Яблоки из чужого рая - Берсенева Анна. Страница 35

Аня лежала, прикрыв глаза и прислушиваясь к голосам, доносившимся со второй половины дома. Она пыталась различить голос Сергея, но он не слышался совсем, а слышались только крикливые, какие-то неестественные причитания, потом начались просто крики, похожие на ругань, потом послышалась песня. Песню тянули вразброд, но один женский голос был чистый и высокий, он-то и вел долгую, печальную мелодию. И под этот одинокий голос Аня уснула.

Она проснулась оттого, что Сергей обнял ее и поцеловал в краешек губ.

– У тебя губы антоновкой пахнут, – шепнул он в темноте. Оказывается, пока Аня спала, уже наступил вечер, а может быть, даже ночь. – Яблочным соком. Анюта, любимая моя…

Сергей впервые вслух сказал те слова, которые были написаны на колечке, и сказал так, что Аня почувствовала, как мгновенно улетают остатки ее сна. Правда, она и во сне тоже видела Сергея, но наяву он все равно был лучше – когда целовал ее лицо, и гладил щеки твердыми ладонями, и обнимал ее, прижимая к себе.

Он лежал рядом с нею на топчане, и Ане уже не казалось, что топчан жесткий. Она всегда забывала обо всех приметах внешнего мира, когда Сергей оказывался рядом, – о дожде, о снеге, о солнце… Он был и дождь, и снег, и солнце; все это не могло быть заметно и не могло иметь никакого значения, когда он был рядом.

– Анюта, я тебя люблю, – проговорил он прямо ей в губы. – Ты поверь мне и не бойся.

Она не поняла, чего могла бы бояться, потому что ничего с ним не боялась и верила ему во всем. Но когда он осторожно коснулся рукой подола ее юбки и приподнял этот подол, Аня не то чтобы испугалась, а как-то немножко растерялась. Она не знала, что должна делать, чтобы все получилось так, как он хочет. Но если не делать совсем ничего, то это ведь, наверное, тоже не будет так, как надо?

Аня сама потянулась к подолу своей юбки, движение получилось торопливым и неловким, она поняла это и успела даже расстроиться – но тут же наткнулась на Сергееву ладонь, и все это стало неважно… Он погладил и легко сжал ее руку, неловко цепляющуюся за юбку, и в этом его движении была такая живая успокаивающая сила, которая не нуждалась в том, чтобы Аня ей помогала.

На ней были плотные шерстяные колготки – Аня как-то не сообразила, что стоило бы надеть тоненькие, капроновые, в которых соблазнительно выглядели бы ножки. Она подумала об этом только теперь, когда Сергей медленно, снизу вверх, провел рукой по ее ноге и все ее тело вздрогнуло вслед движению его руки…

А потом она вообще перестала думать.

Когда и юбка была снята, и дурацкие детсадовские колготки лежали на полу, Аня уже знала только одно: что надо делать все так, как хочет Сергей. Не потому надо, что он ее заставляет, а потому что он знает главный секрет, которому подчиняется в жизни все: и ее душа, и ее вздрагивающее под его руками тело – тоже.

– Анюточка, – вдруг проговорил он, задыхаясь, – прости меня, не могу я, не сдержусь больше, прости!

Аня не поняла, о чем он говорит. Чего он больше не может, за что просит у нее прощения? И только когда она почувствовала, что Сергей коленями раздвигает ее ноги, что ей становится неудобно, потом почти больно, потом совсем, очень больно, – только тогда она вспомнила, что его поцелуи, и прикосновения его ладоней – это ведь еще не все, что должно между ними сейчас произойти. «Все» же действительно оказалось больно, как она и знала из книг. Но, главное, это «все» оказалось какое-то… лишнее, совсем ей ненужное. И этого она из книг не знала, а узнала только сейчас.

Аня стеснялась таких своих ощущений, но ничего не могла с собою поделать. Ей хотелось, чтобы Сергей просто целовал ее и гладил, и пусть бы гладил ее всю, клал руки на грудь, на живот, опускал их все ниже и ниже – она совсем его не стеснялась, ей было так хорошо от его прикосновений! – но только не было бы этой боли, которую она едва терпела, незаметно прикусывая губы.

– Я сейчас, Анюточка, потерпи еще немного!.. – уже даже не проговорил, а простонал Сергей, и ей стало до невозможности стыдно оттого, что он догадался, что она просто терпит боль, которую доставляет его такой безжалостный, в самую глубь ее тела, порыв.

И вдруг он задрожал и сжал ее плечи так, что она еле сдержала вскрик. И все время, пока он бился и вздрагивал, уткнувшись лбом ей в плечо, Аня боялась закричать от боли и хотела только одного: чтобы это закончилось поскорее.

Но когда это наконец произошло – когда Сергей замер, отпустил ее плечи, отстранился и лег рядом, – она поняла, что готова терпеть все, что угодно и сколько угодно. Потому что он не просто лег рядом, а сразу стал целовать ее, и целовать так, как никогда не целовал прежде.

Он никогда не целовал ее с такой сильной, такой открытой благодарностью, никогда не говорил таких слов, которые шептал сейчас, и никогда ее голова не лежала на его плече.

Потом они замерли, прижавшись друг к другу и продолжая целоваться. Потом Сергей оторвался от ее губ и сказал:

– Совсем я голову потерял – даже постель забыл постелить!

Голос его звучал виновато.

– А разве здесь есть постель? – спросила Аня и засмеялась: не потому что спросила что-нибудь смешное, а потому что непривычно было слышать его виноватый голос.

– Здесь – не знаю, но мама с собой привезла, – сказал он. – Привстань на минутку, я постелю, а то на такой подушке лежать противно.

– Тебе было противно? – снова засмеялась Аня.

– Я об этом забыл, – улыбнулся Сергей. – Но теперь надо вспомнить.

Постель, которую он расстелил мгновенно – Аня только успела набросить на плечи свою куртку, лежащую на стуле у кровати, – оказалась такая ослепительно белая, что ею, казалось, осветилась вся комната.

– Ну вот, теперь можно ложиться, – сказал Сергей, откидывая край одеяла. – А то совсем я… как пещерный человек.

Он быстро поцеловал Аню в губы, снял с ее плеч куртку и уложил в постель, накрыв одеялом до подбородка. Только теперь она почувствовала, что в комнате вовсе не тепло, и заметила, что здесь даже нет печки.

– А ты? – спросила она. – Ты опять куда-нибудь должен идти?

– Больше никуда. Кончились поминки, даже без драки обошлось, хотя и чудом, по-моему. – Он отвел волосы, упавшие ей на глаза, и задержал руку у нее на лбу. – Я только покурю на крылечке и приду к тебе. Можно?

– Ну зачем ты спрашиваешь? – укоризненно сказала Аня.

– Затем, что… не очень-то тебе все это было, да? – вздохнул Сергей. И вдруг сказал, глядя прямо ей в глаза: – Анюта, выходи за меня замуж.

Аня так растерялась от этих его слов, что чуть не нырнула с головой под одеяло. Она совсем не думала о том, чтобы выйти замуж, это было слово из какой-то взрослой, ей еще только предстоящей жизни! Но вместе с тем она ведь и не представляла, что может наступить такое время, когда она будет без Сергея, а это же, наверное, и значит – выйти за него замуж?

– Я очень этого хотел бы, – сказал он, не дождавшись от нее ответа.

Он стоял у сверкающего белой постелью топчана, держал в руке так и не закуренную сигарету и смотрел на Аню тем взглядом, которого она совсем не понимала. Пятнышко стрелой белело у его виска.

– Ты сейчас как будто скажешь «но», – тихо проговорила она. – Почему, Сережа?

– Потому что я не могу предложить тебе ничего такого, в чем я был бы уверен: лучше для тебя и быть не может, – ответил он. – Я сказал, чтобы ты выходила за меня замуж, потому что очень сильно этого хочу. Но вот я, например, очень сильно хотел, чтобы ты сегодня со мной поехала. И что? Очень тебе здесь нравится? И замуж за меня – тоже… Я же понимаю, что жизнь у меня будет самая обыкновенная. – Он сел на край постели и взял Аню за руку. И сразу же она стала слышать его слова совсем по-другому: она слышала то, что он говорил, и одновременно чувствовала то, чего он сказать не мог. – Я же самый обыкновенный математик. Ну, может быть, немножко лучше, чем другие, – в аспирантуру собираюсь. Но у меня обыкновенный логический ум, и я не представляю, чтобы моя жизнь была шире, или даже не шире, а как-то… ярче, чем это возможно по законам обыкновенной житейской логики. Это непонятно? – спросил он.