Творческое саморазвитие, или Как написать роман - Басов Николай Владленович. Страница 43

Мы запоминаем их не просто для внутреннего использования. Эти откровения становятся нашим собственным языком, делаются новой, коллекционной, отборной формой выражения и письма.

Ради того чтобы хотя бы изредка, хотя бы в паре случаев на весь роман, сделать такие находки, не жалко снова и снова стараться, «идти» на слова и на сам язык со вниманием и уважением. Но и с усмешкой. Иначе что же это будет за игра, что же это будет за удовольствие, если при этом не веселиться? Из чего же тогда нам останется черпать радость и вдохновенность творчества, если не из находок, которые мы обнаружим и сделаем смыслом своей работы?

ЧАСТЬ VII. РУКОПИСЬ, ЕЁ РЕДАКТИРОВАНИЕ, ПРОДАЖА

Прежде чем я начну рассказывать, что и как происходит с рукописью, которую ты только что завершил – или почти завершил, – хочу признаться, что опыт, которым собираюсь поделиться, принадлежит не мне одному. Несколько ребят, которых я имею честь называть своими друзьями, в скорбных, а иногда в ироничных тонах рассказали мне большую часть всего, что я тут поведаю.

Надо сказать, что работа с рукописью почти на всех этапах иногда кажется мне эпической трагедией, а иногда бурлесковым фарсом, середины нет. Так к этому отнесись и ты. Разумеется, желательно с уклоном к фарсу. Тем более что по прошествии времени трагедия как-то меркнет, а бурлеск наливается новыми красками и блеском.

Конечно, работа в издательствах и с издательствами кому-то может показаться скучной, монотонной обыденщиной. Но для тех, кто живёт и работает с книгой, это полное очарования или сногсшибательной остроты приключение. И тут, опять же, как я сказал чуть выше, середины почти нет. Наверное, мне повезло, я отношусь к редакционной рутине почти с таким же трепетом, как если бы меня пригласили осваивать Клондайк или участвовать в экспедиции Колумба.

Ещё одно замечание. На этой фазе литераторской работы почти всегда везёт не только смельчакам, но и мудрецам (без всякой иронии), которые вступают в издательства и вообще общаются с теми, кто определяет, будет рукопись издана или навечно останется только рукописью, не как с противниками, не как с врагами, а как с партнёрами и коллегами, имеющими хорошие задатки стать друзьями. Это важно – умение скинуть напряжение, когда тебя судят, когда относятся слишком поспешно к тому, во что ты вложил часть жизни и души. Я, например, далеко не всегда могу выдержать ровный, доброжелательный тон. И это пару раз приводило к ужасным последствиям, жертвой которых оказался скорее я, чем издательство.

Повторяю, ни разу ни одному моему знакомому «таранный» тип поведения не помогал. Даже если литератор видел, что рецензент – озлобленный дурак, редактор – неуч, не понимающий, чем science-fantasy отличается от шаржированного self-help'a, а издатель – торгаш, которого интересует лишь собственная прибыль.

По моему мнению, наилучшей тактикой в этом случае будет нежелание распыляться, «генерить эмоции», «гнать волну» и пытаться доказать, кто они есть на самом деле. Нужно просто уйти, найти следующее издательство и начать все сначала, утешая себя тем, что эти ослы, без сомнения, ещё пожалеют, что упустили бешенный бестселлер. И что, если они поумнеют и попросят принести что-нибудь ещё, тогда можно будет «посмотреть»…

Кстати, в любом случае следует очень тщательно взвесить, не правы ли все эти ребята. Как-то так получилось, что отпетых дураков в издательствах примерно столько же, сколько в самых элитных институтах в пору расцвета социализма, то есть не так уж много, и значительно меньше, чем в обыденной жизни. Поэтому – будь осторожен.

Глава 19. Когда рукопись отдыхает на столе

Сладостный миг, когда ты ставишь последнюю точку, для меня давно уже не самый сладостный. Потому что мало написать роман, нужно его ещё отредактировать, оформить, продать, выслушать мнение «доброжелателей», которых почему-то с каждым романом становится все больше, и вообще – кончилась лишь работа, где всем управлял ты, воспаряя на крыльях своих грёз, а начинается работа, где командует каждый, кому не лены, и все решает голый расчёт, чистоган и столь лелеемый нашими чиновниками госкапитализм.

И всё-таки не стоит отчаиваться. В каждой безвыходной ситуации, как говорил мой отец, есть два выхода. А он мастер спорта по гонкам на катерах, судья какой-то там квалификации и под парусом ходил лишь чуть меньше, чем иной профессионал. Когда я спросил его, какие это выходы, он бодро ответил: первый, который ведёт к спасению, а второй – который ведёт на дно.

Не знаю, как это бывает у серьёзных парусников, но в коммерческом книгоиздании второй выход я предлагаю рассматривать вполне серьёзно. То есть, конечно, не привязывать валун на шею и не искать ближайшую прорубь, а просто отложить рукопись в сторону и начать сначала… Если есть желание продолжать эти игры.

И поверь, это вполне достойный выход. Вспомни, как трудно пробивались Хемингуэй, Фолкнер, Сноу, Довлатов и прочие. Оказаться (пусть даже и в таком качестве) в их компании – честь для лучшего из нас. Так что, может, и в самом деле – два выхода.

Где-то, может быть, в «Золотой розе», Паустовский вспоминал, что Аркадий Гайдар настолько точно «взвешивал» свой текст перед тем, как его записать, что выучивал наизусть. И к тому моменту, когда рукопись была готова, он мог рассказать её по памяти, ни разу не сбившись. Проверяли, смотрели – сошлось, он не сбивался.

Но это исключительный случай. Обычно получается наоборот. Лишь после того, как роман готов, ситуации, которые ты только что описал, которые сам же придумал, становятся ясными но-настоящему. И многие акценты хочется переменить, многие моменты переписать по-другому. Кроме того, всплывают новые аргументы, которые герои забыли высказать друг другу, а ведь это очень важно, в них, как правило, заключаются мотивации их побочных поступков, их неприятных действий. Это похоже на спор, который мы обычно дружески осуществляем с самым приятным собеседником. Главный аргумент всегда вспоминается лишь, как говорят англичане, «на лестнице».

Вероятно, это как-то связано с кратковременной и долговременной памятью. Кратковременная позволяет совершать массу очень полезных действий, но она не очень склонна комбинировать ситуацию, тасовать её элементы, чтобы привести в желаемый порядок. долговременная, наоборот, способна весь текст, и не только его, представить в «свёрнутом» виде, что позволяет с большой лёгкостью оперировать любыми объёмами текста и вообще на весь роман взглянуть как бы «свысока», позволяет проводить комбинации со всем, что душе угодно. Но эта способность возникает вовсе не сразу, а через изрядный промежуток времени. Это нормально, противиться этому – всё равно что спорить с приливом или тем фактом, что Солнце появляется на востоке.

К тому же обычно эти идеи в самом деле усиливают роман. Поэтому очень многие литераторы записывают их (потому что эти вспышки откровения о собственном тексте могут больше не возникнуть) на отдельном листке и при редактуре проверяют их ценность ещё раз. Если они в самом деле таковы, какими показались, текст дорабатывается. В любом случае отнесись к таким идеям внимательно, как правило, они того стоят.

Вот я и произнёс это кошмарное слово – редактура. Было время, когда меня этим словом можно было колотить, как Ваньку Жукова колотили селёдкой. Очень больно, обидно, и главным образом потому, что не знаешь, что же с этим делать. С какой стороны её чистить-то!…

Чтобы избавиться от этого кошмара, я стал редактором, и почти пять лет носился, как дурак с крашеными яйцами, со всеми возможными вариантами улучшения или исправления текста. И в итоге, могу без ложной скромности признать, начал постигать эту премудрость. По крайней мере, настолько, что теперь я готов возразить любому редактору, если он, на мой взгляд, перегибает палку. Несколько раз даже случалось, что они со мной соглашались! Эти дни обведены в моем календаре красным фломастером, а их годовщины я отмечаю более пышно, чем день рождения младшего сына.