Зима в раю - Арсеньева Елена. Страница 42

То, что Игорь умер, ничего для Саши не изменило. Как любила его неизбывно, так и продолжала любить. Прежде был он для нее недоступен – оставался таким и теперь. Но эта любовь затмевала в ее сердце все другие чувства: к живым она была просто привязана – к отцу, брату, дочери, а его, мертвого, – истинно, вечно, самозабвенно любила. И хоть, идя на кладбище, она вроде бы шла навестить тетю Олю, Даню, Тамару, стариков Русановых, отцовых родителей, – на самом деле приходила она к Игорю и ради Игоря.

Именно ради него бросилась Александра нынче утром на Петропавловское кладбище, назначенное к сносу, – ради спасения его скромного, покосившегося за двадцать-то почти лет деревянного креста, на котором написано – «Вечно любимому». Надпись сделала жена Игоря, но вышло так, что любить его – вечно любить! – предназначено было Александре.

«Правду она говорит или провокация?»

Сердце билось в горле.

Господи, зачем, зачем ему это? Да какой черт принес ее сюда, сумасшедшую девчонку!

У Дмитрия было такое ощущение, будто он шел себе мирно по улице, и вдруг девица в дурно сшитом сером костюме кинулась на него – ни с того ни с сего! – и расцарапала ему лицо, да так, что кровь падает на панель. Боль пронизывала все его существо.

Зачем, зачем она лишила его душевного покоя, чувства обретения утраченного, давно забытого счастья и уверенности в завтрашнем дне?

Дмитрий залпом осушил рюмку, зажал обожженный рот. Надо было запить, да вот и графин с водой. Однако он не понимал, что из графина можно налить воду в стакан, погасить пожар, бушующий в глотке. Все равно разгоревшееся горем сердце не могло пригасить ничто. Ничто!

Самое страшное, что незнакомка сдернула благостное покрывало со всех его затаенных страхов, опасений, подозрений… нет, не подозрений, а уверенности в том, что он совершил страшную, может быть, непоправимую ошибку, придя на рю Дебюсси… И теперь нет спасения ни для него, ни для его семьи. Он, как жалкий страус, прятал голову в песок, а между тем…

– Господи, – жалобно выдохнул он, – помоги…

Внезапно девушка, смотревшая на него неотвязным, прилипчивым, жадным взглядом, скользнула глазами в сторону, ахнула, подхватилась, прижала к груди руки и, бросив:

– Не выдавайте меня, соврите им что-нибудь! – кинулась к лестнице, ведущей в подвал, в приватные помещения бистро, в том числе и туалет.

Дмитрий, ничего не понимая, поглядел ей вслед и увидел, что спуститься она не успела: на первой же ступеньке была перехвачена… Сергеем. А он-то откуда здесь взялся?

Девушка билась в руках Сергея, потом подошли еще двое каких-то с простыми, несколько даже корявыми русскими лицами, странно смотревшимися в обрамлении мягких модных шляп и драповых пальто с подложенными ватой, по моде, плечами. Девушка посмотрела на одного, на другого – и покорно дала себя увести. Однако у самой двери вдруг обернулась, бросила на Дмитрия отчаянный взгляд… Дверь за нею захлопнулась.

На Дмитрия, на Сергея, застывшего около его столика, оборачивались посетители бистро.

– Пойдемте, – сердито сказал Сергей. – Тут невозможно разговаривать. Как бы полицию не вызвали.

В самом деле, такого можно было опасаться: стоявший за стойкой хозяин – с усами и вызывающим коком на лбу – с некоторой нерешительностью переводил взгляд с подозрительных русских на телефонный аппарат, висевший на стене.

Дмитрий напялил куртку, обмотал шею шарфом. Сергей застегнул свое добротное, такое же, как у тех двух мужчин в шляпах, пальто, тоже сунул нос в шарф и неразборчиво проговорил:

– Что-то куртка у вас легковата, я еще давеча хотел сказать. Не боитесь простудиться?

Дмитрий промолчал.

Сергей глянул исподлобья и приоткрыл перед ним дверь.

Дмитрий чуть обернулся и увидел, что хозяин бистро смотрит им вслед с нескрываемым облегчением. Да, для него все неприятности с уходом этих двоих закончились. А для Дмитрия?

Аксаков глубоко вдохнул влажный прохладный воздух и ощутил, как утихает пожар в глотке.

Огляделся. По набережной спешили редкие прохожие. Вдали светилась украшенная электрическими огнями Эйфелева башня. Пахло сыростью от Сены, медленно струящейся в гранитных берегах. Около бистро было пусто. Ни следа странной девицы и тех двоих в мягких шляпах, которые вывели ее. Но неподалеку приткнулся к тротуару приземистый черный «Шевроле». Стекла слепо, таинственно поблескивали в стремительно сгущавшихся сумерках. Такое ощущение, что там кто-то чиркнул спичкой, прикурил.

Наверное, в авто и сидят те двое и темноволосая девушка. А что, если кто-то из них прижигает ей сейчас спичками подбородок и требует сказать, что она наговорила в бистро своему собеседнику?

Дмитрия так и передернуло.

– Ну вот, я же говорил! – буркнул Сергей. – Зябко, да?

Дмитрий снова промолчал.

– Погодите. Давайте закурим, – приостановился Сергей, сойдя с крылечка на тротуар. – Хотите? – В руках его была пачка непременного «Gitanes».

Дмитрий качнул головой. Еще в тридцатом, в период особенно острого безденежья, он бросил курить из экономии и не хотел больше начинать. Сначала запах табака, вкус сигареты даже снились, а потом перестали. Ну и ладно, зато стал лучше различать ароматы. Как остро чувствуется сейчас влажный дух опавшей, умирающей платановой листвы, раздавленной ногами прохожих…

– Ну и что она вам наговорила, эта сучка? – спросил Сергей. Оттого, что он в ту минуту закуривал, голос его звучал неразборчиво.

Дмитрий все молчал. Он ждал подобного вопроса. Ну и какой толк, что ждал? Как ответить? Опять соврать, как соврал недавно про Шадьковича? Но Сергей сразу понял, что он врет. Ему не откажешь в проницательности, этому большевизану! Однако смятенные слова Шадьковича – просто детский лепет по сравнению с тем, что обрушила на него девица в сером. И вообще, Шадькович – одно, а незнакомка – совсем другое. Там, можно сказать, боевой офицер, ну, не офицер, но врач, бывший военный, проведший всю Гражданскую по ту же сторону баррикад, что и Дмитрий. В бою нужно защищать товарища, если его оружие вдруг дало осечку. Дмитрий и защитил, прикрыл Шадьковича. А молодая женщина, которая причинила ему столько боли… Кто она? Откуда взялась? Как ее зовут? Чего ради Дмитрий должен из-за нее подвергать опасности свою жизнь? И не только свою… А то, что опасность сейчас подступила очень близко, Дмитрий чуял всем существом. Понятно, что деятельность свою здесь русские (вернее, советские) ведут наполовину на нелегальном положении. Не стоит удивляться, что они подозрительны и так или иначе избавляются от всех, кого подозревают. Дмитрий, слава богу, давно уже не мальчик в матроске, прекрасно понимает, какой Рубикон перешел, когда переступил порог дома на рю Дебюсси. И любой его неосторожный шаг чреват бедой не только для него, но и для близких.

Почему он должен строить из себя благородного рыцаря Байярда? Может быть, девица – вульгарная провокаторша, подосланная тем же Сергеем. А если даже и нет, если ее слова шли от сердца, кто даст гарантию, что сейчас там, в машине, уличенная и припертая к стене, может быть, избиваемая и пытаемая (что ж, a la guerre comme a la guerre, если хочешь, чтобы с тобой обращались, как с женщиной, не лезь в мужские игры!), она не льет крокодиловы слезы, не кается в том, что было и чего не было, не выворачивает наизнанку всю ситуацию и не чернит Дмитрия такой черной краской, от которой он уже никогда не отмоется. Да и Бог бы с ним самим – черная, смертельная тень падет на его семью.

Да ради Тани и Риты он…

Дмитрий вскинул голову. Сергей уже прикурил, затянулся и сейчас держал сигаретку на отлете, рассеянно водя глазами по сторонам, будто ответ Дмитрия и не имел для него никакого значения и ему все и так заранее было известно.

А если в самом деле так?

Дмитрий угрюмо сказал:

– Она села ко мне за столик и сказала, что шла за мной от самой рю Дебюсси, от того дома, где ваше «Общество». Ну да, я мельком видел ее там, но не заметил, как она за мной следила. Она сказала, что вы все – страшные люди, убийцы, что я должен немедленно бежать, если не хочу погибнуть сам и погубить свою семью.