Гадание при свечах - Берсенева Анна. Страница 43

Алексей едва не расхохотался: Валечка явно стала счастливой обладательницей какого-нибудь американского журнала с фотографиями Джеймса Бонда. Выдумает же – Шон Коннери! Как все-таки женщины падки на кинокрасавцев…

– Черт его знает, я этого Коннери на фотке только видела, – ответила Людка. – Откуда ты знаешь, как он ходит и говорит? А Шеметов и сам по себе ничего, без всякого Коннери. Как его Дашка отхватила, ума не приложу!

– Я тоже… – протянула Валя. – Она вообще-то, конечно, тоже ничего, но как-то уж слишком… Прямо с конфетной коробки, ты не находишь?

– А мужикам вообще только куколки и нравятся, – заметила Людка. – Говорю же, примитивные они существа!

Дальше Алексей слушать не стал. Подумал только, что женщины готовы завидовать каждой, кто от них отличается. Конечно, разве может мужиковатой Людке нравиться хрупкая, изящная Даша!

Впрочем, собираясь жениться на Даше, Алексей меньше всего размышлял о чувствах однокурсниц. Он во всем полагался только на себя – и в чувствах своих, и в поступках.

Свадьба состоялась в мае, хотя Даша была против этого месяца.

– Нельзя же, Леша! – говорила она. – Ну кто это в мае женится – чтобы маяться всю жизнь! Давай летом, а?

Но ждать до лета Алексей не хотел. Уже в июне надо было ехать на практику в Среднюю Азию, и при чем здесь глупые предрассудки? Он и вообще женился бы еще зимой, но оказалось, что сначала надо съездить в Саратов, познакомиться с Дашиными родителями, а потом только подать заявление, да потом еще ждать три месяца, пока государство сочтет, что они «уже проверили свои чувства друг к другу»!

– Ну давай хоть заявление сначала подадим, а потом поедем, – предложил он. – Что же, если я твоим родителям не понравлюсь, ты замуж за меня не выйдешь?

– Нет, Лешенька, конечно, выйду! – Даша покраснела и едва не заплакала. – Но ведь так лучше, так как-то по-человечески… И ты им, конечно, понравишься, зря ты говоришь!

Она выглядела такой трогательно-смущенной, что Алексей не стал возражать. В конце концов, в этом ее желании поступить «по-человечески» была та самая устойчивость, которая, при собственном неуемном характере, так привлекала его в жизни и в Даше…

Праздновали в «Праге»: этот ресторан любил старший Шеметов, считая его истинно московским рестораном, в котором еще знают старый толк. Василий Павлович произносил тост за тостом, блистал неизменным своим остроумием и зарядил всех настоящим, безудержным весельем.

Вообще-то Алексей и сам был такой, и в любой другой вечер он не отстал бы от отца. Но сегодня ему было не до этого. Такое странное, такое радостное волнение поднималось в нем, когда он смотрел на Дашу… Даже не на всю ее, а только на ее щеку, розовеющую под прозрачной фатой. Никогда он не испытывал подобного!

Он был стремительный человек, волевой и решительный. Он не был поверхностен, но привык, что за мыслью должно следовать действие. И вдруг – девушка, нежная и прелестная, как цветок, и такой покой, такая тишина… И с сегодняшнего вечера она – его жена, как непривычно!

Поэтому он рассеянно наблюдал за общим весельем – за братанием поколений, как выразился отец. На свадьбу были приглашены и однокурсники Алексея, и друзья его родителей, и всем было хорошо вместе.

– Поедем, Дашенька? – шепнул он, наклонившись к невесте. – Им и без нас отлично, поедем.

Алексей жил с родителями в угловом доме у Патриарших прудов. Но сегодня родители, конечно, собирались ночевать у друзей, предоставив квартиру в полное распоряжение молодых.

И вот здесь, в родном доме, оставшись наедине с любимой девушкой, Алексей вдруг растерялся. Он и представить себе не мог, что это может быть так. Он знал себя, знал, что ему нечего беспокоиться о своих мужских способностях. Но то, что происходило с ним сейчас, не было неуверенностью. Просто он трепетал перед чудесным явлением жизни, которое стояло перед ним в образе девушки в длинном белом платье, с ожиданием в глазах…

– Ты… не голодна? – спросил он, чтобы как-то нарушить молчание.

– Ну что ты, Леша! – ответила его жена. – Там же стол ломился, я поела.

Они стояли посредине гостиной в огромной родительской квартире и молчали, глядя друг другу в глаза. Наконец Алексей стряхнул владевшее им оцепенение и обнял Дашу…

Прежде они только целовались где-нибудь на улице, потому что целоваться в Алексеевой комнате Даша не могла, хотя он уверял ее, что родители ни в коем случае не войдут. И вот теперь они были одни, они принадлежали друг другу, и ничто не должно было им помешать, и их объятия не должны были прерваться…

И, вдруг со всей ясностью поняв это, Алексей почувствовал такую свободу, такую безудержность, что даже руки у него задрожали. Он поднял Дашу на руки и понес в свою комнату, где, как он видел перед отъездом в загс, была постлана чистая постель на новой, купленной к его женитьбе кровати.

Он чувствовал, как трепещет Дашино тело в его руках, как вздрагивают ее губы, когда он прикасается к ним, одновременно расстегивая какие-то бесчисленные крючочки на ее свадебном платье…

Она не была первой его женщиной, но все, что были до нее, были именно женщинами, опытными и страстными: с другими Алексей, с его понятиями о порядочности, и не стал бы беспоследственно развлекаться. Была связистка Галя; и одноклассница Неля с узкими, хитро стреляющими глазками – самая горячая и яркая из всех; и еще – правда, совсем случайно и недолго – бывшая жена одного его приятеля.

Но все ощущения, связанные с ними, были забыты в то самое мгновение, когда он наконец почувствовал Дашино обнаженное тело в своих объятиях.

В ней, в его жене, уже принадлежащей ему, было то хрупкое очарование девственности, которое так поразило его при первом же взгляде на нее. Но одновременно с этим в Даше сразу пробудилась ответная страсть – и какая! Алексей и предполагать не мог, что она так жарко и так сразу прильнет к нему, обнимет его не руками только, а всем телом – юным, горячим…

Он даже не сразу заметил, что ей больно, – так самозабвенно она обнимала его, с такой готовностью отдавалась его ласкам. А когда заметил, что она прикусила губу и слезы выступили у нее на глазах, – уже ничего не мог с собой поделать, не мог сдержать свое тело, рвущееся в нее. Хотя, наверное, это было и ненужно…

Алексей прижимал Дашины колени к своим бедрам – так прекрасно было это ощущение полного, всем телом, объятия! – и целовал ее всю, и двигался на ней, всего себя вкладывая в каждое движение.

…Он почти испугался, когда чуть-чуть пришел в себя, и замер, положив голову на Дашино плечо. Она вдруг показалась ему такой неподвижной – что с ней? И как он мог забыть о ее боли, о ее возможном испуге, как мог думать только о себе, только о собственном удовольствии!

Он поднял голову, взглянул на нее. Дашины глаза были закрыты, а губы – полуоткрыты, как венчик цветка. Но на лице ее совсем не было выражения испуга или боли. Наоборот, оно дышало таким покоем, что Алексей почувствовал, как счастье подступает к самому горлу.

Он тихо поцеловал ее в губы и все-таки спросил прерывистым шепотом:

– Дашенька, любимая моя, я тебя не испугал?

Она открыла глаза, и ему показалось, что она и ответила ему глазами:

– Лешенька, как ты мог меня испугать? Я тебя люблю…

В первую свою брачную ночь Алексей понял, что эта женщина предназначена ему судьбой.

Их медовый месяц должен был пройти в Москве, потому что уже начиналась сессия.

– Жаль, Дашенька, – сказал Алексей, сидя рядом с женой за первым своим семейным завтраком, – но ничего страшного, наездимся еще. Через месяц уже на Памире будем.

Они учились в одной группе и на практику должны были ехать вместе. И вдруг Даша сказала:

– Знаешь, Леша, я, наверное, не поеду на Памир.

– Как это? – удивился он. – А куда же ты собираешься ехать?

– Да никуда не собираюсь. Я хотела тебе сказать… Я, наверное, уйду с геофака.

Это сообщение поразило Алексея. Конечно, Даша всегда казалась ему слишком хрупкой и нежной для того, чтобы лазать по горам и тайге, но все же… Вот так, в одну минуту, переосмыслить всю их будущую жизнь: ведь он думал, что они с Дашей всюду будут вместе…