Первый, случайный, единственный - Берсенева Анна. Страница 33

От этого мгновенно пришедшего понимания все события и ситуации, которые попадали в объектив «Дивикама», словно промывались живой водой и приобретали другой масштаб – становились крупными и разительно точными.

И как он мог ради чьих бы то ни было амбиций, а тем более ради денег, предать вот это свое понимание, которое он получил то ли как дар, то ли как награду?

Но объяснять такие вещи Валере было бесполезно. Вон, попытался было объяснить – и пожалуйста, тот уже повторяет его фразу «то, что словами не назовешь» издевательским тоном.

– По-твоему, мало мы здесь сенсаций наснимали? – усмехнулся Георгий. – На Нюрнбергский процесс хватит.

– Да, это проблема… – Кажется, Валера все-таки решил в последние дни не обострять отношения: все равно ведь скоро в Москву, а там он легко поставит на место своего оператора. – Обшмонают хорошенько – и плакали наши кассеты, фиг мы их в Москву вывезем. Ну, ничего, – подмигнул он, – я тоже не лаптем щи хлебаю. Я тут со спасателями Красного Креста скорешился, у них «КамАЗ» свой, «уазик». Мы не самолетом полетим, а им на хвост упадем. До Слепцовска с ними доедем, а в Ингушетии уж полегче будет, прошмыгнем как-нибудь. Короче, вернемся из Ведено – и пора в путь-дорогу.

«Вот тебе и путь, вот тебе и дорога», – мрачно думал Георгий, глядя в окно на по-летнему пыльную, но чистую сельскую улицу.

В голову, как всегда в минуты опасности, лезли в основном какие-то незначительные подробности. Например, думалось о том, что улицы здесь, в Чечне, необыкновенно чистые, несмотря на войну; в России так чисто в деревнях не бывает. И в домах, даже в самых бедных, тоже всегда очень чисто. Вот как в этом, например, доме, в котором они с Валерой сидят третий час под дулами автоматов. Подзарядили, называется, аккумуляторы к камере!

– Влипли мы с тобой, Гора, по самое не могу, – шепнул Валера. – И чего мы сюда заскочили? Главное, уже ведь под финиш, вот же что обидно!

Вряд ли менее обидно было бы влипнуть на старте, но с тем, что ситуация аховая, трудно было не согласиться.

Обычный тихий сельский дом оказался полон мрачных бородатых мужиков, и намерения у них, судя по количеству и разнообразию оружия, были самые серьезные.

– Не эти грохнут, так свои пристрелят, – так же, шепотом, сказал Валера. – Ясно же, сейчас пальба пойдет.

Георгию тоже было это ясно. Дурак бы не догадался, что боевики пришли в село, рядом с которым стоят федеральные войска, не водички попить. Но время шло, минуты тянулись мучительно долго, складывались в часы, а ничего пока не происходило.

И тут, словно в ответ на эти его мысли, за окном послышались выстрелы – сначала одиночные, потом очередями, потом из миномета. Потом совсем близко раздался взрыв, от которого в доме мгновенно вылетели стекла.

Боевики засуетились, бросились во двор.

– Тут сидите! – рявкнул, выбегая, тот, в котором за это время Георгий угадал командира. – Шаг сделаете из дома – застрелю!

Сначала из дома все равно невозможно было сделать ни шагу, даже если бы они и захотели. Прямо под окнами рвались гранаты, гремели автоматные очереди, и Георгий с Валерой головы не могли поднять от пола, потому что пули влетали в разбитое окно. Но минут через пятнадцать выстрелы переместились на другую сторону дома. Прислушавшись, Валера торопливо проговорил:

– Сваливаем отсюда, пока не поздно!

– Думаешь, не поздно? – спросил Георгий.

– Некогда думать! Лезем в окно, пока этих нету!

В окно им вылезти удалось, но двинуться дальше – уже никак: двор простреливался насквозь, и зря, наверное, они сюда вышли. Но и влезть обратно в окно тоже не представлялось возможным, потому что для этого надо было бы распрямиться в полный рост.

– В сарай, Валера, ползком! – Георгий угадал единственное место, где они окажутся в относительной безопасности. – Там переждем!

Он оказался рядом с открытой дверью сарая так быстро, словно не полз, а бежал. Даже камера не мешала – настолько увеличились силы от смертельной опасности. Полутемный, с маленьким окошком сарай был предназначен для хозяйственного инвентаря. У стен стояли вилы, грабли, косы, посередине – тачка с одним колесом. Георгий привалился к стене, отдышался, пытаясь утишить бешеное биение сердца… И тут понял, что Валеры рядом нет.

Он подполз к двери и выглянул из сарая. Валера лежал посреди двора лицом вверх, раскинув руки.

«Что же он, не полз, что ли? – Георгий почувствовал, что ужас пронизывает его от макушки до пяток. – Почему так лежит, как будто стоял и навзничь упал?»

Но думать об этом было некогда. Георгий положил камеру на земляной пол и выполз из сарая во двор.

Он еще надеялся, что, пока доползет до Валеры, тот сам двинется ему навстречу. Ну, может, взрывом его оглушило, придет в себя… Но, оказавшись рядом с Валерой, Георгий увидел, что никуда тот уже не двинется.

Не надо было искать пульс, чтобы понять: когда снесена половина головы, живым человек быть не может.

Георгию показалось, что у него самого сносит голову – кожа на ней стянулась, волосы встали дыбом. Издав какой-то жуткий горловой звук, он взвалил на себя мертвого Валеру и пополз к сараю.

Глава 4

Над тем, какую будет делать мозаику, Полина долго не размышляла. Вернее, она и совсем над этим не размышляла – она словно угадала это в себе, как угадывают безотчетные, но сильные желания.

Зернышко, которое непонятно откуда залетело в душу, впервые шевельнулось в ней тем вечером, когда Полина разговаривала с Юрой в Лефортовском парке. Вспомнила наскальные рисунки, которые первобытный человек делал с тем же восторгом, с которым она делала мозаику, всплыла в памяти Якутия, где эти рисунки нашлись… А потом всплыли и какие-то слышанные краем уха истории про якутских богов – и сразу вспыхнул интерес, и стало понятно, что всплыли они не зря.

Про якутских богов, да и вообще про Якутию Полина ничего не знала, но это были все-таки не тайны внеземных цивилизаций – разузнать об этом побольше оказалось нетрудно. Даже ходить далеко не пришлось: в огромной гриневской библиотеке она обнаружила толстый том якутского эпоса. Как он там оказался, если дедушка Юрий Илларионович занимался вовсе не якутским эпосом, а русской лингвистикой, было совершенно непонятно. Но Полина еще со времен своих школьных рефератов знала: в дедушкиной библиотеке есть все, что может ей когда-нибудь понадобиться, потому что там есть даже то, что не понадобится ей никогда.

– Знаешь, как мы ее со старой квартиры перевозили, библиотеку! – вспоминал папа. – Мы ведь с бабушкой Милей на Большой Ордынке жили, в коммуналке, это потом на Аэропорт переехали, когда она кооперативную квартиру получила. Так вот, бабушка считала, что книги вообще перевезти невозможно, потому что, если мы их уберем, то в комнате потолки обвалятся. А что ты смеешься? – Он и сам улыбался. – Между прочим, профессор, у которого дедушка твой учился, в тридцатые годы специальную бумагу от городских властей получил. Что его квартира капитальному ремонту не подлежит, потому что, если из нее книги вынести, то изменится баланс дома и здание разрушится.

Видно, дедушка запомнил библиотеку своего профессора и по ее образцу собрал собственную.

Полина вообще-то читала не так самозабвенно, как Ева, но якутский эпос – бесчисленные стихотворные строфы, называвшиеся олонхо, – проглотила просто за одну ночь. Очень уж точно, словно по заказу, все это ложилось на ее нынешние мысли! В олонхо действительно чувствовалась та изначальность, которая в ее сознании сразу связалась с мозаикой. Да и просто много их было, этих маленьких строф, и этим они напоминали кусочки смальты, мелкие камешки.

В якутском эпосе происходили какие-то мощные, страшные события: кружился, гудя и расплескиваясь, как лохань, бедственный преисподний мир, охваченный багрово-синим огнем, и существовало еще какое-то девятое небо, и это небо было объято голубым огнем и расплескивалось, как вода в лукошке берестяном…