Яблоки из чужого рая - Берсенева Анна. Страница 72

Глава 17

Когда Сергей проснулся, Амалии рядом не было.

Он вспомнил, что она ушла еще до того, как он заснул. Неизвестно, получила ли она в следующий и еще в следующий раз какое-то удовольствие, кроме метафизического; ему она об этом не сообщила.

Он думал, что не уснет вообще, до того был взбудоражен и смятен, но уснул сразу же, как только за ней закрылась дверь. Просто провалился во мрак, и все. Наверное, физическая усталость от этой невыносимой женщины все-таки оказалась сильнее, чем душевное от нее же смятение.

И вот он проснулся в тишине и одиночестве, в чужой кровати, среди чужих картин, и сердце его сжала такая тоска, такой стыд, что хоть в петлю головой.

Он взглянул на часы – было уже одиннадцать.

Одевшись, Сергей вышел на улицу, отыскал туалет, потом выкурил на крыльце сигарету, хотя никогда не курил натощак, потом умылся на кухне и, не найдя чем вытереться, вернулся в ту комнату, где Амалия вчера продавала ему картины.

И увидел девочку, сидящую за покрытым клеенкой столом. Наверное, она появилась здесь, пока он умывался.

– Доброе утро, – сказала она. – А никого нету.

Сегодня, без ватника и платка, она уже не вызывала жалости, хотя, правда, Сергею показалось, что одета она мрачновато – в черные брючки и черный же свитерок. Но все-таки она выглядела обычной девочкой лет шести, с двумя хвостиками, стянутыми резиночками, а не несчастным созданием, вышедшим прямо из романов Достоевского.

Нет, пожалуй, все же не обычной она выглядела. Та нежность, которая вчера в ее карих, с золотыми огоньками глазах смешивалась то с опаской, то с любопытством, сегодня стала еще отчетливее и яснее. Теперь это было что-то вроде нежного удивления, направленного на весь мир, и в том числе на незнакомого человека, который вышел из кухни с мокрым лицом.

Девочка была совершенно не похожа на Амалию. Вряд ли с возрастом ее внешность приобрела бы неотразимые классические черты, но обаяния в ней уже сейчас было гораздо больше, чем в ее матери. Да в Амалии и не было никакого обаяния. В ней было совсем другое, и при воспоминании об этом «другом» у Сергея по всему телу прошла дрожь.

– Доброе утро, – поздоровался он, отогнав от себя это неуместное в детском обществе воспоминание. – А где же все?

– Мама и бабушка поехали в Москву за продуктами, – ответила девочка. – У нас уже давно не было денег, и поэтому кончились все продукты, даже крупа. Козу мы кормим сеном, а поросенка уже нечем стало кормить. Вот бабушка и поехала все купить. А одна она не донесет, поэтому уговорила маму ей помочь.

– Так ты, получается, не завтракала? – спросил Сергей.

– Нет, я покушала кашу на козьем молоке. Вчера еще была манка, и бабушка наварила на два дня, – обстоятельно объяснила она. – Я вам тоже оставила, но только холодную. Вы будете кушать?

– Нет, спасибо, – отказался Сергей. – Я манную кашу не очень люблю.

– Я вообще-то тоже, – кивнула девочка. – Но что же делать, если больше ничего нету? А как вас зовут?

– Сергей Константинович, – ответил он, судорожно сглатывая комок, подкативший к горлу.

Что делать, если нет ничего, кроме холодной манной каши, он не знал. В его жизни таких ситуаций не было. Как только подобная ситуация пару лет назад наметилась, он тут же ее переломил. Довести ее до того, чтобы его ребенку нечего было поесть, он не мог.

– Ой, у вас такое длинное имя! Его же трудно каждый раз выговаривать, – вздохнула девочка.

– Ну, раз трудно, то можешь называть просто Сергей, и все, – сказал он. – А тебя как зовут?

– Маруся.

– Маруся Климова? – засмеялся он. – Прости любимого!

– Взрослые почти все так говорят, – засмеялась в ответ Маруся. – А почему?

– Да так, – смутился Сергей. – Есть такая песня, и она сразу приходит в голову. Если голова пустая, – уточнил он.

– А у вас голова пустая? – тут же заинтересовалась Маруся.

– Сейчас – абсолютно. – Удивительно, но, говоря об этом не себе, а золотоглазой девочке, Сергей не испытывал никакой горечи. – Я, наверное, слишком долго спал.

– А я рано встала, – сказала Маруся. – И уже нарисовала две картинки. Хотите, покажу?

– Конечно, – кивнул он, хотя известие о том, что Маруся рисует картинки, ничуть его не обрадовало.

Лучше бы она и в этом не была похожа на свою маму.

В комнате, куда Маруся привела его смотреть картинки, царил такой же дремучий беспорядок, как и во всем доме. О том, что здесь живет ребенок, можно было догадаться лишь по очень незначительным приметам – больше всего по тому, что одежда, разбросанная по стульям, кровати и полу, была маленьких размеров. Одежды, впрочем, было немного, а игрушек или детских книжек не было вовсе.

Вместе с одеждой повсюду были разбросаны и рисунки. Маруся подняла с пола и положила на стол несколько листков.

– Вот это мои сегодняшние работы, – со взрослыми, явно мамиными интонациями сказала она. – Но я ими пока не очень довольна.

– Ты хорошо рисуешь, – похвалил Сергей, хотя рисунки были самые обыкновенные, какие рисует большинство детей в первое время после того, как к ним в руки попадают карандаши и краски. Матвей тоже в раннем детстве рисовал так живо и необычно, что Анюта думала, что он будет художником, но уже к школе это прошло у него навсегда. – А сколько тебе лет, Маруся? – спросил Сергей.

– Восемь.

– Ничего себе! – удивился он. – Я думал, пять или шесть.

– Просто я субтильная, – сообщила она. – Это мама так говорит. А бабушка говорит, что я недокормыш. И козье молоко заставляет пить. Но меня от него тошнит еще больше, чем от манной каши. Оно вонючее.

– А почему ты не в школе? – спросил Сергей. – Раз ты уже такая большая.

– Сегодня же суббота, – напомнила Маруся. – И к тому же осенние каникулы. Но в понедельник уже в школу, – вздохнула она; видимо, эта мысль не доставляла ей ни малейшего удовольствия. – Хотите, я вас нарисую? – предложила Маруся.

Сергей хотел только одного: уехать, пока не вернулась Амалия. Он еще надеялся, что это ему поможет.

Но в том, как Маруся говорила, улыбалась, смотрела на него, было столько нежного доверия, что он сказал, вздохнув:

– Рисуй, – и уселся перед нею на стул.

Маруся вскарабкалась с ногами на другой стул и, как все дети высунув от усердия язык, принялась что-то изображать карандашом на обратной стороне своего утреннего рисунка. Видимо, бумаги у нее было не в избытке.

– Дали Мурочке тетрадь, стала Мура рисовать, – улыбнулся Сергей.

– Как-как? – заинтересовалась она. – Это что, стихи? А про кого?

– Да можно считать, что про тебя. Ты ведь как раз Мурочка. А почему же ты этих стихов не знаешь, а, Маруся Климова?

– Я их никогда не читала, – пожала плечами она. И вежливо попросила: – Сергей, вы не могли бы мне их рассказать?

– Мог бы, – еле сдерживая смех, кивнул он. – Дальше там написано следующее: «Это козочка рогатая, это елочка мохнатая, это дядя с бородой, это дом с трубой…»

Он рассказал все стихотворение про Бяку-Закаляку кусачую, которую девочка Мурочка сама из головы выдумала, а потом сама же испугалась. Он знал эти стихи наизусть еще с тех пор, когда читал их Матвею в белорусском гарнизоне. Да он, можно сказать, на этих стихах, которые ребенок слушал с осмысленным восторгом, впервые и осознал по-настоящему, что любит своего сына; до этого тот вызывал у него в основном опасливое недоумение.

– Здорово! – восхитилась Маруся, дослушав до конца. – А кто автор?

– Автор Чуковский. Неужели никогда про него не слышала?

– Нет, – покачала головой Маруся.

– А про кого же ты слышала? – удивился Сергей. – Про Барто, например, или про Андерсена?

– Нет, – вздохнула она. – Понимаете… Это же, наверное, детские авторы, да? А мама говорит, что из ребенка незачем с рождения делать кретина, он вполне в состоянии сразу воспринимать настоящие книги.

– И какие же, интересно, книги она тебе читает? – спросил Сергей, изо всех сил стараясь, чтобы в его голосе действительно звучал только интерес, а не раздражение.