ее приятель. – Это почему же так?

– Потому что… – с трудом подбирала слова Алена, – потому что…

«Я люблю его! – хотелось крикнуть. – Он моя жизнь и смерть моя!» – но выговорила чуть слышно:

– Потому что он спас меня, я ему спасибо сказать должна, а ты…

– Ишь ты – спасибо! – перебил ее Ленька. – Да чтоб его искосило! За что – спасибо? Что тебя в землю живьем зарыли? Что живешь, под собою ног не чуя от страха? Давай, беги, говори спасибо, пока он тебя на тот свет не свел!

Алена внимательнее поглядела на своего друга и увидела, что у него слезы выступили на глазах.

– Ленька, да ты что? – спросила она тихо. – Что выдумываешь? Он и знать не знает, кто я да что, думает, гулящая девка, содержанка…

– Hе знает? – с улыбочкой покивал Ленька. – Так-таки?

Алена насторожилась: уж больно нехорошо он ухмылялся. И, как явствовало, насторожилась она не зря.

– А ну, поди сюда, – поманил Ленька к окошку. – Да поосторожнее, не вылазь из-за занавесочек! Вон, видишь? За забором, ну, слева!

Алена пригляделась. У забора виднелась женская фигура.

– Баба какая-то, – растерянно сказала она. – Чего ей надобно?

– Приходила в стряпки наниматься, – с непонятным злорадством сообщил Ленька. – Катерина-то Ивановна Агашу прогнала, мы теперь без поварни.

– А ты что, уже наем объявил? – удивилась Алена, не постигая, какое отношение имеет стряпка ко всему тому кошмару, который обрушил на нее Ленечка и в который она еще не могла до конца поверить.

– В том-то и дело! – всплеснул тот руками. – Я и словечка никому не молвил, а она уж тут, старая!

– Да мало ли кто где кому о чем сказал, – устало отмахнулась Алена. – Катюшка небось похлопотала. Или соседи… Ради бога, при чем тут какая-то стряпка?! – Голос у нее сорвался рыданием.

– При чем? – чуть ли не взрыдал эхом Ленечка. – Катюшка похлопотала? Соседи?! Да ты, верно, только тогда мои слова услышишь, когда ноги протянешь! Говорю же: это он, Аржанов, Никодима в могилу свел, а теперь тебя отравить замыслил. Он стряпку прислал!

– Да, конечно, – кивнула Алена, у которой уже вовсе иссякли силы. Хотелось одного: лечь, уснуть – только чтобы никогда уже не проснуться! – Подумай только, ну что ты городишь?! С чего ты все это взял?

– С того, Аленушка моя, цветик полевой, – весь трясясь от едва сдерживаемой злобы, выдавил Ленька, – что я эту самую стряпку вчера на дворе аржановском видал! Он не с графом живет – один, в собственном доме, а при нем единственная прислуга: старуха, Маланьей зовут. Так вот эта самая Маланья к нам в стряпки и хотела! Знай, Алена: кабы не я, не нынче-завтра и ты отведала бы того самого хлебова, кое Никодима Мефодьича уложило в гроб!..

Алена прошла через сад и уже приотворила калиточку во двор, да вспомнила Ленькины предостережения – и замерла, пытаясь вглядеться во тьму.

Напрасно, ночь черна, как та тоска, которая овладела ее душой. Глупости, ну кто здесь может быть? Кто, кроме нее, знает, что ей до смерти необходимо добраться до отцовских травяных запасов – и чем скорее, тем лучше?

Ленька даже опешил, когда Алена, только что защищавшая Аржанова и беспрестанно твердившая «не может быть!» да «быть не может!», вдруг сникла, смирилась и заявила, что, когда так, ей ни дня лишнего нельзя оставаться в доме Фрица и надобно исчезнуть. Ленька был всецело согласен. Он порывался уйти с Аленой, однако та воспротивилась: она-де исчезнет сразу, а он еще помельтешит в доме денек, создавая видимость ее присутствия, потихоньку соберет самые необходимые мелочи, а через сутки присоединится к ней в доме Надеи Светешникова, чтобы окончательно решить, куда податься дальше. Раньше-то у Алены сомнений не было: только в Любавино! Теперь это благословенное место было для нее под запретом. А ну как встретится невзначай с веселым барином… уже ведь было такое однажды! Может статься, им на роду написаны такие вот роковые встречи. Нет уж, с нее довольно. Добро, если переживет свершившееся… И не в первый раз Алена в сердце своем горько укорила Леньку за то, что открыл ей глаза. Ну, умерла бы… зато умерла бы в счастье, в надежде: а вдруг Егор, узнав про ее беременность, не отвернется от нее, а… Что? Ну, что?!