Урюпинский оборотень - Басов Николай Владленович. Страница 7

Деда Ратуя посадили в какой-то сарай, при нем поставили часового, остальные посты тоже расставили, потому что, несмотря на красный флаг, было не вполне понятно, что в городе происходит. Хотя, по мнению Рыжова, станица была немаленькой, ее бы можно было и городом называть. Не совсем понятно для кого, но тут имелись и немалые лабазы, организованные как войсковые магазины, только стояли они пустыми – ни охраны, ни лишней копны сена. Овса для коней едва хватило даже на конюшне отсутствующего предсовета.

Переночевали, впрочем, спокойно, даже с комфортом, как выразился Раздвигин. Пожалуй, впервые за последние дни Рыжов и все остальные из его группы, спали, что называется, без задних ног, и потому что были в безопасности, под охраной проверяемых постов, и потому что сено, в котором они устроились, так напоминало вольную, армейскую прежнюю жизнь, что только эти самые посты обойти оставалось для полного сходства. Но теперь это было делом Колядника и его подчиненных.

Поутру, еще и не рассвело до конца, как к зданию Совета пришел поп, самый настоящий, в подряснике и с крестом на груди. Он был не очень молод, но на его лице оставался тот же румянец, который и сам Рыжов видел в зеркале, когда брился. Попа провели к Коляднику, а тот, не долго думая, вызвал и Рыжова. Впрочем, когда он вошел в комнату, где расположился командир чона, дело обстояло совсем неплохо. Оба, батюшка и Колядник мирно пили чай. Рыжов пристроился к ним.

– Поговорим? – спросил Колядник.

Батюшка кивнул и отставил свою кружку, умещенную на маленьком блюдечке. Почему он не захотел пить без блюдечка Рыжов не догадался.

– Мы арестовали деда Ратуя, как он себя назвал. С двумя телегами всякого барахла, – сказал Колядник. – Тащил на станцию, в Борисоглебск.

– Знаю я, потому и пришел, – отозвался священник. – Впрочем, нужно представиться… Я – отец Виктор. Настоятель здешнего казачьего храма. А кто вы будете, люди добрые?

Колядник и за ним Рыжов представились.

– Так, – отец Виктор с силой потер лицо, словно это помогало ему думать. – Знаю я об этом, только все наоборот… Дед Ратуй возит продукты в Борисоглебск, меняет на барахло, как вы сказали, товарищ Колядник. В некотором роде, он доверенный всех местных, потому что ведает дороги.

– А у меня есть мнение, раз он дороги ведает, тогда должен ведать, где и Пересыпа обретается.

– Об этом ничего не знаю, – отозвался отец Виктор, – захочет, расскажет вам. Только поймите главное, все знают Ратуя как честного и достойного человека.

– Ага, достойный, пока нам в спину стрелять не начал… – буркнул Колядник.

– Мне предсовета нашего говорил, что вы приедете по-другому, – сказал отец Виктор. – Он сказал, что вы из-за хищника этого прибудете.

– Какого хищника? – вмешался Рыжов.

– Разве Ратуй не рассказал? Он же и доложил вашим… То есть, нашему городскому голове, что у нас людей растерзывают по ночам. Он и труп первый нашел. И все это продложается… С зимы идет, мы уже и бояться устали. Прежде, после того, первого случая, который Ратуй нашел, все в стороне от наших мест происходило, ближе к Волге даже… А давеча еще одного растерзали. И прямо в Нехватках Ратуя, может, он еще и не знает даже…

– Да погоди ты, – воскликнул Колядник. – Кто растерзывает? Кого?..

– Полагаю, – степенно отозвался отец Виктор, – это нечистая сила. Чтобы так людской облик изувечить, нужно быть… Не от мира сего. Думаю, нечистый, больше некому.

– Как так? – не понял Рыжов.

– А вот так, тело разорвано на части, и крови вокруг полно. Говорят, кишки были по всей всей поляне рассеяны, с деревьев свисали…

– Где это произошло? – спросил Рыжов. – И когда?

– Да в Нехватках же, откуда дед Ратуй уехал, чтобы… Ну, чтобы продукты менять. Он уехал, оставил вместо себя хлопца-сироту, а того… Тому уж два дня, и то, что от него осталось, ко мне привезли, вчера еще, отпеть не успел.

# 5.

Солнце вставало не так, как привык Рыжов – и спокойно, и тревожно притом. Он уже знал, что увидит, просто понял это, когда вглядывался в лицо отца Виктора. Многое видел этот человек, но теперь и по его лицу расплылась, словно тень, неуверенность, и губы подрагивали. Может, оттого и Рыжову солнышко не понравилось сегодня.

Нервы нужно успокоить, решил Рыжов, не то сделаюсь таким же, с дрожащими губами, и бояться начну… Ну, что может меня-то испугать, что вообще заставит меня бояться, когда, бывало, разорванные снарядами тела приходилось чуть не ложкой сорбирать, чтобы схоронить?..

Но то, что он увидел, было хуже снаряда, взорвавшегося рядом с телом человека… Это вообще ни на что не было похоже. Оно лежало в пристроечке у качачьей церкви. И было укрыто обычной деревенской рогожей. Когда Колядник увидел этот труп, то усмехнулся. Нехорошая это была усмешка.

– Что же они своего родственника так-то привезли? Не могли получше что-нибудь найти? У нас так не всякую убоину возят…

– Не в себе были люди, – отозвался отец Виктор, и вздохнул. – К тому же, крестьяне, не слишком много у них всего. А гроб… Мы сделаем гроб, за этим дело не станет.

Твердой рукой еще шире отодрал рогожу, она чуть залипла от крови, или от чего-то другого, сползала с трупа с потрескиванием. Рыжов посмотрел, и понял, что боялся не зря.

Это был нестарый еще мужичек, лишь начинающий лысеть, в домотканной, чрезмерно длинной для него рубахе. Порты тоже были домотканными, неопределенного серого цвета. На ногах – обмотки поверх лаптей, так, возможно, еще века и века назад ходили тут крестьяне малого достатка, или вообще все, кто привык к этой одежде и не хотел ее менять, даже если и мог себе позволить.

Одной руки не было, ее заменила белая кость, торчащая криво, с разворотом, которого не могла принять целая, не сломанная рука. Кусок полуразорванной рубахи, когда отец Виктор ее убрал в сторону, открыл грудь и живот мужичка. Вернее, то место, где грудь и живот должны были находиться, вот только… Вместо живота зиял провал, почти до самого позвоночника, словно у выпотрошенной свиньи, открывая обескровленные органы.

Рыжов всмотрелся, да, это было хуже снаряда, потому что даже ему стало ясно – этого человека ели, и возможно, он в тот момент еще не умер… Хотя, нет, не ели, а рвали – когтями, зубами, или еще чем-то, что хуже ножа или шашки.

Рыжов еще разок заставил себя посмотреть на этого мужичка. Спросил неопределенно:

– Как его звали?

– Мефодием, – отозвался отец Виктор, – там мне сказали. Вроде не очень справный мужик, батрачил, пил как многие здешние… Но в безобразиях не замечен.

О чем это он, смутно подумал Рыжов, и догадался, что отец Виктор имеет в виду, что человек этот ходил в церковь, причащался, и возможно, верил, как исстари положено верить русскому человеку, пусть и пьющему, как этот Мефодий…

– Никогда… – сказал задумчиво Колядник, – такого не видел.

Вот на кого вид тела не произвел заметного впечатления, так это на Борсину. Она деловито походила вокруг, потом наклонилась совсем близко и стала неизвестно как появившимся в ее руке небольшим ножом раздвигать какие-то ткани, что-то то ли приводить в порядок, как это и должно быть уложено в животе человека, то ли наоборот, рассматривать нечто совсем уж в глубине чрева. Как хирург при операции, подумал Рыжов. Он знал, что врачи любят полосовать тех умерших, которые их чем-то заинтересовали, чтобы все же лечить живых. А вот что тут высматривала эта барышня? Этого он не знал… Чем-то поведение Борсиной вызывало у него неприязнь. И ведь понимал, что останки следует рассмотреть… как-нибудь с научной точки зрения. И все же ему было неприятно.

– Что вы увидели? – спросил Борсину отец Виктор.

Раздвигин отошел в угол сарая, его мутило, он даже бледен стал, каким Рыжов его и в бою не видел. Проглатывая комок, застрявший в глотке, он вдруг спросил хрипло и резковато:

– Отец Виктор, почему к вам-то привезли?

– Так у нас же икона Богородицы чудотворная. Люди боятся, если я этого раба Божьего… с иконой не отпою, то не будет ему покаяния на том-то свете.