Ловец мелкого жемчуга - Берсенева Анна. Страница 63

Отель, в котором они поселились, оказался настоящим роскошным пятизвездным отелем – со множеством баров и ресторанов, с глубокими кожаными креслами в необозримом мраморном холле, над которым вилась галерея с колоннами и цветами, с такой же необозримой кроватью в номере, про которую Нинка откуда-то знала, что она называется «кинг-сайз», как сигареты, и что это значит «королевский размер». Ну да, ей же, наверное, в турагентстве объяснили, когда она ездила за путевками. Георгий дал ей деньги и сказал, чтобы брала то, что ей понравится; ему было все равно.

Он засыпал на этой роскошной кровати только под утро, совершенно пьяный и совершенно бесчувственный. Нинка лежала где-то на другом краю шелкового королевского поля.

… – Ты сначала осьминога будешь или сразу рыбу? – Нинкин голос отвлек его от бессмысленного созерцания гавани. – Может, винчика выпьем? Здесь кисленькое, холодненькое. Или вискаря хочешь?

– Все равно, – ответил он.

«Все равно, сейчас напиться или вечером. Какая разница?»

В отель они вернулись, когда до вечера было еще далеко, и Георгий предложил пойти в бар. Нинка обрадовалась так, как будто не была в баре никогда в жизни, а ему просто невыносимо было оставаться с ней в комнате. Невыносимо было видеть ее глаза, то вспыхивающие с какой-то лихорадочной надеждой, то печально гаснущие.

– А что это народу столько? – вяло удивился он, когда они спустились в холл.

– Да тут же фестиваль какой-то телевизионный, – объяснила Нинка. – Ты не знал, что ли? Они уже дней пять тусуются, и наши тоже есть.

В большом баре на первом этаже народу было еще больше, чем в холле. К тому же народ этот активно пил и гулял, и, похоже, уже давно, так что атмосфера была более чем оживленной. И то, что «наши тоже есть», сразу чувствовалось.

– Пошли в другой какой-нибудь, – вздохнув, сказал Георгий. Меньше всего ему сейчас хотелось с кем-нибудь пообщаться. – Тут же, наверное, баров этих полно.

Другой бар нашелся быстро – на пятом этаже, в укромном уголке коридора. Он был тих, пуст, полутемен, и виски в нем, конечно, имелся. А больше ничего и не надо было.

Правда, вскоре вошла еще какая-то парочка, да не какая-то, а очень даже эффектная. Во всяком случае, мужчина был высокий, собою видный, а женщина – та и просто красавица, в длинном вечернем платье, с походкой и плечами королевы. Лица были почти неразличимы в полумраке, но было в них что-то знакомое.

– Он «Новости» ведет по ящику, – зачем-то сказала Нинка, хотя Георгий ни о чем ее не спрашивал. – И она тоже, только не на российском канале, а на частном, новом. Фанаты их, что ли, достали, чего сюда пришли-то?

Он понимал, зачем она все это говорит. Потому что невыносимо молчать целый день и выдерживать его целодневное молчание, потому что она хочет, чтобы он хоть чем-то заинтересовался. Ну, хоть этим мужчиной со «звездным» лицом, или этой женщиной, действительно красивой, без эффектного лоска, которым так и светился ее спутник. Но он не заинтересовался, и Нинка замолчала.

Так, в молчании, они сидели довольно долго. Звездная парочка направилась к выходу, женщина взглянула на Георгия необычными, узорчатыми, как камни, глазами и почему-то улыбнулась, как будто вспомнила что-то хорошее.

– Все равно ты меня не любишь, – вдруг сказала Нинка. – И зачем тогда все?

В ее голосе послышалось такое безысходное и такое непривычно спокойное отчаяние, что Георгий наконец поднял на нее глаза. Язык у него уже совсем не шевелился, и это было хорошо. Иначе он опять сказал бы что-нибудь успокаивающее, и она опять поверила бы, потому что хотела поверить, вернее, боялась не поверить.

Телефон зазвонил у него в сумке, и он с трудом, как слепой, нащупал «молнию». Он не ждал звонка, он все время повторял про себя, что не ждет звонка, но повсюду таскал за собой эту сумку, потому что телефон был громоздкий и не помещался в кармане летней рубашки.

И вот телефон зазвонил, и Георгий почувствовал, что сердце у него сейчас остановится. Конечно, это мог быть Федька или какой-нибудь сосватанный Федькой же клиент. Да нет, никто другой это быть не мог. Он все понял по знакомому, единственному сердечному трепету – так бабочка трепещет над огнем…

– Георг? – услышал он в трубке. – Я не очень поздно позвонила, ведь в Москве сейчас почти ночь? Ты слышишь, Георг?

– Да. – Он почувствовал, как многодневный хмель вылетает из него вместе с дыханием. – Я слышу.

– Я хотела только сказать, что прилечу в Москву совсем скоро, уже завтра вечером, – сказала Ули. – Я раньше покончила дела в Германии. И еще я хотела спросить: я могу позвонить тебе, когда уже вернусь?

Нина сидела напротив за столом и смотрела на него блестящими настороженными глазами. Он забыл обо всем.

– Я тебя встречу, – сказал он. – Скажи только, во сколько ты прилетаешь.

– Георг… – Она произнесла его имя совсем тихо, как будто вздохнула. – Это будет рейс «Люфтганза» из Дюссельдорфа, он бывает один раз в день и прилетает вечером в Шереметьево. Но ты правда хочешь меня видеть?

– Я тебя встречу, – повторил он. – Я тебя люблю.

Нина встала и вышла из бара.

Георгий поднялся из-за стола сразу же, как только выключил телефон, но еще пришлось расплачиваться с барменом, и поэтому он оказался в номере, когда она уже была там – стояла у распахнутого балкона и смотрела на темное море, по которому плыл маленький сияющий катер. Мокрые пряди тяжело лежали на ее плечах: в Марсашлокке она купалась, и волосы еще не высохли. Впервые она не оглянулась, услышав, что он открыл дверь.

– Нина, – сказал Георгий ей в спину, – ты же все поняла…

– Я давно поняла, – ответила она, по-прежнему не оборачиваясь. – Еще в Москве. Сразу.

– Собирайся, едем в аэропорт, – сказал он. – Не надо тебе одной здесь оставаться.

Она наконец обернулась, но по-прежнему не взглянула на него, а, стремительно пройдя через весь их просторный роскошный номер, открыла зеркальный, на всю стену, шкаф и достала из него дорожную сумку.

Внизу, в холле, Георгий задержался у стойки, отдавая ключи портье. Нина сидела в кожаном кресле у выхода и смотрела прямо перед собою темными, как пропасти Пиренеев, глазами.

Он достал телефон, набрал номер.

– Тамара Андреевна, – сказал он, – извините, некогда подробно объяснять. Мы возвращаемся в Москву, я вам позвоню, когда сядем в самолет, и скажу номер рейса. Пожалуйста, встретьте в Шереметьево. – И, помедлив секунду, добавил: – Нина поедет домой с вами.

– Куда домой – ко мне? – растерянно переспросила ее мама. – Или к себе? Или… к вам?

– Я не знаю. Я вас очень прошу, отвезите ее, куда она скажет.

Прямого рейса ночью не было, но ожидали посадки самолета, летевшего транзитом в Москву из Сенегала. Георгий намертво встал у окошка кассы, как будто это был не цивилизованный европейский аэропорт в ноябре, а автобусный вокзал в Таганроге в разгар дачного сезона. Со стороны он, наверное, выглядел жутковато: огромный, совершенно не загоревший, несмотря на солнечную мальтийскую осень, с белым лицом и с темными кругами у глаз, и глаза – как ножи. Но ему было наплевать на то, как он выглядит со стороны.

Уже через полчаса выяснилось, что к кассе он встал не зря. Желающих улететь в Москву почему-то собралось довольно много, и все они рвались к окошку, и нервничали, и матерились. Даже услышав мат, Георгий не сразу понял, что стоит в толпе соотечественников. Просто ему было ни до чего – вся его воля и страсть были направлены только на одно: быть в Москве в ту минуту, когда прилетит Ули, чтобы не пробыть без нее больше ни одной лишней минуты.

– Парень, ты что, уснул? – услышал он. – Ну пусти перед собой, а? Я ж, блин, не виноват, что начальство гребаное вызывать вызывает, а билеты заказать – хрена собачьего, добирайся сам как хочешь. Прикинь, и так ведь обидно: все как белые люди на Мальте пьют-гуляют, а я как бобик езжай куда-то в Муркину Жопу с президентом малахольным, как будто в Москве дураков не нашлось!

Судя по этим словам, по жилету со множеством карманов, а еще точнее, по обиженному на весь белый свет лицу молодого парня, который теребил Георгия за рукав ветровки, – тот был телевизионщиком и его срочно отзывали с фестиваля. В любой другой раз Георгий, конечно, вник бы в его тяжелое положение и пропустил перед собой в кассу, но только не сейчас.