Мурка, Маруся Климова - Берсенева Анна. Страница 49

– Необязательно, – ответил Матвей. – Если хочешь, можно еще одного динозавра тебе взять.

– Не надо, – улыбнулась она. – Я уже сама, как динозавр, наелась.

– Тогда домой?

Марусе показалось, что в его голосе прозвучала странная неуверенность, почти робость. Этого, конечно, не могло быть. Она удивленно посмотрела на Матвея.

– Можем еще по улицам погулять, – с какой-то непонятной просительной интонацией предложил он. – Сапоги твои вроде бы высохли.

Маруся кивнула.

Пока они сидели в кафе, короткий мартовский день кончился, но небо стало почему-то не вечерним, а сразу ночным. Зато это ночное небо неожиданно оказалось уже не зимним, а весенним. Оно прояснело, вместо налитых снегом и дождем облаков на нем появилась луна. Глянув вверх, Маруся засмеялась и пропела:

Матвей молчал. Маруся смотрела не на него, а на небо, но все равно чувствовала, что он, не отрываясь, смотрит на нее.

– Знакомая мелодия, – сказал он наконец.

– Я слов раньше не знала, только недавно по радио услышала.

– Слов-то я и вообще не слышал. А мелодию знаю – из музыкальной шкатулки. Она у нас в квартире лет сто, наверно, стоит. Во всяком случае, я сколько себя помню, столько и эту мелодию.

Марусе было так хорошо в эти минуты, под этим неожиданно весенним небом, и бабочки так легко летали у нее в душе, что сквозь осязаемый трепет их крыльев она не сразу расслышала, что он сказал. А когда расслышала, то не сразу поняла. А когда поняла...

– У вас в квартире?.. – с трудом шевеля губами, прошептала Маруся. – А... где ваша квартира?

– Да рядом здесь, на Малой Дмитровке. Бывшая улица Чехова. Знаешь такую улицу?

– Знаю такую... улицу. И мелодию тоже... слышала. Из музыкальной шкатулки. Я... Мне... Я пойду уже!

И, влетев в лужу тем же самым дырявым сапогом, не заметив этого, не чуя под собою ног, ничего перед собою не видя, Маруся бросилась прочь по узкому арбатскому переулку.

Глава 4

С сочельника, когда Матвей с такой смешной торжественностью поклялся на рождественской звезде, что будет работать директором зябликовской школы, прошло всего два месяца, а ему казалось, по меньшей мере два года. Во всяком случае, первые два года на таджикско-афганской границе дались ему гораздо легче.

Самой простой частью новой деятельности оказались отношения с учениками; это очень его удивило. Младших братьев-сестер у Матвея не было, детьми он никогда не интересовался – ну, разве что опасался, как бы очередная его подружка не вздумала их родить, – и ему в голову не приходило спрашивать себя, умеет ли он с ними обращаться. То, что Никитка сразу стал смотреть на него как на бога, он относил за счет того, что у этого одинокого ребенка просто не было ни отца, ни старшего брата или друга, потому он и готов был отвечать восторгом на любое внимание к себе.

Теперь же, в эти бесконечные два месяца, Матвей с удивлением понял, что с детьми – вообще с детьми, с любыми – ему так хорошо и легко, как никогда не бывало со взрослыми, хотя и сам он всегда знал, и другие знали, что он не испытывает трудностей в общении с людьми. Вернее, не испытывал до сих пор, потому что с первого же дня в зябликовской школе он понял, что командовать группой спецназа было проще, чем руководить интеллигентным учительским коллективом.

Между этими двумя полюсами – легкостью отношений с учениками и трудностью с учителями – расположились все другие отношения, в которые он с неизбежностью вошел с самого начала своей новой работы.

Школа, к которой так трепетно относился опальный олигарх Лесновский, расположилась в бывшем помещичьем доме имения Зяблики. Примерно в таком же, какой стоял рядом со Сретенским. Только в отличие от сретенского поместья здесь не царило запустение. Выстроенный в классическом стиле особняк был с одинаковым тщанием отреставрирован и снаружи, и внутри. Внутри он к тому же был начинен всем механическим, электронным и прочим оборудованием, которого могла потребовать прихотливая современная жизнь. Даже обычная игровая площадка в школьном дворе напоминала центр подготовки космонавтов, такие замысловатые аттракционы были на ней установлены. Увидев эту площадку впервые, а заодно обследовав школьный тренажерный зал, Матвей вспомнил карусели из вертолетного винта, которые были устроены на заставе «Майами» для детей офицеров и прапорщиков. Впрочем, размышления о человеческом неравенстве в связи с этим ему в голову не пришли. Он быстро понял, что ученическое население зябликовской школы слишком неоднородно во всех отношениях, чтобы можно было делать поверхностные выводы.

Под саму школу – классы, спортивный и актовый залы, столовую – было отведено примерно две трети особняка. Оставшуюся треть занимали спальни учеников. Когда Матвею было лет двенадцать, он ездил со школьной экскурсией в Петербург. Царскосельский лицей тоже, конечно, входил в программу, и кельи, в которых жили лицеисты, запомнились ему в том обостренно восприимчивом возрасте наилучшим образом.

Увидев ученические спальни в зябликовской школе, Матвей улыбнулся. Похоже, Алексей Лесновский посетил Царскосельский лицей примерно в таком же возрасте и так же хорошо его запомнил.

Не все спальни были заняты. В особняке постоянно жили только те дети, одаренность которых проявилась в отдаленных от столицы городах и весях. Московских учеников каждый день доставлял в Зяблики и развозил по домам школьный автобус.

Правда, в первый же день Матвей выяснил, что уже неделю никакого автобуса нет. То есть он, конечно, есть, но стоит в гараже, потому что водителю позвонили неизвестные люди и приятным голосом сообщили, что если он выйдет завтра на работу, то послезавтра обнаружит в своем транспортном средстве бомбу. Если, конечно, успеет ее обнаружить. Водитель не стал дожидаться не только послезавтрашнего, но даже завтрашнего дня и уволился через десять минут после звонка.

– И как теперь дети сюда добираются? – поинтересовался Матвей, выслушав эту историю от завуча, немолодой дамы с фундаментальной фигурой и такой же фундаментальной прической; он думал, уже и парикмахерских таких нет, в которых сооружают подобное.

– Кто как, – пожала плечами дама. – Основную массу родители привозят.

– А не основную?

– Матвей Сергеевич, – хорошо поставленным голосом сказала завуч, – почему вы спрашиваете об этом меня? Вы считаете, я должна сесть за руль автобуса?

Матвей так не считал. Он считал, что если все будет идти, как идет сейчас, то жить зябликовской школе осталось не больше месяца.

– Елизавета Адамовна, подготовьте мне, пожалуйста, информацию, где и в какое время автобус должен забирать учеников. И сообщите им, чтобы завтра они были на этом месте в это время.

– Вы надеетесь до завтра найти водителя? – усмехнулась дама.

– Завтра я привезу их сам, а водителя найду чуть позже. Не беспокойтесь об их безопасности. У меня профессиональные права и большой водительский стаж.

Завуч пожала плечами.

«Если кто-то по молодости и неопытности своей готов совершать бессмысленные поступки, – отчетливо читалось в ее глазах, – то не дело взрослого опытного человека его от этого отговаривать».

Матвей повозил детей туда и обратно три дня, а потом наконец дозвонился по какому-то безответному подмосковному телефону Жоре Мясникову из мотомехгруппы Пянджского погранотряда. Жора демобилизовался на год раньше Ермолова; звонку бывшего сослуживца он обрадовался так, будто ему позвонил президент страны. Он сразу сообщил Матвею, что приличной работы до сих пор не нашел, что любимая девушка не дождалась, а потому его абсолютно ничего не держит в родном поселке и он готов перебраться в любые Зяблики в качестве водителя, охранника, сапера, да хоть черта лысого.