Яд вожделения - Арсеньева Елена. Страница 62

Бред все это, бредни, пустые мечтания! Аржанов – сам собой, а она, Алена, – сама собой. Не одна – с ребеночком!

Чего греха таить: первая мысль была отыскать пижмы, да спорыньи, да еще какого-нито подходящего зелья, заварить покрепче и выпить. Вытравить плод…

Бывает, что баба от слишком крепко заваренной спорыньи помирает или кровью исходит после выкидыша…

В первые минуты Алене казалось сие наилучшей участью… И вдруг почудилось, будто чьи-то всевидящие очи заглянули ей в глаза с укоризною, а проницающий до самого сердца голос произнес: «Ты что, девка, надумала? Господь в своей неизреченной милости дает тебе великий дар, дает смысл твоей пустой, бессмысленной жизни, – а ты сей дар отвергаешь? Разве ты вправе кого-то судить – ты, греховодница?! И вспомни-ка: разве не было так, что все злые улики сходились на тебе, тебя убийцей выставляли во мнении людском? Отчего же ты готова поверить в вину человека, которого будто бы любишь всем сердцем? Такова-то твоя любовь!..»

Алена не знала, кому принадлежали эти очи и этот голос. Может быть, ее покойной матери. Может быть, матушке Марии. А может быть, и самой божьей Матери… Однако она пришла в батюшкин дом не за пижмой и спорыньей, а за травой зорей, которая утешает и вовсе сводит на нет мученья беременной: ни тошнота, ни рвота, ни другие недуги ее не терзают, носит она ребенка на диво спокойно. Алене предстоит долгий путь, ей нужны силы. В Москве она не останется ни за что. А вдруг… вдруг Ленька все-таки прав?! Алена знала себя: это самое мерзкое «вдруг» будет терзать ее денно и нощно, отравляя каждую минуту общения с Аржановым.

Призраки ямы, горящей Фролкиной головы, мертвого, зеленого Никодима не оставят ее никогда!

Любви между ними места не было.

По губам Алены скользнула улыбка. Ну, теперь, как и всегда, она в руце божией, во власти его. Какова его воля – такова ее доля.

И, приподняв, чтоб не заскрипела, ветхую калитку, Алена осторожно открыла ее.

Не в первый раз наведывалась Алена в батюшкин дом, и, конечно, мысль о кувшине, который повадился по воду ходить, не оставляла ее, как ни храбрилась она перед Ленькой и перед собою. В прежние разы она опасалась только встречи с Ульянищей… теперь можно было бояться и козней Аржанова. Алена ехидно усмехнулась: и как это не пришло в Ленькину многомудрую головушку? Впрочем, он чего-то все же опасался, не зря же так настаивал, чтобы пойти вместе с ней. Но это было невозможно, совершенно невозможно. Алена умерла бы от стыда, если бы понадобилось сознаться, что беременна – от кого? Знала бы, залечивалась [113] бы… а может быть, и нет… Нет уж, с этой бедой она разделается сама.

Пытаясь вспомнить, где лежит зоря, Алена ступила на крыльцо. Свет зажигать нельзя. Ленька сколько уж раз порывался нарочно сбегать, заложить окна ставнями, да Алена противилась: как бы не возникло подозрений у соседей! Дом стоял брошенный, с открытыми окнами – кому вдруг понадобилось затворять их? Начнут присматриваться, следить… нет уж, от греха подальше!

И вдруг она с изумлением увидела, что ставни заложены. Вот те на, Ленька, значит, не послушался. Ну что ж, можно будет засветить свечку и при ней отыскать зорю. Ее, конечно, сейчас по оврагам и ближним к Москве полям цветет изобильно, однако Алена более ценила сухие травы. В сырых живой яд преобладает над целительным свойством, оттого лечение может не оказать воздействия. В сухих же травах дремлет потаенная сила, только и ждущая мгновения, чтобы проявить себя. Правда, придется долго настаивать…

Она вошла в дом и, как ни была придавлена своими бедами, не могла не улыбнуться, ощутив родимый запах, теперь ощутимо подернутый пылью, различив в темноте очертания знакомых вещей. Ах, если бы можно было навсегда остаться здесь, жить тихо-тихо, как мышка, носа не высовывая! Фриц оставил ей денег. Можно кое-что продать из одежды… да почти все! А еще лучше жить не одной, а с ребеночком…

Алена от злости ущипнула себя за руку и быстро пошла к горке, распахнула дверцы, замерла, пытаясь по запаху угадать зорю. Неужто все-таки придется поискать свечку?

– Да где же?.. – пробормотала она, вглядываясь в ароматную тьму, и с громким криком обернулась, услышав за спиной вкрадчивый шепоток:

– Не меня ли ты ищешь?

Еще не видя, кто перед ней, Алена бросилась к двери, но что-то темное, низенькое метнулось из угла, упало под ноги – Алена споткнулась, тоже рухнула. Тотчас кто-то с силой заломил ей руки назад, рывком поднял, едва не вывернув их из плеч. Перед мысленным взором мелькнула жуткая картина: Фролка висит на дыбе, слышен свист кнута, треск разрываемой кожи, хруст вывернутых суставов… От этого воспоминания Алена враз ослабела, колени у нее подогнулись, она опять упала бы, да немилосердные руки держали крепко. Тем временем низенькое существо, схватившее ее, подскочило, повозилось, отряхиваясь, и выметнулось в сени. Прошумели по скрипучему крылечку шажки… и Алена осталась один на один с тем, кто все еще держал ее за руки.

Мгновенным движением перехватив ее кисти, этот человек развернул Алену так, что она оказалась к нему лицом, и придвинулся близко.

У Алены забилось сердце. Черты она различала смутно. Невысокая приземистая фигура, слишком длинные руки… Что-то в нем было знакомое, пугающе знакомое!

– Узнала меня? – шепнул незнакомец, а когда Алена слабо качнула головой, хохотнул: – Эка сучья у тебя память! Ничего, сейчас вспомнишь!

Он подтащил Алену к окну. Сквозь щелку в ставне сочился бледный, едва уловимый лунный свет, однако его достало Алене, чтобы разглядеть низкий лоб, грубое лицо, кривой рот.

Она хотела крикнуть, но не смогла – только хрипло выдохнула, однако в этом коротком звуке был весь ее ужас.

Конечно, узнала. Конечно, вспомнила! Этот жуткий лик преследовал ее в кошмарах… которые кончались так мирно, так сладостно: снами про темную ноченьку и заросший травою бережок темной речушки… Это он! Тот самый человек, который опоил ее какой-то отравой, завлек в казарму.

Кривая ухмылка вновь возникла на лице незнакомца.

– Вижу, признала, – пробурчал он. – Ну что, мало тебя солдатики помяли, да? Мне кой-что оставили? Tеперь-то я своего не упущу… а ежели пикнешь хоть слово, когда хозяйка придет, пеняй на себя: вмиг шею сверну!

Он толкнул Алену на пол и, сопя, принялся заворачивать юбку, одной рукой придавив лицо, так что Алена не могла ни вскрикнуть, ни укусить его, только беспомощно била ногами. И вдруг она оказалась вздернутой с полу, с заломленными за спину руками, а криворожий с ненавистью шепнул:

– Ну вот. Быстро ее черт принес! Но ты не больно радуйся: сейчас тебе небо с овчинку покажется!

Теперь и Алена услышала, как скрипит крыльцо под чьими-то торопливыми тяжелыми шагами.

Первой в двери прошмыгнула уже знакомая низенькая фигурка, затем другая – повыше ростом, грузная. Алене показалось, что сквозь ее черное одеяние светится какой-то странный огонечек, и тут же она поняла, что не ошиблась. Вновь прибывшая откинула край черного платка, поставила на стол масляную коптилочку и, поправив фитилек, обернулась к Алене.

Огонек возвысился, загорелся ровно, но и вдесятеро тусклейшего света хватило Алене, чтобы с одного взгляда узнать Ульяну. Ульянищу! Погибель свою.