Возраст третьей любви - Берсенева Анна. Страница 36

В загсе Юра впервые узнал Олино паспортное имя – Ким Ок Хи.

– А что это значит? – заинтересовался он.

Он уже знал, что сахалинские корейцы выбирают русский вариант своего имени по второй его корейской части – вместо Ок получилась Оля.

– Это значит – «мастер радости», – ответила она. – Вернее, «ювелир радости».

– Надо же, – хмыкнул Юра. – Красиво… И тебе подходит! Как будто уже для взрослой имя выдумывали.

– Просто имя влияет на судьбу, – возразила она. – Раз мне дали такое имя, значит, я такой и должна была вырасти, такая и будет судьба.

– Может, и так, – согласился он. – Мою возьмешь фамилию?

– Наверно, будет немножко смешно, – улыбнулась Оля. – Корейское имя, русская фамилия. И мне… Ты не обидишься, Юра?

– Не обижусь, – улыбнулся он. – Что?

– Конечно, надо брать фамилию мужа, но мне… Мне хочется хоть что-нибудь все-таки от родителей оставить. Хотя бы фамилию… Я же от них совсем ухожу, понимаешь? А я у них последняя оставалась дочь не замужем, и сына у них нет…

Юра понял, о чем она говорит, и не стал возражать. И что значит «совсем ухожу» – тоже понял. Может быть, отношения с ее родителями в конце концов наладятся; правда, это его мало беспокоило. Даже наверняка наладятся. Ну, не бандит же он, не убийца с большой дороги, чего им от него шарахаться – оттого, что жил с их дочерью «просто так»? Сахалинские корейцы жили довольно замкнутыми кланами, но с русскими общались нормально, не отгораживались стеной.

И все-таки слишком разные у них были жизни… Юра не хотел менять свою в связи с Олей больше, чем это уже произошло, и она это хорошо понимала.

Он никогда не сравнивал ее с Соной. Оля и привлекла-то его тем, что оказалась первой женщиной, с которой он забыл сравнения… Но совсем не вспоминать прошлое всего-то четырехлетней давности, лежа рядом с юной женой в первую ночь своего второго брака, – совсем не вспоминать он все-таки не мог…

Гринев до последней минуты не верил, что Сона согласится.

Она больше не смотрела на него с неприязнью, как это было до их разговора в «Праге». Но Юра не мог понять, какое чувство проступает в ее глазах, когда она видит его, – удивление, недоумение, может быть, даже страх? И все-таки это было какое-то чувство, а не тот последний мрак, который он видел прежде…

Ее пора было выписывать, это она понимала. Не могла не понимать, что уже по меньшей мере две недели ее держат в больнице просто из жалости, а для Института Склифосовского, куда потоком везут людей с тяжелыми травмами, это все-таки непозволительная роскошь.

Гринев попросил Сону зайти в ординаторскую вечером, когда кончился вечерний обход во время его дежурства. Точно так же он вызывал ее сюда, чтобы сообщить о смерти родных, и боялся теперь этих ассоциаций. Но что было делать? Светонин сам попросил его:

– Юра, поговори уж ты еще раз с Туманян, раз взялся… Надо с ней решить, ты сам понимаешь. Пусть определится, куда будет выписываться, не можем мы больше ее держать.

«Надо решить, надо… – билось у него в голове, когда он ждал Сону, сидя за столом у темного вечернего окна. – Что она решит?»

– Я не стал бы вас торопить, Сона, – сказал Юра, когда она наконец пришла, села напротив, локти поставила на стол, подперев ладонями подбородок. – Я просто боюсь вас торопить, вы понимаете? – помолчав, добавил он. – Мне все время кажется, что вы скажете: нет, уезжаю. И что тогда? Но меня самого торопят, потому что…

– Я понимаю почему, Юрий Валентинович, – перебила она. – Не надо мне объяснять.

– Нет, это не только потому… – путаясь, как мальчик, все-таки попробовал он объяснить. – Я говорю вам это потому, что…

– И это я тоже понимаю – почему вы говорите… – сказала она. – Но мне трудно, Юрий Валентинович, мне так трудно, я теряюсь, вы понимаете, да? Это так неожиданно – все, что вы сказали… Я не могу поверить.

– Вы не верите мне? – всматриваясь в ее глаза, спросил он.

– Вам нельзя не верить. – Сона улыбнулась, и он так обрадовался глубокому отсвету улыбки в ее глазах, что почти перестал вслушиваться в слова. – Я не могу поверить себе… Или в себя, так правильно сказать? Здесь все пусто.

Она коснулась рукой своей груди; у него сердце сжалось.

– Вы думаете о Тигране?.. – спросил Юра.

Эта мысль все время не давала ему покоя. Конечно, услышав его неожиданное предложение, она не может не думать о человеке, которого любила, за которого собиралась замуж…

– Обо всех, – покачала она головой. – Обо всех, обо всем и о нем тоже. Он такое же мое детство, как мама, как тетя Света, как все – вы понимаете, да? Мы выросли вместе, ходили в одну школу. Тигран мне в пятом классе сказал, что хочет, чтобы я была его женой. Это, конечно, немножко смешно, но я сразу согласилась… Так понравилось, что мне делают предложение, как взрослой женщине! – Она снова улыбнулась легкой улыбкой, в которой мимолетно мелькнуло счастье; может быть, даже не счастье, а воспоминание о нем. – А потом это так и осталось, как-то само собой… Я была красивая, за мной многие ухаживали. – Она сказала о себе «была» без малейшего кокетства, мимоходом, как будто и сомневаться было невозможно, что вся ее жизнь осталась в прошлом. – Но мне хотелось только играть, на рояле играть, все остальное было не очень важно. А он меня любил, и все любил, что я делала, даже мой рояль любил почти как я, хотя у него совсем не было слуха. Он учился в Ленинграде на горного инженера, мы с ним встречались только на каникулах, когда приезжали к родителям. А в этот раз приехали, чтобы сделать помолвку. У нас помолвку делают очень торжественно, даже смешно… Я понимаю, о чем вы хотите спросить, Юрий Валентинович! – вдруг оборвала себя Сона. – Не спрашивайте, это сейчас неважно – настоящая это была любовь или только детская…

– Я ни о чем не собирался вас спрашивать, – наконец смог сказать Юра. – Я только хотел повторить: прошу вас, останьтесь со мной… Я это тысячу раз готов повторить, Сона! Нельзя сейчас решать, вы сейчас ничего не можете решить, я понимаю, что жестоко требовать от вас сейчас… Если бы время не поджимало, я бы и не требовал. Но вы уедете, и все это станет совсем безнадежно!

Он так хотел, чтобы она поверила ему, чтобы перестала раздумывать и взвешивать – и просто согласилась! Наверное, это желание так ясно слышалось в его голосе, что пробивало стену, которой Сона была отгорожена от всего мира.

– Но как же это будет? – спросила она, глядя на него с уже знакомым выражением то ли удивления, то ли недоумения. – Я не представляю… Юрий Валентинович, ведь мы с вами до сих пор на «вы», разве не замечаете? И ведь у вас, конечно, есть родственники, родители… Нет, я не представляю!

– Вы сами не понимаете, что говорите, Сона, – с трудом выговорил он. – Родственники, родители – о чем вы думаете!

– Но я не могу об этом не думать! – воскликнула она, и Юра обрадовался, что голос ее все-таки стал спокойнее, яснее. – Как можно не думать о родственниках своего мужа? – При этих словах, которые, может быть, ничего еще не значили и вырвались у нее случайно, сердце у Юры замерло. – У них сложилась своя жизнь, есть свои размышления о будущем сына, они меня совсем не знают, и вдруг…

– Они меня знают, – перебил Юра. – Этого достаточно. И на будущее мое никто не претендует. К тому же у меня отдельная квартира, хотя и в том же доме. Можете вообще с моими родителями не встречаться, если не хотите.

– Что вы говорите, это же просто некрасиво, – покачала она головой. – У нас это был бы позор на всю жизнь – не встречаться со свекровью… Все так странно! Я ничего не понимаю… И ничего не могу себе представить, просто ничего! И к тому же свадьба, музыка… Это мне вообще даже страшно подумать…

– С ума вы сошли, Сона! – воскликнул он. – Какая свадьба, какая музыка? Я что, по-вашему, совсем ничего не понимаю?

Все дрожало у него внутри, Юра чувствовал, что Сона колеблется и вот-вот согласится. Ему не казались ни обидными, ни оскорбительными ее размышления о том, к чему он стремился весь, без размышлений. Он хотел сейчас только одного: чтобы пройдена была точка равновесия, чтобы она качнулась к нему, а там он сделает все, чтобы… Не может быть, чтобы она ничего не почувствовала потом, когда уже будет с ним!