Яблоки из чужого рая - Берсенева Анна. Страница 70

Он хотел сказать, чтобы она больше не стояла на дороге с девочкой, но ему и без того было неловко и даже стыдно. В этом его поступке была не только бессмысленность, но и та пошлая эффектность, которую он всей душой ненавидел. Ему хотелось поскорее уйти и поскорее забыть эту женщину.

Но, прежде чем уйти, он еще раз прямо взглянул в ее огромные глаза. Они были не черные, как ему сразу показалось, а темно-серые – цвета мрачных грозовых туч.

Амалия молчала. Сергей повернулся и пошел к двери. Картины неудобно болтались у него в руке и били по ногам.

Он швырнул их в багажник и, сев за руль, долго не трогался с места. Надо было немного отойти от всего этого, нельзя было ехать в таком состоянии, тем более в кромешной темноте, которая сгустилась за то время, пока он черт знает чем занимался.

Наконец он повернул ключ зажигания и начал разворачиваться посреди деревенской улицы. И тут же понял, что с машиной что-то не так. А еще через минуту, выйдя из нее, понял, что именно не так: задние колеса были спущены, притом не одно, чтобы можно было поставить запаску, а оба.

Сергей выругался, пнул колесо ногой и, в сердцах хлопнув дверцей машины, пошел обратно к калитке.

Дверь открылась сразу же, как только он постучал. Кажется, все три обитательницы дома стояли под нею, ожидая его возвращения.

– Я же тебе говорила, – насмешливо сказала матери Амалия. – Они любят красивые жесты, но не до такой степени. Не волнуйтесь, я еще не потратила ваши деньги, – сообщила она Сергею. – Можете получить их обратно. Только картины тоже придется вернуть. Или вы их уже выбросили?

– У вас дурной глаз, – сердито сказал он. – Я пробил колеса, как вы и предупреждали.

– Это не мой дурной глаз, а особенности местных дорог, – мгновенно ответила она. – Главные проблемы России – дураки и дороги, разве вы не знаете?

«Все в наличии, – чуть не сказал он. – И дурак, и дороги».

Но вместо этого спросил:

– Здесь есть поблизости шиномонтаж?

– Я понятия не имею, что это такое, – пожала плечами Амалия. – И никогда не интересовалась, есть он здесь или нет. По-моему, здесь вообще ничего нет.

– А машина у кого-нибудь из ваших соседей есть? Чтобы купить еще одну запаску?

– У моих соседей можно купить только самогон, – объяснила она. – Чтобы забыться и заснуть.

– У вас на крыльце?

– Ладно, проходите. – Амалия наконец отступила от порога. – Вижу, вы напрашиваетесь как минимум на ночлег. А я, вследствие вашей благотворительной деятельности, не имею права вам отказать.

– И как максимум тоже, – сказал Сергей, проходя вслед за нею в сени. Старуха и девочка расступились, пропуская его. – Кормить меня не надо.

– Кроме козьего молока, все равно ничего нет. Его можете пить совершенно бесплатно и в любых количествах. Если вас его запах не смущает.

– Вы машину-то во двор загоните, – подсказала старуха. – Люди у нас такие, за ночь не только что колеса, все подчистую снимут, завистливые они тут, думают, у Амалички любовники богатые, а какие у ней любовники, кому мы нужны с нашей бедностью, сами видите…

– Мама, помолчи хоть пять минут, – резко сказала Амалия. – Он без тебя разберется, что делать со своей машиной.

Будь Сергей в нормальном состоянии ума, он, конечно, и прежде старухи сообразил бы, что машину надо поставить во двор. Но нынешнее состояние его ума невозможно было считать нормальным. Он сам не понимал, что с ним творится.

Въехав во двор – хлипкий забор, правда, не показался ему надежной защитой от автомобильных воров, – он позвонил жене и предупредил, что сегодня все-таки не вернется, потому что пробил колеса.

– Я в мотеле переночую, – сказал он. – Шиномонтаж уже не работает, придется до завтра ждать.

Сергей никогда не врал Анюте, даже в таких вот мелочах, но и это получилось сейчас как-то само собою. Это мелкое вранье тоже было частью смятения, которым он неизвестно почему оказался охвачен.

Он закурил, стоя на крыльце, словно зачем-то пытался оттянуть ту минуту, когда придется войти в дом. Он выкурил две сигареты подряд и поднес зажигалку к третьей, когда на крыльцо вышла Амалия.

– Вам постелено, – сказала она. – У меня в комнате, пойдемте, провожу. Я с дочкой лягу, – добавила она, предупреждая его уверения в том, что он отлично переночует на какой-нибудь свободной кровати.

– Извините, я не представился. Сергей, – сказал он.

– А отчество?

– Константинович. Ермолов. Паспорт показать?

– У нас красть все равно нечего. Разве что ваши деньги, – ответила она. – Можете ложиться, Сергей Константинович. Да, туалет на улице, а умывальник на кухне.

– А вас, в таком случае, как по отчеству? – спросил он.

– Амалия Савельевна Климова.

Что мамаша у нее умом не блещет, было понятно и до того, как Амалия сообщила свое полное имя. Или это папаша Савелий так ее окрестил? Впрочем, никаких папаш здесь, похоже, не было и помину, по меньшей мере в двух поколениях.

– Будем знакомы, – кивнул Сергей.

Комната, в которой оставила его Амалия, была еще меньше, чем общая, но все-таки не казалась такой убогой. Наверное, из-за того, что ее стены были сплошь увешаны картинами. Некоторые из них были написаны на холстах, но большинство – на чем-то вроде картона. В отличие от тех, что лежали в багажнике «Вольво», ни на одной из этих картин не было рамы. Видимо, Амалия продавала у дороги те, что выглядели наиболее презентабельно.

Правда, других различий между этими картинами и теми, которые он приобрел, Сергей не обнаружил. На этих было все то же самое: размытые линии и пятна, между которыми вкраплены фотографически точно выписанные предметы, явно с претензией на символичность – песочные часы, опрокинутые кувшины, из которых, в точности по фильмам Тарковского, вытекает молоко, и прочее в том же духе.

Вся Амалия была в этих картинах, и не надо было особенно разбираться ни в живописи, ни в душах человеческих, чтобы это понять. Сергей не понимал только, почему картины вызывают у него усмешку, а Амалия… А Амалия не вызывает.

Сна не было ни в одном глазу. Он выключил свет и, не раздеваясь, лег на разложенный диван, пружины которого тут же вдавились ему в спину. Ясно было, что уснуть ему не удастся. И пружины эти, и бредоватые линии на обступающих со всех сторон картинах, и, главное, необъяснимое смятение, которым он охвачен…

Полежав так минут десять, Сергей поднялся, проверил в кармане сигареты и, осторожно пройдя через темную переднюю комнату и сени, снова вышел на крыльцо.

Поеживаясь от ночной ноябрьской стылости – все-таки не надо было выходить, только взбодрился некстати! – он закурил, спустился с крыльца и зачем-то пошел по дорожке, тянущейся вокруг дома. Ему не лежалось, не сиделось и даже не стоялось на месте.

Сразу за углом он столкнулся с Амалией.

– Вы почему здесь бродите? – спросила та, впрочем, без особенного удивления.

– Туалет ищу, – ответил он.

– Вон там, за кустами, – показала она. – Я оттуда иду. Проводить?

– Спасибо, это я на будущее, – отказался он. – Чтобы ночью потом не искать. Мало ли, козьего молока напьюсь… А вы давно здесь живете?

– У вас сигареты есть? – вместо ответа спросила Амалия. – Дайте хоть одну, а то у меня еще вчера кончились. Я здесь родилась, – сказала она, затягиваясь сигаретой, которую – в самом деле только одну – вынула из его пачки. – С тех пор и живу. Двадцать семь лет, с перерывами разной длительности. Еще какие будут вопросы?

– Никаких, – сказал Сергей и, взяв ее за плечи, повернул к себе лицом и поцеловал.

Поцелуй был долгий – он не мог оторваться от ее пахнущих дымом губ. Широко открытые глаза Амалии были вровень с его глазами, и ему казалось, что из них, как из темных туч, сейчас ударят молнии.

Но молнии не ударили. Ни пока Сергей целовал ее, ни когда поцелуй все-таки закончился; не мог же он длиться вечно.

– Вы считаете, что слишком много заплатили за картины? – после некоторой паузы спросила она. – Хотите, чтобы я дала сдачу собой?