Первый, случайный, единственный - Берсенева Анна. Страница 36

– Откуда? – пожала плечами Полина. – Зовут Турчин Георгий Иванович, я его паспорт видела, когда квартирами с ним менялась. Сашу какую-то звал, – вспомнила она.

– Почему какую-то? – пожал плечами Юра. – Может, какого-то.

– Да на педика не похож вроде, – сказала Полина. – С чего бы – какого-то? Руку мне так сдавил, что чуть не сломал.

– Вот именно… Нет, это только ты можешь черт знает с кем в одной квартире жить! – сердито сказал Юра. – Вечно у тебя все…

– Юр, а откуда у него огнестрельное ранение? – дипломатично не комментируя это высказывание, перебила Полина. – Он только в магазин выходил, да и то всего два раза, за едой и за замком.

– Это не теперешнее, – нехотя объяснил Юра. – Полугодовалой примерно давности, открылось просто. Но все равно, – решительно сказал он, – здесь тебе делать нечего.

Но уж на этот его тон она не поддалась. Еще не хватало!

– Да ладно! – Полина сморщилась, как будто съела лимон. – Тоже мне, нашел людоеда. Смотри, лежит смирненько, младенец младенцем. Ну Юр, надо же и совесть все-таки иметь. Живой человек, без сознания… – Она отлично знала, какой аргумент может показаться убедительным ее брату, и добавила: – Он мне, между прочим, ничего плохого не сделал. Наоборот, пустил, можно сказать, под крылышко.

– Хорошее крылышко, с дыркой от пули-то, – хмыкнул Юра. – Я же говорю, раздавит и не заметит.

– Не раздавит, – отмахнулась Полина. – Ты мне лучше скажи, что с ним делать, когда проснется? И почему он дергался так? Я, знаешь, подумала, он умирает. – Она вздрогнула, вспомнив это.

– Реакция у него такая на гипертермию, – объяснил Юра. – На температуру то есть. Ну, организм ослаблен – видишь, губы все в трещинах, – вот и реакция. Ваньке прививки поздно сделали, с ним такое же было. Тоже сознание потерял, судороги начались. Женя до смерти перепугалась, – улыбнулся он. – Говорит, Ваньку на руки схватила, выскочила на улицу, орала так, что со всех дач народ сбежался.

– Даже Женя? – удивилась Полина. – Ну, мне тогда сам Бог велел поорать. Правда, такого младенчика на руки не схватишь… Ладно, Юр, – решительно заключила она, – говори, что ему давать – лекарство там какое-нибудь… И не волнуйся, меня без пуда соли не съешь, ты же знаешь.

– Ты его самогончиком разотри, – подал голос Годунов. – Изнутри только, а то на пол лить – это, знаешь, роскошь излишняя.

– Не слушай его, – сказал Юра. – Никаким не самогончиком. Дай чаю с лимоном, и побольше, а я отдежурю и вечером зайду. Ему антибиотики надо поколоть, да и вообще… Надо же все-таки разобраться, кто он и что он.

– Правильно, – обрадовался Годунов. – Самогончик я лучше с собой прихвачу, небось не обидится болезный-то. Ишь, духовитый какой самогон, прям как в саду под деревцем выпиваешь!

Дверь за ними закрылась. Полина вернулась в комнату.

Георгий лежал неподвижно, и вид у него был хотя и не жизнерадостный, но все-таки не такой жуткий, как полчаса назад. Лицо серое, губы и правда в глубоких трещинах, тени под глазами потемнели еще больше… Но дышит ровно, не мечется, уже хорошо.

Полина положила руку ему на лоб и почувствовала, что температуры тоже больше нет, или, по крайней мере, она не такая высокая, как раньше. Зато лоб был мокрый от пота, а когда она откинула одеяло, то оказалось, что и весь он мокрый, как будто его облили водой. Надо было бы перестелить постель, но Полина не представляла, как это сделать – как приподнять его или перевернуть, такого огромного. Да она и боялась его переворачивать: вдруг опять пойдет кровь?

Она достала из шкафа чистое полотенце и стала осторожно вытирать Георгию шею, грудь, живот… Вдруг он вздохнул – даже не вздохнул, а, ей показалось, всхлипнул, горестно и как-то жалобно. Полина быстро наклонилась к нему и тихо спросила:

– Что, Егорушка?

Он, конечно, не ответил. Она провела ладонью по его щеке, и он вдруг повернул голову – так, что ее ладонь оказалась у него под щекой, – и потерся щекой о ее ладонь…

«Он же спит, – подумала Полина. – Просто спит, ничего не соображает, что делает… Что ему снится, интересно?»

Но руку она не отняла и сидела на краю кровати, боясь пошевелиться, чтобы его не потревожить.

Глава 5

Камеру у него отобрали сразу же, как только боевики вырвались за пределы села и за пределы шквального огня, который, впрочем, оказался не настолько шквальным, чтобы им не удалось уйти.

Да камера все равно уже была бесполезна. Кассета в ней кончилась еще в сарае, когда Георгий через окошко снимал последние кадры идущего на улице боя.

Он не сразу решился включить камеру: в голове раскаленным гвоздем сидела мысль о том, что сейчас он будет снимать свои последние минуты. И даже минуты после своих последних минут – он уже будет лежать мертвый, как Валера, а камера еще будет работать у него в руках… Он представлял себе это так ясно, как будто это уже произошло, и долго не решался включить камеру. Но потом все-таки включил и снимал до тех пор, пока не кончилась кассета.

А ранили его, когда уже вырвались из-под огня и оказались в негустом светлом лесу, который начинался у края села и тянулся до самых гор, и покрывал горы. Вылетела откуда-то пуля, шальная, дурацкая, ударила в плечо, и Георгий упал, скорчившись, на траву.

– Вставай! – Тот самый бородатый командир, который сначала руководил всей этой операцией, непонятно, удачной для боевиков или неудачной, а потом заставил Георгия уходить вместе с отрядом, – ткнул его ногой в бок. – Не встанешь – пристрелю на месте. Ну!

В том, что он выполнит свое обещание, сомневаться не приходилось. Георгий тяжело поднялся и, зажимая рукой рану, спотыкаясь, поплелся вперед.

– Быстрей, быстрей шевелись! – Бородатый ударил его в спину прикладом автомата. – Тормозить нас будешь – тоже пристрелю.

Они шли через лес долго. Или просто показалось, что долго, потому что кровь текла не переставая и мутилось в голове? Потом наконец остановились, но, похоже, только для короткой передышки – боевики просто упали на землю под деревьями, переводя дыхание.

– Перевяжи его, Рамазан, – небрежно бросил командир. – А то сдохнет.

– Зачем он тебе? – поморщился Рамазан – молодой, тоже заросший до самых глаз, но не бородой, а короткой черной щетиной. – Сейчас не до него.

– Ничего, пригодится, – широко улыбнулся бородатый. – Если все-таки не сдохнет, в горы продадим. Здоровый, за него много возьмем.

– Он кто такой? – поинтересовался Рамазан, резкими, но точными движениями перебинтовывая Георгию плечо. Бинт ложился туго, и Георгий не удержался от стона. – Заткнись. – Рамазан ткнул его носком сапога в колено и повторил: – Ты кто такой? ФСБ? Зачем камерой снимал?

– Оператор, – прохрипел Георгий.

– Ладно, это мы потом выясним, какой ты оператор, – добродушным тоном сказал командир и коротко, без замаха, ударил Георгия кулаком в скулу. – Рамазан, пленки его у тебя?

– У Вахи. В мешке, – ответил Рамазан, кивая на рюкзак, в котором Георгий держал отснятые кассеты.

Этот рюкзак он таскал за собою повсюду вместе с камерой. Оставлять кассеты на хранение было некому, да он и не оставил бы их даже самому надежному человеку. Отснятый материал и правда напоминал компромат о преступлениях против человечности, и если бы кассеты попали в соответствующие руки, то с ними можно было бы проститься навсегда. А ничто не было ему дороже, чем эти кассеты…

– Все, отдохнули, пора, – скомандовал бородатый. – Теперь глаза ему завяжи, – распорядился он. – И наручники надень.

– Думаешь, убежит? – хохотнул Рамазан, но приказ выполнил.

Куда они шли дальше, этого Георгий уже не видел. К наручникам привязали веревку и за нее тащили его вперед, подгоняя сзади пинками. И сколько это длилось, он тоже не понимал. Может, час, может, пять часов… Он чувствовал только, что идет по бездорожью и то спускается вниз, то, наоборот, круто взбирается вверх. Несколько раз он падал, но сразу поднимался, потому что слышал, как над ним лязгает затвор автомата.