Смертное Камлание - Басов Николай Владленович. Страница 16

# 10.

Назад Рыжов решил прокатиться на трамвае, вот только он оказался каким-то древним, деревянным, с незакрываемыми дверями на задней площадке, так что можно было выскакивать на ходу. Рыжов даже не знал, что такие еще оставались в таком городе, как Ленинград. Но как оказалось, были, ходили, высекая вверху снопы фиолетовых, электрических искр.

А потом он обнаружил слежку. Просто сидел, посматривал против хода, и вдруг увидел эту машину. Она шла за ним, в этом он сразу уверился, стоило ему на нее, эту самую машину посмотреть. Фокусов было два, машина эта на широкой улице могла спокойно трамвай обогнать, и уйти дальше, по своему назначению, но этого почему-то не делала. Значит, ее назначение было как раз идти за ним. И второе, они особенно не скрывались. Шли уверенно, спокойно, ждали, вероятно, пока он выйдет из трамвая, где бы это не произошло, и тогда…

Рыжова водили и раньше, такое бывало на выездах, когда местные ограны пытались в силу тех или иных причин что-то скрывать. Или хотя бы оказать на него давление, чтобы он чего-то не узнал… На этот раз все было иначе. Его вели для того, чтобы арестовать, это тоже было ясно. Дело оказалось ему не по зубам, и влез, куда не следовало. А он решил, что все сделать хорошо…

Это было страшно, потому что он знал, что ни в чем не виноват, но также знал, что это ни капельки ему не поможет. Не могло помочь, даже то, что еще несколько дней назад он пил чай у товарища Сталина, и ему выдали это задание с самого верха… Глупо, конечно, глупо.

Возможно, размышлял он, этот тип, с которым он разговаривал, привел хвост. Но могло быть, что это все – плотно организованная подстава. Ведь многое с самого начала походило на подставу. И то, как его заставили добывать информацию, не официально, а… Да, как бы по касательной, без определенных, сформулированных давным-давно правил и установлений.

И даже то, как легко он избавился от Смехового, сбагрив его на частную, но такую неважную работу в Крестах… Если вдуматься, Сабуров сам помог ему избавиться от Смехового, подвел к такому вот решению, которое он, словно рыба при виде крючка с жирным червяком, и заглотил. Так все устроил, что теперь, пожалуй, и не отвертеться. И ради чего?.. Не мог пропьянствовать в Петразаводске подольше?.. Не мог более точно и четко отмечаться у всех местных оперов, чтобы потом хотя бы на следствии иметь, что сказать – мол, работал, выяснял, трепыхался согласно распоряжению…

И ведь чувствовал… Что следует лишь изображая работу, никуда не влипать, но вот не послушался внетреннего голоса, не принял во внимание опасений, которые грызли с самого начала. Хотя, что теперь вспоминать, как было?.. Нужно было придумывать, как сделать сейчас.

Впрочем, все это могло оказаться липой, что бы он не придумал – все будет туфтой. Ему не поверят, не примут во внимание, что он кадровый сотрудник ОГПУ, и просто делал свое дело… Потому что они тоже только и всего лишь сделают свое, должны сделать… Что же здесь готовиться, чего ждет темный тип с обугленной кожей?

Нет, так нельзя, можно дойти до полного паралича воли, до преждевременной сдачи своих позиций. Раз они за ним следят, значит, чего-то они не знают. Хотя, судя по тому, что они уже и не скрываются, его решения их уже не интересуют. Или они еще не вполне уверены, что знают, кто он, откуда, где находится… Главное, не знают, кто он?

Нет, не могут не знать, не могут… Или все же не знают? Тогда они просто смотрят, куда он их приведет. И уже со всем прибором, как иногда говорил Смеховой, возьмут… Нет, все же, следует уходить. Это его единственная возможность, при случае, делать круглые глаза и мычать, – знать не знаю, ведать не ведаю, что и где, как и почему?.. Страшно вот только, очень страшно, от этого мышление не вполне ясное, и воля слабеет.

Впрочем, уходить нужно в любом случае. Вот только как? Город он знает плохо, собственно, совсем не знает. А чтобы удрать от тех, из машины, нужно иметь не одну, а три-четыре трюка, и с проходными дворами-подъездами, и с перебеганием по чердакам в другой подъезд, и с представлением о маршрутах трамваев, хотя бы трамваев… Ничего этого нет. А что же у него есть?

В слабой еще, ранней метелице, трамвай вдруг стал поворачивать куда-то налево, на длинную улицу явного рабочего вида. Такие очень нескоро, но все же заканчиваются, как правило, конечной остановкой, кругом для трамвая, и долгой стоянкой пустой, слабо освещенной коробочки на колесах в безлюдном месте. Брать его, по-видимому, решили именно там.

В то же время, какой-то более многолюдный трамвай впереди стал вдруг сворачивать направо, в сторону Невы, и тоже не торопился, словно боялся поскользнуться на мокрых рельсах, хотя, скорее всего, неподалеку уже была остановка, и разгоняться было нелепо. У другого трамвая, как мельком заметил Рыжов, тоже была открытая задняя площадка… Итак, трамваи расходились.

Глупо все, неужели его маневр из машины-то не заметят, подумал он. Ведь они шли вдоль бровки тротуара, им все было отлично видно, хотя и место почти не освещалось… Если только на темень эту и рассчитывать?

Ан, нет, можно было рассчитывать, решил Рыжов, еще и на слова этого типа, хотя они прозвучали странно… Но сейчас все было глупо и странно, от начала до конца. Подрагивающими от спешки пальцами, он достал узелок, который ему передал его визави перед Петропавловкой, и развязал узелок. Что он шептал, он и сам впоследствии не помнил. Но шептал он вот что:

– Пусть они меня потеряют, пусть сбудется обещание… Обещание, что я буду для них не видим. Они не враги вообще-то, но сейчас враги, пусть я для них стану прозрачным, или как там тот человек сказал…

Он заметил еще сдержанно-удивленный взгляд кондукторши, которая тоже сидела неподалеку, на сиденье для нее отведенном. Рыжов стразу отвернулся, чтобы она не запомнила его лицо, так, на всякий случай. И все-таки развязал узелок.

Кожанная косичка вдруг распустилась просто и свободно, и сделалась простой мягкой метелочкой, словно только того и ждала, когда Рыжов ее развяжет и пару раз встряхнет в воздухе, словно градусник, когда нужно сбить ртутный столбик, и… Ничего не произошло, совершенно ничего.

Но идущий впереди трамвай уже завернул, и действительно, стал притормаживать, неподалеку от поворота, метрах в трехстах, Рыжов даже увидел какую-то фигуру, кому-то еще в этом городе нужно было попасть на тот трамвай. Он выскочил, и размахивая руками в воздухе чтобы не поскользнуться, и не упасть, рванулся вперед изо всех сил. Он бежал, не оглядываясь, и почти знал, что машина просто притормозит на пару секунд, а потом так же плавно, грозно, вернее, угрожающе и ровно, повернет за ним. Но когда он все-таки добежал до того трамвая, который уже хотел отправиться, лишь кондуктор почему-то обернулся и что-то крикнул вперед, водителю за рычагами, и двери все же остались открытыми, а сам трамвай не уехал, и он успел в него вспрыгнуть…

Так вот, когда он обернулся, оказавшись уже в новом трамвае, машина сзади так же спокойно и угрожающе, как он и предполагал, повернула вслед за прежним трамваем, из которого он только что выскочил, и где его уже не было.

Кто-то толкнул его под локоть. Он повернулся, едва заставив себя не ответить ударом на этот толчок. Просто от нервов, от страха… Или от ужаса, настоящего, едва ли не панического.

– Гражданин, платить-то надо-ть, – сказала низенький, в шинеле лентранса кондуктор.

Был он с козлиной бородкой, как Калинин, сутул и к тому же гнусавил, как этот Всесоюзный Староста.

Рыжов молча полез в карман за мелочью. Потом уселся на заднем сиденье, чтобы видеть, что творится сзади. А трамвай не спешил, просто ехал, постукивая на стрелках, и вдруг оказался на широких, относительно освещенных улицах. Людей стало больше, некие лихие молодцы, не вполне трезвая компания, закрыли Рыжову задний обзор, громко о чем-то переговариваясь и размахивая руками, чтобы почти по обезьяньи цепляться за висячие ремни с треугольными рукоятями на концах.