Гадание при свечах - Берсенева Анна. Страница 42

Конечно, ему прямая дорога была в этнографы. Алексею и самому стыдно было, что он не хочет продолжить знаменитую династию путешественников и этнографов Шеметовых. Но что он мог поделать: для кипучей его натуры мало было наблюдать и описывать жизнь. Он хотел не просто путешествовать, но преобразовывать мир, и геология казалась ему самым подходящим для этого занятием.

С первых же дней учебы Алексей с интересом присматривался к однокурсникам: а они-то что, есть ли в них та созидательная потребность, которая переполняет его самого?

И в первый же день он увидел Дашу. Увидел – и остолбенел, пораженный тем, как мало он, оказывается, понимает в жизни…

Для того чтобы это почувствовать, действительно достаточно было просто увидеть ее. Даша Чалей убеждала во всем одной своей внешностью, еще не произнеся ни слова.

Даже непонятно было, как она попала на геофак. Трудно было представить себе эту маленькую, нежную девушку с рюкзаком, у костра, в болоте – вообще, в любой обстановке, разрушающей ее хрупкое очарование.

Она была белокурая, голубоглазая, и щеки у нее были золотисто-бело-розовые, как яблоки «белый налив». Волосы Даша укладывала как-то по особенному, немного старомодно, как Любовь Орлова в знаменитых предвоенных фильмах, и закалывала голубыми заколками. Алексей часто садился в аудитории где-нибудь сбоку от нее и незаметно смотрел, как трепещет пушок на ее открытых висках, возле маленьких ушей.

Вскоре Даша заметила его взгляды и сама стала поглядывать на него, и улыбаться, и смущаться, встречая его улыбку. Кажется, он нравился ей, и она этого не скрывала. Но в ней было столько застенчивости, что невозможно было представить более раскованные знаки внимания с ее стороны.

Да Алексей и не ожидал ничего подобного. Успех, которым он всегда пользовался у девушек, не сделал его развязным, и ему неприятна была развязность в других. Даша была как раз такая, какая была ему нужна, это он сразу понял. И пригласил ее в театр однажды октябрьским вечером – потому что куда же лучше всего было пригласить такую девушку?

Сам он не был завзятым театралом: считал, что театр копирует жизнь. А жизнь сама по себе была хороша, лучше любой копии, и с ней можно было сделать еще так много…

Но он с детства привык ходить на лучшие московские премьеры, привык к торжественным сборам в театр, к запаху маминых любимых духов и к тому, что отец откладывал все дела ради театрального вечера. И Алексей дорожил своей привычкой, как вообще дорожил в жизни всем, в чем чувствовалась устойчивость.

В Даше он тоже сразу ощутил именно это – устойчивость и ясность. И, собираясь вечером в театр, вдруг поймал себя на том, что хотел бы, чтобы она собиралась сейчас вместе с ним, чтобы из спальни доносился ее голос и запах ее духов…

Они смотрели «Чайку» во МХАТе. Спектакль Даше понравился, она сразу сказала об этом Алексею, когда они вышли из театра и медленно шли по улице Горького.

– Мне было так интересно! – сказала она. – И так верится всему, правда? Очень хороший спектакль. А у нас в Саратове молодой режиссер из Москвы «Чайку» ставил – и мне совсем не понравилось! Ничего не похоже, все действие какое-то беспорядочное, не поймешь, что за чем. Правда, здесь совсем по-другому, Леша?

Алексей улыбнулся. Ему-то как раз и не нравилось то, что нравилось ей, – вот это самое показное правдоподобие. И он думал, что Чехов писал совсем не о том, о чем с таким пафосом говорили со сцены актеры… Но ему нравилась Даша с ее простотой и естественностью, и робким взглядом голубых глаз.

Они стали встречаться все чаще, вскоре Алексей познакомил Дашу с родителями, и она им тоже сразу понравилась. Он обрадовался, увидев, как встрепенулся отец при виде Даши, как галантно передает он ей за столом сахарницу с золотыми тонкими щипчиками и говорит незамысловатые комплименты, ввергающие ее в краску.

– Прелесть, что за девушка! – сказал Василий Павлович, когда, проводив Дашу, Алексей вернулся домой. – Прямо гимназисточка, смоляночка, я уж и не думал, что такие вообще сохранились. Правда, Лида?

– Ах, как ты увлекся, Васенька! – улыбнулась мать. – Ни одно милое личико ты спокойно пропустить не можешь!

– Они мне доставляют эстетическое наслаждение, – возразил отец, усмехаясь в усы. – Кроме того, я рад за Алешу.

Алексей и сам был рад за себя. Его чувство к Даше было таким светлым и чистым, что он сам себе удивлялся. Ему даже неловко становилось, когда он вспоминал, как в армии охотно уединялся с вольнонаемной связисткой Галей да еще спокойно слушал потом, как парни делились в казарме впечатлениями о Галиных прелестях.

Рядом с Дашей даже грязноватые, но в общем-то обычные воспоминания – вроде этого, о Гале, – казались невозможными.

Через два месяца после знакомства с ней Алексей решил жениться. Вообще-то у него даже мыслей подобных не было до сих пор, и женитьба так же казалась ему делом далекого будущего, как и любому двадцатилетнему парню. Да еще при избранной им профессии, которой он должен будет принадлежать целиком. Но раз уж появилась Даша, раз они любят друг друга – почему бы и нет? И кого еще ему дожидаться: после встречи с нею все девушки перестали привлекать его внимание.

Однокурсницы даже обижались на него за это и бросали на Дашу завистливые взгляды. Повезло девке, такой парень, можно сказать, задаром достался! Алексей действительно был хорош собою: высокий, тонкий в кости, но широкоплечий – видный, попросту говоря. К тому же в его внешности было то, что трудно определить одним словом – какая-то несочетаемость черт лица с его выражением, что ли. Сам он этого не замечал, но женщины замечали сразу и долго не могли отвести от него глаз.

У него была уверенная походка и «командирский» голос, которого хотелось слушаться как-то само собою. А взгляд при этом – словно удивленный, даже если Алексей сердился. А когда он улыбался, на правой щеке появлялась ямочка, от одного вида которой женщины сходили с ума.

Впрочем, обо всем этом Алексей знать не знал. Да и с чего бы ему было об этом думать? Поэтому он ужасно удивился, случайно услышав однажды разговор двух своих однокурсниц, Люды и Вали, как раз о себе.

На геофаке вдруг почему-то решили бороться с курением и запретили курить в здании чуть ли не под страхом исключения – просто издевательство! Все перемены приходилось тратить на то, чтобы бежать куда-то на улицу в толпе других страждущих, что страшно раздражало Алексея.

К счастью, он быстро приметил небольшой закуток в конце коридора, прямо под вентиляционным отверстием. Дым оттуда сразу выветривался, и поэтому можно было курить без опаски, а Алексея как раз больше всего и раздражала сама необходимость кого-то опасаться.

После первой пары он и направлялся перекурить, злясь на себя за то, что невольно оглядывается. И вот пожалуйста – укромное местечко оказалось занято! Дойдя до поворота коридора, Алексей услышал оживленные женские голоса и остановился, раздумывая, что лучше: повернуть обратно или с улыбкой присоединиться к захватчицам.

Походка у него была бесшумная, поэтому говорившие не слышали его, хотя он стоял в двух шагах от них. Болтать ни с кем не хотелось, и Алексей уж собрался было плюнуть и уйти, не перекурив, как вдруг услышал свою фамилию и на минуту задержался.

Говорила Люда Остапчук – крепкая деваха с короткой стрижкой. Людка дымила как паровоз, и ей, конечно, тоже не с руки было бегать с каждой сигареткой на улицу.

– Шеметов? – услышал Алексей. – Да-а, это мужик, этот не только штанами от бабы отличается!

– Ну и другие отличаются! – горячо защищала кого-то Валя Петрицкая. – Зря ты так, Люд, у нас ребята вообще-то все ничего. Хотя, конечно, Алешка – самый что ни на есть…

– Сомневаюсь я насчет остальных, – затянувшись, сказала Людка. – А Шеметов – да, спорить не буду.

Алексей смутился и развернулся уже, чтобы идти, когда Валя вдруг заявила:

– Ой, Люд, а правда, он на Шона Коннери похож, да? Ну ты посмотри, как он ходит, говорит. И глаза какие-то… Непохожие на всю фигуру какие-то – ну точно как у Коннери!