Зима в раю - Арсеньева Елена. Страница 68
– Как это? – вскинул на него глаза Русанов. – Почему?
– А там парк собираются разбить. Чтобы, знаете, аллеи, детишки, качели… – Кругликов неопределенно пощелкал пальцами.
– Призраки, ожившие покойники, кости из земли торчат… – в тон ему продолжил Русанов. – Нет, вы правду говорите?
– О Господи, – вздохнул Кругликов. – Завидую я вам, Александр Константинович. Всю жизнь в нашей страннушке живете – и еще не отвыкли удивляться? Меня так, кажется, уже ничем не проймешь!
Русанов вспомнил, какой сюрприз преподнесли ему два последних дня. Если бы Кругликов узнал, что следователь Поляков – это на самом деле…
– Так что, когда мы с вами выйдем на свободу – если выйдем, конечно, – у нас будет масса возможностей прокатиться на качелях-каруселях и покушать мороженого в павильоне в новом парке на Полевой. Ну или пивка попить, смотря по желанию, – невесело усмехнулся Кругликов.
– Боюсь, запашок там будет стоять такой, что никакого пивка не захочешь, – хмыкнул и Русанов. Строго говоря, он еще не совсем верил в то, о чем говорил Кругликов.
Да уж. Трудно поверить!
Тетя Оля! – вспомнил Александр вдруг. И дед с бабкой. А Сашка-то до сих пор украдкой бегает на могилу к Вознесенскому… Ох и наплакалась она, наверное, бедная девочка! И… и Смольников там похоронен…
– А что же народ? – спросил Русанов, отгоняя воспоминания о Георгии Владимировиче: так вдруг сердце защемило, что сил нет. – Безмолвствует, как ему и положено?
Глаза Кругликова вспыхнули.
– А вот и нет! – сказал он с торжеством. – Вот и нет! Бросился народишко на защиту дорогих покойничков, бросился-таки! Конечно, кладбища не отстояли – в один день там все порушили: и комсомольцы били-колотили, и техника работала почем зря. А все-таки были, так сказать, эксцессы… Женщины в основном старались, да плохо все кончилось, разумеется: человек десять арестовано, а то и больше. Кого-то просто избили, по больницам развезли, ну а особо ретивых замели…
– Черт… – выдохнул Русанов. – Тяжело им придется!
– Организацию контрреволюционных выступлений против властей точно пришьют, – кивнул Кругликов.
– Иван Сергеевич! – негромко окликнули из угла. – Стучат! Идите слушать!
– Пусть Стрешнев послушает.
– Да его ж на допрос увели, вы что, не видели?
– Черт, забыл. Извините, Александр Константинович, – Кругликов поднялся. – Я скоро вернусь. Товарищи, может, вы обеспечите человеку прикрытие?
Он обращался сейчас к двум крепким парням из общества «Трудовые резервы», взятым за «диверсионный подрыв культмассовой работы партии». Правда, в чем тот подрыв выражался, никто, кроме следователя, еще не знал. Парни самозабвенно играли на полу в «морской бой», и один из них, не говоря ни слова, махнул рукой себе за спину – давай, мол, устраивайся.
Русанов переполз на указанное место, прислонился к широкой спине «резерва» и с блаженным вздохом смежил веки.
И мигом все улетело, улетело в никуда: и коварный accent aigu, и разгром Петропавловского кладбища, и тянущая боль в разбитом носу, и ноющие после первого допроса ребра, и слезы Сашеньки, и странные глаза Егора Полякова, и Мурзик, сжигающий в топке бани на Ковалихе царские деньги… Возникло перед ним разгоревшееся, счастливое лицо, тонкой золотой пряжей разлетелись по сторонам растрепанные волосы.
«Я тебя никому не отдам!»
Настена…
Русанов блаженно улыбнулся во сне.
– Настена, не уходи… – позвал он и проснулся, в ужасе глянул по сторонам.
Жизнь прожил, боясь выдать это имя – тайное, запретное, незабываемое. Особенно ночью, во сне, чтобы не оскорбить жену, которую жалел и любил… ну да, может быть, любил… Но Настену забыть невозможно. Только с последним вздохом!
Нет, Любы рядом нет, бояться нечего. Кругликов сидит рядом, а уж он-то не выдаст.
Русанов усмехнулся своему привычному страху – страху мужа! – и только тут заметил, с каким выражением смотрит на него Кругликов.
Сразу стало не по себе.
– Что случилось? Что-то же случилось, да?
– Ваша сестра…
– Ну? – Русанов резко сел, оттолкнувшись от уютной мускулистой спины «Трудового резерва». – Что с ней?
– Александра Константиновна арестована вчера на Петропавловском кладбище. Сейчас передали по «телеграфу». Все имена известны, она среди… зачинщиков. Я очень сочувствую, поверьте…
Русанов медленно зажмурился.
Accent aigu!
– Сигнал! Сигнал! Они едут!
Шадькович чуть не захлебнулся собственным возбужденным криком и даже закашлялся, запрыгивая в машину.
Этот довольно-таки потрепанный черный «Ситроен» Роже вчера вечером взял напрокат в небольшом гараже в Дижоне. Внешний вид и ходовые качества машины не имели никакого значения для нанимателя. Владельцам гаража не суждено было дождаться возвращения своего имущества…
Дмитрий прищурился, вглядываясь в чуть занавешенную дымкой дождя даль. Да, в самом деле – с вершины горы так и сыплются огненные блики. Там стоит Роже. Его задача – дать знак боевой группе. Простейший зеркальный семафор, очень удобное сигнальное средство. На манер солнечных зайчиков, которых пускала Рита маленьким зеркальцем. Сегодня на небе нет солнца, и Роже пользуется электрическим фонариком, чтобы подавать сигнал. А Рита ловила солнышко. Она украдкой вытаскивала зеркало из Таниной сумочки, Татьяна сердилась и отнимала зеркальце: «Оно всегда должно быть у меня, вдруг мне нужно будет подкрасить перед важной встречей губы или просто внимательно себя оглядеть? Ритка, я запрещаю тебе брать зеркало. Слышишь, запрещаю!»
Но Рите хотелось пускать зайчиков. И однажды она взяла да и разбила – «нечаянно», само собой! – круглое зеркало в металлической оправе, которое стояло в комнате Лидии Николаевны. Оно раскололось очень удачно: на десяток удобных осколков. Рита была просто в восторге, надеясь, что уже эти-то сокровища никому, кроме нее, не понадобятся. Как бы не так! Мало того что бабуся Лидуся изругала ее, так еще и отняла все осколки до единого: «Зеркало разбить – к несчастью, надо как можно скорей выбросить расколотое зеркало, чтобы беда не стряслась!»
А беда тем не менее стряслась. Может быть, потому, что Рита все же умудрилась спрятать один осколок?
– Дмитрий Дмитрич, вы что сидите, как в гостях?! – возбужденно вскричал Шадькович. – Мигните фарами. Скорей, там ведь ждут знака, что сигнал принят! И нам пора вставать на позицию!
– Рано еще, – бросил Дмитрий, однако фары три раза включил и выключил. Инне их машина видна, она поймет, что группа готова. – Вставать на позицию рано. У нас еще минимум пять минут, помните, время выверяли? А вдруг с какой-то боковой дороги вывернется автомобиль и увидит нашу мизансцену? Все дело погубим. На позицию встанем не раньше чем через три минуты. Не раньше!
Он не сводил глаз с часов. Шадькович, сидевший рядом, только что не подпрыгивал от нетерпения и, как всегда в минуты волнения, неудержимо потел. Круглое щекастое лицо покрылось крупными каплями, а кожа головы, просвечивающая сквозь бесцветные волосы, сильно покраснела.
Как это, оказывается, долго – три минуты! Они кажутся нескончаемыми. Они тянутся бесконечно.
Дмитрий ощутил, что пальцы, вцепившиеся в руль, похолодели. Его, в отличие от Шадьковича, всегда в минуты напряжения или опасности пробирал озноб.
Тогда, после гонки из Медона на площадь Мадлен, к дому Ле Буа, он вышел из машины с такими ледяными пальцами, что Алекс даже ахнул, пожимая ему руку: «Что с вами?! Вы больны? У вас лихорадка?» Впрочем, когда Дмитрий торопливо рассказал ему о случившемся и посвятил в свой план, Алекса тоже залихорадило, и он начал нервно потирать кончики пальцев: наверное, от волнения и у него начали стынуть руки. Правда, это никак не отразилось на его готовности к действиям.
Быстро обрисовывая ему ситуацию, ловя его короткие, точные реплики, Дмитрий вдруг вспомнил его родного брата, Шурку Русанова (теща не преминула открыть ему некоторые тайны его бывших родственников, в частности, секрет внезапного согласия Константина Анатольевича на скоропалительный и почти скандальный брак Сашеньки и Дмитрия), – и пожалел, что не успел в свое время поближе узнать своего бывшего шурина. Интересно, он тоже обладает мгновенной реакцией, таким аналитическим умом, таким умением вмиг отсекать все ненужное, лишнее, сразу видеть суть дела, просчитывать все pro et contra, замечать могущие быть подводные камни, а главное – отыскивать кратчайший путь к победе и стойко идти по выбранному пути, не пугаясь никаких препятствий?