Блондинки в шоколаде, или Психология Барби - Биркитт Ирина. Страница 11

А в меня этот спирт уже не лезет чисто физически. Последний глоток поперек горла стал. Я достаю фляжку, которую мне казино на Новый год презентовало, и говорю, что если уважаемый хозяин не обидится, я посошок с собой заберу. Ты бы, Белка, видела, как они ржали. Хозяин квартиры сказал, что такую девушку впервые видит. В гости приглашал уже «без этих оболтусов». Мы к тебе заехали и на ту хату поехали, от подъезда которой я сбежала. Натуральный гостиничный номер – обычная еб-хата. Как я туда вошла, сразу притихла. Сама, думаю, виновата. Пьяная баба с двумя мужиками в квартире с огромной кроватью – однозначная ситуация. Сижу молчу. Костя текилы подливает и вежливо так интересуется, чего это я притихла. Вы, говорю, хлопчики, меня напоили – факт, но не накормили. Есть хочу – погибаю! Желательно мяса с кровью. Раз так – едем ужинать. Из ресторана Алик испарился, а я осталась наедине с Костей.

Машка меня восхищала. Если бы не ее ужасный сленг, она бы могла запросто у нас издать какие-нибудь «Экстремальные прогулки Бэтээра». Она ведь даже писала неплохие стихи. Может, если она станет излагать свои истории на бумаге, мат и воровской жаргон исчезнут сами собой? А если нет, можно нанять литературного редактора. Между тем она продолжала:

– Мы опять вернулись в ту квартиру. Мы были уже основательно пьяны и просто уснули. Белка, знала бы ты, чем мы занимались утром!

– Неужели сексом?!

– Лучше. Мы занимались любовью. Это была песня! Ты не представляешь! Я чувствовала себя такой слабой, такой беззащитной рядом с ним. И это было так кайфово. Я реально чувствовала, что этот человек сильнее меня и рядом с ним мне только и остается, что быть просто женщиной. Вау! Я сейчас о нем вспоминаю, и у меня волны по позвоночнику бегают. А знала бы ты, как он делает…

– Маша, заткнись! У меня после развода секса год не было. Нельзя жрать икру на глазах у голодающих!!!

– А еще Алик сказал Косте, что я дорогая проститутка, вот гондон! И они в ту первую ночь хотели устроить оргию…

– А чего ты хотела, дорогая? Ты свое поведение лучше меня знаешь! Чем хоть твой Костя занимается?

– Ничего интересного – владелец заводов, газет, пароходов. Как всегда, короче. – Машка досадливо поморщилась.

– Женат?

– Самое противное, что, скорее всего, да. Потому что такое добро бесхозным не остается. – Машка опять мечтательно закатила глаза.

Уж не знаю, что у них там с Костей было дальше, но спустя пару недель мне позвонила рыдающая Машка:

– Он утонул, когда нырял с аквалангом… Неисправное снаряжение – я в газетах прочитала…

Я примчалась к Машке через час. Она была пьяна и выглядела отвратительно. И без того худая, похудела еще. Грязные, спутанные волосы, запах перегара. Я прошлась по комнатам. На кухне в раковине были только рюмки, в спальне и кабинете порядок. А гостиную заволокло табачным дымом. Рядом с диваном валялась газета трехдневной давности.

Первый раз я увидела Машку в таком состоянии, когда она разорвала свои отношения с тем самым малоприятным жуликом, имя которого я так и не запомнила. Тогда она еще жила на съемной квартире. Там же она отработала технологию своего запоя. Машка не пила на кухне – там нет кровати, Машка не пила в спальне – там нельзя курить. Машка пила в гостиной: там можно было курить, спать и смотреть телевизор. Это обычно продолжалось неделю или около того. Первые три дня Машка квасила в одиночестве и переваривала свои ощущения, затем на помощь призывалась я. Три-четыре дня я жила у Машки. В мои задачи входило выслушивать Машкины мысли вне зависимости от того, трезва она была или пьяна, и не перечить. Затем я вызывала на дом доктора с капельницей. Через сутки-другие Машка уже щебетала, и на дом вызывались уборщица, парикмахер и косметолог. Из каждого запоя Машка выходила с новым цветом волос. Она возрождалась, как птица Феникс.

То, что я увидела на этот раз, было хуже обычного. Рядом с диваном на полу были видны горелые отметины упавших сигарет. Окурки, истлевшие до фильтра, валялись тут же. Машка вышла из спальни, уселась на диван, укуталась пледом и закурила.

– Маш, – мягко начала я, – ты же сгореть могла… – Машинская смотрела мимо меня стекляшками карих глаз. —

У меня из родных только бабушка умерла, да и то до моего рождения. И я не знаю, что говорить в таких случаях.

– Ты знаешь, меня утешает одно, что оттуда он видит, как я его любила. Мне дико жаль, что трепала ему нервы и играла с ним в глупые игры. Надо было сразу признаться, что люблю, и предложить ему родить ребенка… Рядом со смертью все кажется таким мелким и жалким. Так стыдно за себя. А он теперь там, в сферах абсолютной чистоты и любви.

– Маш, но ведь все эти игры – часть жизни. Люди не умеют жить просто. Им от этого скучно. Ну сама подумай, если бы ты ему все вот так бы выложила, он потерял бы к тебе всякий интерес. Ты сейчас говоришь о мире идеальном, а не реальном.

– Все равно в голове не укладывается. – Машка заплакала.

Я села рядом и обняла ее. От нее исходил кисловатый запах пота, табака и алкоголя. Я подумала, что, наверное, так пахнет горе.

– Так, давай-ка Виктору Павловичу звонить. – Чудо-доктор сейчас был нужен Машке как никогда.

– Давай завтра. Я пить сегодня уже точно не буду. Да я сегодня почти и не пила. Так, сделала утром пару глотков. Автоматически.

И я верила ей…

Часа два я наводила порядок. Если раньше, на съемной квартире, все поверхности были завалены кучей разных финтифлюшек (цветов, игрушек, картинок, вазочек), то, приобретя собственные апартаменты, Машка объявила войну всему этому хламу. Она торжественно убрала устаревшие предметы интерьера в стенной шкаф и сказала, что извлечет их на свет божий только на старости лет. Так что приведение квартиры в норму не заняло у меня много времени. Я уже проветрила и почистила гостиную, как вдруг в отражении зеркальной стены спальни увидела скрюченную на полу Машку.

Я испугалась, что ей стало плохо, и кинулась на помощь. Машка подняла на меня испуганные глаза. С искусственного ногтя указательного пальца она словно пыталась снять невидимую снежинку.

– Что с тобой?

Я перевела взгляд на панель рядом с кроватью. На ней лежала какая-то карта и купюра, свернутая в тонкую трубочку.

– Я собираю камешки…

– Маша, не пугай меня!

– Ну, понимаешь, когда герыча много, я его разминаю, и камешки отлетают на ковер, а когда он заканчивается, я собираю остатки, и мне хватает на пару дорожек.

– Героина, что ли? – уточнила я.

– Его, – подтвердила она и продолжила свое занятие.

Я застыла и молча наблюдала за Машкиными манипуляциями: вот она внимательно изучает ворсинки, что-то выуживает из них ногтем и кладет на панель перед собой. Затем все повторяется сначала. Я не выдержала.

– Ты, старатель хренов, кончай ерундой заниматься!!! – Я вдруг разозлилась.

– Не ори, – спокойно сказала Машка, аккуратно разминая добытое с пола пластиковой картой.

Она свернула купюру поплотнее и, закрыв левую ноздрю пальцем, вдохнула половинку желтоватой полоски. То же самое она проделала, закрыв правую ноздрю.

– И что теперь?! – не унималась я.

– А теперь курить. – Машка поднялась и как ни в чем не бывало пошла в гостиную.

Я не раз видела подобные манипуляции в кино и иногда живьем, на развеселых вечеринках. Но там, как правило, нюхали кокаин, и всегда это были абсолютно чужие мне люди. А тут… Я никак не могла поверить, что это происходит с моей подругой.

– Ну что ты смотришь на меня глазами еврейской мамы? Осуждаешь? Или жалеешь?

Бэтээр не терпела ни того ни другого. А я четко понимала одно: если Машка не пряталась от меня, есть еще надежда, что процесс обратим.

– Да не кипишуй ты так. Я же не колюсь. И вообще, мне эта штука помогает меньше думать, я расслабляюсь и засыпаю. Кокаин я не признаю принципиально, меня от него колбасит жутко, трава – так, приятное приложение к алкоголю и траху. Фитотерапия, так сказать. А от герыча я становлюсь спокойной и уравновешенной. Правда, когда он заканчивается, меня ломает дней пять. Приходится алкоголем ломки забивать. Перед глазам стали всплывать картины Машкиных запоев. Ну да, точно, озноб, характерный для алкогольной абстиненции, никак не вязался с насморком, которым Машка всегда страдала после запоя. Вялость, потливость, апатия. Вспомнилась Машкина заторможенная речь в телефонных разговорах, нежелание принимать гостей и самой выбираться на улицу. А потом вдруг необычное оживление, тусовки, шутки и смеющиеся глаза. Да, глаза. У Машки они были карими – изменившийся зрачок не так заметен. Я напустила на себя как можно более беспечный вид: