Тотальное преследование - Басов Николай Владленович. Страница 70

Лишь в коридоре Том понял, что все же идет, переставляет ноги, хотя некоторые люди, попадавшиеся ему по пути, отходили в сторону… «Наверное, – так же медленно, как после приступа падучей, подумал Том, – выгляжу я, словно покойник из гроба, ну и пусть… Только бы не мешали».

Как ни странно, но в его сознании постепенно устанавливалась необычайная ясность. Он уже очень точно знал, где расположены камеры наблюдения и как от них хотя бы на время спрятаться. Нужно пройти через какой-нибудь очень многолюдный зал, где его фигура не будет так выделяться среди прочих. При этом, разумеется, нужно шагать прямо, чтобы не выделяться походкой и неуверенностью жестов…

Том прошел через зал, где было, кажется, полно девушек и клеющихся к ним парней в разных форменных комбинезонах. Тут его техническое, серое одеяние ни на что особенное не претендовало, но и не выделялось. А затем он свернул в совсем уж потаенные, незаметные коридоры, где и освещение было не слишком ярким, и камер было немного. Для верности он сделал круг, а потом свернул в совершенно невыразительный подвальчик. Из этого подвальчика тянулся один вполне проходимый трубопровод, больше похожий на лаз, и он был способен вывести Тома… Впрочем, ползти пришлось чуть не полчаса или больше, хотя преодолеть нужно было всего-то метров триста-четыреста.

А потом Извеков вывалился в свое убежище. Это был один из технических мусоросборников огромной, пронизывающей всю конструкцию города системы воздухообмена. Он был необходим, потому что воздух всегда немного грязный и запыленный, несущий мелкие твердые частицы, которые из соображений гигиены все же нужно было улавливать и куда-то сваливать. Вот здесь эта пыль и все прочее, что в воздухе оказывалось, и должно было оседать. Но пыли тут не было.

За те несколько месяцев передышки, которые Том получил в Тихуа, он сумел вычистить этот мусоросборник и даже приволок сюда немалое количество пакетов с водой и соками, с галетами, консервами и прочей долгоиграющей снедью. На самом деле он почти все свои деньги потратил на то, чтобы собрать здесь эти припасы. Потому-то Тамара и недоумевала, что он так скудно живет. А ему просто нужны были деньги – все деньги, которые он зарабатывал, – чтобы запастись этими продуктами, чтобы переждать… Вот что ему следовало пережидать, Том не знал, но был уверен, что такой момент наступит. И он наступил.

Еще тут было несколько одеял, немного относительно свежего белья, комплект простых инструментов, которые он украл в мастерской. Они должны были ему помочь изолироваться от фильтров, поставляющих сюда разную грязь, а затем и спрятаться от мира так, что сюда не сумел бы заглянуть ни один рабочий, обслуживающий систему воздухоочистки.

Еще когда Извеков подключался к главному компьютеру города, он сумел провернуть одну штуку: вошел в общую систему, нашел там планы всего города в целом и вот этот мусоросборник с плана стер, убрал его с электронных карт и схем, чтобы никто, кто стал бы изучать эти схемы, не увидел, что тут есть на самом деле. Нет, конечно, его и тут могли прихлопнуть, но для этого, как надеялся Том, у тех не хватит полномочий.

Потому что для этого следовало весь город лишить воздуха, а то и вовсе законсервировать. При этом Том думал, что, возможно, на людей, сколько их ни живет в Тихуа, секуриты не обратили бы внимания, вывели бы самых проверенных, самых нужных, самых ценных… А остальных, из так называемых неблагополучных районов, задушили бы, несмотря на то что это была Луна, а не старинные города Земли. Что ни говори, а трущобы с их проблемами и неустройствами почему-то возникали всегда, куда бы ни приходили люди.

«Да, – думал Том, закутываясь в одеяла и успокаивая наконец в себе дрожь, возникшую, как всегда, после чудовищного перенапряжения сознания. – Да, все хорошее кончается, и эта относительно спокойная жизнь кончилась». Теперь его прищучили, и как выбраться из этой… ловушки под названием Тихуа, он пока не знал, не представлял даже, что можно в этой ситуации сделать. Но что-то сделать придется, сдаваться Извеков не собирался.

А потом он впал в бессознательность по-настоящему. То, что с ним произошло в мастерской, было лишь первым приближением, первым порывом того шторма, который теперь накрыл его. Он продолжал существовать, что-то видел, что-то чувствовал, но вовсе не жил, превратившись в подобие человека. Дух, мысли, ощущения отделились от его тела, от всего, что он собой на самом-то деле представлял. Они утратили даже подобие того единства, слитности, которое свойственно людям.

И видеть это было ужасно, хотя даже в этом состоянии в его сознании иногда всплывало, прорывалось, почти всегда с постоянной болью, нечто рациональное, знакомое, привычное, человеческое.

Иногда, ощущая жажду, он, как слепой – потому что перед глазами стояли, а вернее, мелькали, совсем другие картины, – на ощупь находил пакеты с водой. Иногда, когда бывал голоден, он находил галеты, пару раз ему даже удавалось как-то вскрывать консервные тюбики… Он делал это медленно, мучительно, но питаться ему тоже было необходимо, хотя он и понимал, что никакое питание, возможно, его не спасет, что с ним происходит что-то, чему и объяснения на человеческих языках не существует.

Однажды ему попалось то пойло, которым мекаф угостил его из озорства и любопытства, а он, похоже, принес сюда… На Тома оно подействовало, как таран на ворота осажденной крепости, взломав в нем нечто очень странное, перевернув его и без того смутные, тяжелые ощущения. Он даже несколько дней после этого ничего есть не мог, только пил, пытаясь протрезветь и опасаясь снова в своей непонятной слепоте, в своей изолированности от реальности случайно наткнуться на эту бутылку и снова попасть в мир мекафов.

А потом Извеков понял, что может ощущать весь город, как с ним бывало пару раз, когда через систему главного кибермозга он пытался что-то выискать в Тихуа… Только он сейчас не мог вспомнить, что же тогда искал.

И в этом смутном видении получалось, что секуриты, прибывшие по его душу, шерстят и переворачивают вверх дном всю жизнь этой великолепной, чрезвычайно технологичной и дорогой станции. Они обыскивали жилища простых работяг и арестовывали всех, кто оказывался недостаточно квалифицирован, чтобы заниматься сколько-нибудь благополучным трудом. Они забрали не только мелких уголовников, которые тут, в городе, все же оказались, но и перебрали массу народу из среднего сословия, мало считаясь с их прежними заслугами…

А тех, кто с ним, Томазом Извековым, выдававшим себя за Николаса Клеве, был хоть как-то связан, пропустили через такой мелкий фильтр своих обработок, что… Сержант, который не уследил за ним в мастерской, повесился в камере, не выдержав того, что с ним сделали на допросах секуриты, полагавшие, что именно он виноват в их неудаче. Они убили инъекциями, подавляющими волю, Тамару. Они даже Магиса как-то сумели зацепить, и тот был понижен в своем звании и полномочиях, что для мекафа было страшной катастрофой.

С леденящей кровь настойчивостью Том всматривался в эти картины и сумел разобраться даже в том, как секуриты шли по его следу еще там, на Земле. Пусть немного отставая – на пару шагов, на несколько недель или пару месяцев, – но все же шли, не останавливаясь и расправляясь со всеми подряд… Даже Чифа из Кейпа, даже того негра, которому Том продал бати-бот, украденный с подводной станции. Лишь более ранние контакты Извекова они оставили без тяжелой и мучительной казни подозреваемых… Так, кажется, Нго все же выжила после их допросов и пыток, и Ларису они пощадили… Впрочем, у нее оказалось алиби, потому что Лета, дрянная девчонка, все же позвонила тогда, когда они с Вешкой ели борщ на кухне Ларисы в Ярославле…

Это было ужасно. И Том отчетливо понимал, насколько он теперь виновен в гибели всех этих людей. Хотя все эти ужасы творили секуриты, охранники – мать их! – защитники установившегося на Земле режима, блюстители статус кво, держатели права… Хотя ни при каком праве не могло быть того, что они творили.