Зима в раю - Арсеньева Елена. Страница 53

Русанов криво усмехнулся, отводя глаза.

«Вы-то сами верите в то, что говорите?» – хотел спросить он. К счастью, хватило ума промолчать. Да и не хотелось болтать попусту.

– Одним словом, я оставлю вас ненадолго, – сказал Поляков. – Воспользуйтесь временем с пользой, очень вас прошу.

Он вышел, ступая как-то особенно мягко, хотя на нем были тяжелые кирзовые сапоги.

«Странно, – подумал Русанов, как о чем-то важном, – почему он носит грубые кирзачи, а не хромовые сапоги, как все остальные следователи? А вот мои «молотобойцы» были в кирзовых сапогах! Я отчетливо помню, как они прохаживались по моим ребрам! Грубые сапоги, грязные руки, сбитые костяшки… Это о многом говорит! Наверняка Поляков сам развлекается избиением подследственных, то-то с таким знанием дела рассказывает об отбитых почках. Какой-то оборотень… Человек с такими чертами лица, с маленькими, изящными, по-настоящему аристократическими руками – и притом зверюга, настоящая гадина!»

И тут он спохватился, что думает не о том. Не о следователе Полякове надлежало думать в недолгие отведенные ему на размышление минуты, а о Мурзике!

С отчетливым ощущением беды, навалившейся на него, Дмитрий ехал на вокзал Монпарнас, откуда отправлялись поезда на Медон. Тупо смотрел в окно и так старательно пытался ни о чем не думать, что от напряжения даже голова заболела. Еще оставалась надежда, что здесь какая-то ошибка, что…

Не думать!

Уже смеркалось, когда он сошел с поезда в Медоне. Дмитрий сначала озадачился: в темноте трудно будет найти нужный поворот на шоссе, – а потом порадовался: ну и хорош же оказался бы он, если бы приперся сюда белым днем! Если Мариньян сказал правду – а зачем, в самом деле, таксисту врать? – штабс-капитану Аксакову мелькать в окрестностях виллы «Незабудка» небезопасно. И это очень мягко говоря!

Так что очень хорошо, что уже стемнело. Правда, во всяком хорошем непременно есть что-то плохое: последний поезд в Париж уходит через полтора часа. Успеет ли Дмитрий за столь короткое время найти «Незабудку», выяснить то, что хочет выяснить (и кстати, еще бы недурно разобраться, что именно он хочет выяснить), и вернуться на вокзал? Иначе придется ночевать здесь – или спустить все деньги, что есть с собой, на такси.

Впрочем, положа руку на сердце, Дмитрий мог бы сказать, что ни сомнения, ни колебания его не слишком-то одолевают. Откуда-то, словно бы с небес, снизошла странная, спокойная уверенность, что он все узнает и все успеет сегодня. Как это называют испанские тореадоры такой момент? Ах да, момент истины, el momento de la verdad!

Он шел по обочине шоссе и размышлял, откуда знает эти слова. Вроде бы с испанскими тореадорами отродясь не встречался, не знался, не общался. Так откуда же? И в ту минуту, когда, совершенно того не ожидая, он чуть ли не уткнулся в полутьме на столб с прибитой к нему табличкой: «Villa «Myosotis», вспомнил: да ведь Витька Вельяминов, очень увлекшийся аргентинским танго в пору их жизни в Энске, вдруг решил выучить испанский язык, чтобы лучше понимать, что означают волшебные слова, которыми сыпала мадам Мишель-Михайленко: очос атрас, мулинет, очо кортадо, болео… Танго Витька вскоре бросил – не шло у него дело с танцами, не способен он был к движениям под музыку, ибо еще до рождения наступил ему медведь на ухо, однако испанских слов, самых неожиданных, он все же набрался и довольно долго приветствовал Дмитрия восклицанием: «Буэнос ночес, амиго!» – и ему было наплевать, темный «ночес» или самый настоящий белый «диас» стоит за окном. Ну а звучное «el momento de la verdad» вообще прилипло к нему, как банный лист.

Вспомнив о Витьке Вельяминове, Дмитрий невольно обернулся и всмотрелся в темноту: не идет ли тот следом – со своей всегдашней, чуточку виноватой улыбкой, с красной запекшейся струйкой в углу рта и кровавыми погонами на плечах? Не было никого, разумеется, однако от воспоминаний о друге Дмитрию вдруг стало легче. Теперь он словно бы не один был в медонской глухомани, в беспросветно сгустившейся тьме. Да не столь уж она и беспросветная, вон и огонек забрезжил неподалеку сквозь ветви… Уж не в той ли самой вилле «Myosotis» он горит?

И в то же мгновение настороженный слух уловил приближающийся рокот мотора. Дмитрий немедленно прянул в кусты на обочине: если машина сошла с шоссе и двигается по частной дороге, она явно направляется на ту же виллу, что и он, и почти наверняка в ней находятся люди не случайные, а владельцы или завсегдатаи виллы. Преждевременная встреча ни с теми, ни с другими в планы Дмитрия не входила. То есть нет, именно входила, однако она должна была оказаться односторонней встречей. В том смысле, что он бы этих людей видел, а они его – нет.

Чуть оседая на неровно отсыпанной дороге, мимо прополз «Опель», и Дмитрий нахмурился, потому что вспомнил вдруг, что как-то уже видел машину на рю Дебюсси.

Совершенно верно! Серый «Опель» стоял около лавки флориста, у которого Дмитрий так неуклюже обеспечивал свое алиби в первый день, когда пришел посмотреть, где находится «Общество возвращения на родину».

Конечно, серых «Опелей» немало на свете, и даже в Париже, несмотря на нелюбовь французов ко всему, что вышло из рук «бошей», их можно насчитать довольно много, однако Дмитрий недобро усмехнулся, ничуть не сомневаясь, что это – тот самый «Опель» с рю Дебюсси. Жаль, не заметил тогда номер. Да и что, какая разница? Сейчас заметит, и можно будет завтра нарочно заглянуть на рю Дебюсси и проверить, тот ли, что сейчас неспешно прополз мимо: водитель явно берег машину, не гнал по неровной дороге, идущей на небольшой подъем.

«Ну, совершенно точно можно определить, что вилла русским принадлежит, – усмехнулся Дмитрий. – Дорожка-то аховая! Как там Гоголь сказал насчет бед России? Дескать, две их у нас – дураки и дороги. Вот вам и дорога, а насчет дураков тоже не заржавеет. Один уже налицо – я!»

«Опель» двигался настолько медленно, что Дмитрий без всякого напряжения настиг его и теперь шел чуть поодаль, стараясь не попасть в свет габаритных огней. Таким образом они почти одновременно оказались на круглой лужайке перед двухэтажной виллой, окна которой были ярко освещены.

Очертания виллы терялись под навесом ветвей, но Дмитрий готов был поверить словоохотливому Гастону Мариньяну на слово: она, конечно, очень красива. Да черт ли ему в ее красоте? Не для наслаждения архитектурными изысками явился он сюда, а…

Так, внимание.

В салоне «Опеля» зажегся свет, на миг обозначив силуэты трех мужчин. Хлопнули дверцы, приехавшие вышли: один среднего роста, субтильный, двое довольно высокие и грузные. Остановились у широкой просторной террасы, закурили.

Дмитрий осторожно, невесомо перебежал под деревьями, приблизился, опасаясь только одного: собак. Люди, стоящие в полосах света, поглядывающие на яркие окна, не могут различить его в темноте; вот только лицо нужно прикрыть, чтобы не маячило белесое пятно среди сплошной черноты. И Дмитрий поглубже натянул кепи, поднял ворот куртки.

Нет, кажется, собак здесь нет, а поэтому, если он будет осторожен, можно еще приблизиться.

Те трое курили неспешно, со вкусом, лениво переговариваясь. Обрывки фраз долетали до Дмитрия – говорили по-французски, речь шла о наемных автомобилях, которые можно задешево взять в гараже какого-то Мистакиди поблизости от метро «Миромениль». Мол, поскольку он грек, то знает свое место и цену не ломит. Однако парк у него богатый и содержится в отличном состоянии.

«Мистакиди, – на всякий случай повторил Дмитрий. – Гараж Мистакиди, метро «Миромениль».

Хлопнула дверь – на террасу вышла женщина. Луч света блеснул на ее плечах, окутанных серым мехом. Дмитрий мгновенно насторожился, но это была не Рената – другая, гораздо полнее и, судя по голосу, старше.

– Ну что вы тут застряли? – окликнула она по-русски. – Мы заждались.

– Ici Roger, – откликнулся один из приехавших. – Parlez francais. [15]