Ловец мелкого жемчуга - Берсенева Анна. Страница 28

– Да!.. Да!.. Да-а!.. – было единственное, что он мог разобрать в ее вскриках.

И это самозабвенное «да!», обращенное к нему, зажигало все его тело таким огнем, от которого, кажется, должны были расплавиться торчащие из дивана пружины. Ему было тесно у нее внутри, но это была такая возбуждающая теснота, в которую хотелось погружаться все глубже – до тех пор, пока сознание не вспыхнет, исчезая, последней мучительно-счастливой вспышкой.

Она билась под ним, словно хотела вырваться, но он чувствовал, что ничего она не хочет – только биться так до изнеможения.

– О-й-ох!.. – выдохнула Нина, когда этот бешеный двойной порыв наконец затих. – Ну, ты красавец… Бли-ин, я и не думала, что так кончить смогу! Прям раз сто одновременно!

Георгий засмеялся и закрыл Нинины губы своими, прижал ее голову к дивану, не давая ей говорить. Она тоже засмеялась под его поцелуем и застучала кулаком по его спине, словно захлебывалась и просила ее отпустить.

– Супер! – подытожила она, как только ей удалось вырваться. – Я-то думала, от травки так возбудилась, но нет, наверное, от тебя.

– Я-то уж точно от тебя. – Георгий выпустил ее из-под себя и растянулся на полу: рядом им не улечься было на этом раздолбанном ложе.

– Пружины только. – Нина сморщилась. – Е-мое, пока трахались, не замечала, а ведь всю спину исцарапали, суки!

– Давай поцелую – пройдет, – сказал Георгий, садясь рядом с диваном.

– Ух ты какой! – засмеялась Нина. – Ну, поцелуй…

Она лежала тихо – кажется, даже не дышала, – пока он целовал ее исколотую спину, и это было так хорошо, так просто, что он готов был целовать ее до бесконечности. А когда заглянул ей в лицо, то увидел, что она уснула.

«Разбудить? – подумал он. – Да нет, жалко».

Он неслышно поднялся, закрыл окно, нашел на полу свою одежду. Нина не проснулась ни когда он подкладывал под нее плед, снятый с такого же раздолбанного, как диван, кресла, ни когда укрывал ее найденным в ванной махровым халатом.

«Может, этим не стоит? – подумал он, брезгливо разглядывая халат. – Ладно, накрою, а то и правда замерзнет».

Нина улыбалась во сне, и это было совсем неожиданно – такая тихая улыбка на ее исполненном чувственности лице.

Только выйдя на улицу, Георгий понял, что сейчас глубокая ночь и метро давно закрыто.

«Может, вернуться? – подумал он. – Нет, не вернусь».

Ему жаль было нарушать то состояние, в которое он был погружен весь, с головой. Он даже не знал, как назвать то, что с ним происходило. Все в нем звенело от немыслимого, полного, чуть не до слез, счастья! Он не понимал, почему вдруг накатил на него этот восторг, но и не старался понять, а просто наслаждался им. Как если бы собирался всего лишь подпрыгнуть, а вместо этого вдруг полетел над землей. Разве стал бы он тогда размышлять, почему это произошло да чем кончится? Ни за что! Просто летел бы себе неведомо куда, задыхаясь от счастья.

Георгий не понимал и того, как связано это его состояние с Ниной – с самой обыкновенной девушкой, которая накурилась травки, легла с первым встречным на раздолбанный диван и за весь вечер произнесла три с половиной слова, да и те глупые. Но она была ему дороже, чем его первая женщина, чем все женщины, которые у него были. Да она и казалась ему сейчас первой, он и в самом деле впервые почувствовал себя мужчиной, потому что впервые был с женщиной, которая хотела его всем своим существом…

Он летел по ночной улице так стремительно, как будто и правда не касался ногами земли, и едва сдерживался, чтобы не заорать какие-нибудь бессмысленные счастливые слова: «Я все могу! Я добьюсь всего, чего хочу! Она моя – и эта жизнь, и этот город, и все-все-все!»

Глава 11

Летняя сессия приближалась с унылой неотвратимостью. Собственно, унылой была даже не сама сессия – учиться Георгию было довольно легко, – а только мысль о проклятом зачете по английскому. Как он ни старался не думать об этом, но усмешка, которой встречала его Регина, не оставляла сомнений. Она со злорадным удовольствием демонстрировала ему на каждом занятии, что он ничего не знает, не умеет и не научится никогда. Регина явно старалась довести его до бешенства, и Георгий чувствовал, что сдерживаться ему все труднее.

– Может, на курсы записаться? – уныло спросил он однажды Федьку.

– С дуба рухнул? – удивился тот. – Знаешь, сколько в Москве английские курсы стоят? На хлеб с водой перейдешь и то не потянешь.

Федька учился в другой группе и Регину знал только понаслышке.

– Выгонит ведь, – вздохнул Георгий. – У нее аж ноздри от злости дрожат, когда она меня видит.

– Ноздри, может, у нее от чего другого дрожат, когда она тебя видит! – засмеялся Казенав. – Но сука та еще, это точно. Да-а, Жорик, бабки нужны, жизнь нас в этом каждый день убеждает. А ты ходишь как лох, один Дзига Вертов на уме с каким-нибудь, блин, Флаэрти в придачу. Думать надо!

– Я думаю, – усмехнулся Георгий. – Только в голову ничего не приходит.

– Раз не приходит, – объяснил Федька, – значит, не головой думаешь, а задницей. Слушай, – прищурился он, – а ты сам-то хочешь деньги зарабатывать?

– Конечно, – удивился Георгий. – Кто ж не хочет?

– Не скажи, – покрутил головой Казенав. – Иметь – это да, все хотят. А зарабатывать желающих значительно меньше. Ладно, Жорик! – улыбнулся он. – Придумаю и для тебя чего-нибудь.

– Да ты уже и так придумал, – смутился Георгий. – Свою же работу отдал…

– Это в смысле бумажки расклеивать? – хмыкнул Федька. – Расслабься, Рыжий, насчет благодарности. Тоже мне, работа! Знаешь анекдот про Рокфеллера?

– Какой? – заинтересовался Георгий.

Он не был завзятым любителем анекдотов, но Федьку всегда слушал с удовольствием. За все время их знакомства тот не рассказал ни одного глупого анекдота. Казенав знал их во множестве, и все были смешные.

– Ну, спрашивают у Рокфеллера: «Где вы взяли свой первый миллион?» Он отвечает: «Я купил апельсин за один доллар, выдавил его в стакан и продал за два доллара». – «А потом?» – «Потом я купил на эти деньги два апельсина, выдавил их в два стакана и продал за четыре доллара. Потом я купил четыре апельсина, выдавил… потом восемь апельсинов… Так я работал год». – «А потом?» – «А потом умер мой троюродный дядя и оставил мне миллион».

Георгий засмеялся.

– Понятна мораль? – спросил Федька.

– Как не понять… Ну, и что ты предлагаешь? Дожидаться наследства от дяди?

– Как только будут предложения, сразу скажу, – с неожиданной серьезностью ответил Казенав.

Предложение не заставило себя ждать. Уже через два дня Федька вызвал Георгия прямо из фотолаборатории, где тот делал задание по композиции.

– Рыжий, бросай эту бодягу, дело срочное, – торопливо проговорил Казенав. – Пошли, по дороге объясню.

– Да погоди ты полчаса, у меня фотографии в проявителе лежат, – возразил было Георгий.

– Какие на хрен полчаса?! – завопил Федька. – Еще говорит, бабки хочет зарабатывать! Тут уж, знаешь, с самого начала надо уяснить: срочно – значит, срочно.

– Ну, пошли, – пожал плечами Георгий.

Выйдя на улицу, он направился было к троллейбусной остановке, но Федька подскочил к обочине и замахал рукой.

– Некогда, Жорик, в троллейбусе яйца трясти, время – деньги, – торопливо проговорил он. – На метро-то в Москве по-любому быстрее, а поверху привыкай на тачке передвигаться, если по делу надо. Значит, так, слушай расклад. Едем в Ермолаевский переулок.

– Это где такой? – поинтересовался Георгий.

Федькино волнение незаметно передалось и ему, он почувствовал себя так, как будто торопится на пожар.

– Возле Патриарших прудов, – сказал Федька. – И вообще, Рыжий, надо тебе теперь Москву наизусть выучить. Переулки, дома, метраж, цены – короче, все. Патриаршие особенно: там особняков старинных до фига, большевики в них коммуналок понаделали, расселять да расселять. Короче, идешь к одной бабульке и собираешь ее манатки. Сегодня – накрайняк, завтра утром – должна переехать.