Самое гордое одиночество - Богданова Анна Владимировна. Страница 44

– Ты с ума сошел! – сопротивлялась я. И в этот момент он еще раз взглянул на меня с большой серьезностью и поцеловал.

Поцелуй это был таким долгим, знакомым, но почти забытым – я слишком давно не целовалась с ним! Я снова, как тогда, полтора года назад (когда «лучший человек нашего времени», буквально вдавив меня в дверцу своего автомобиля, поцеловал), будто вкусила приторного, ароматного меда, отчего вся онемела и чуть было окончательно не потеряла рассудок. «Что там Анжелка говорила?.. Если на вас напал насильник, не отбивайтесь, а расслабьтесь и получайте удовольствие», – находясь будто в тумане, подумала я и поплыла по течению под названием Алексей Кронский.

Он не казался мне уже чужим – напротив, близость достигла того предела, что не разобрать теперь, где он и где я... Наши души, тонкие (как говорит Алексей) натуры, которые вряд ли кто-нибудь сможет понять, поднялись куда-то очень высоко – то ли над хребтом Цаган-Дабаном, то ли над Цаган-Хуртеем, соединились в единую огромную и неделимую субстанцию, которая плавно полетела в одну из обширных котловин – может, Муйско-Куандинскую, может, Тункинскую, а может, и в Окинскую.

И вдруг наше сакраментальное, метафизическое парение было прервано самым что ни на есть бестактным, грубым, я бы даже сказала, наглым образом. Поначалу я вообще ничего не поняла, потому что не могла сразу перенестись из небесных сфер на бренную землю, услышала лишь только, как кто-то далеко-далеко стучит: «Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! » Но когда до моего слуха донеслось настойчивое: «Трам-парарам!», я окончательно приземлилась и увидела в окне перепачканную краской смуглую физиономию незнакомого мужчины с перебитым носом, который стоял, вернее, висел у моего окна, открыв от изумления рот. Однако барабанил в окно не он, а стоящий рядом с ним человечек в клетчатом пальто с цигейковым воротником, какие годах в 80-х любили носить африканцы, учившиеся в Москве...

Помимо того, что человечек этот готов был разбить окно, он вдобавок странным образом открывал рот: губы его перекашивались то в одну сторону, то в другую; он явно что-то доказывал, смачно оплевывая стекло. «Откуда они здесь? – удивилась я про себя. – Не иначе как на облаке спустились», но тут же вспомнила, что дом, в котором я живу, то ли жилконтора, то ли ДЭЗ (впрочем, это не суть важно) решили перекрасить из бледно-желтого в ядрено-розовый цвет.

– В чем дело? – спросило то, что еще несколько секунд назад составляло со мной единую огромную субстанцию. – Что это за плешивое чудо с коровьими глазами? – Удивительно, «лучший человек» совсем не рассердился, а от души рассмеялся.

– Это все ты! – вдруг осенило меня. – Это ты их попросил, чтобы они к нужному времени подняли люльку напротив моего окна! Ты все рассчитал и попросил!

– Марусь! Да что с тобой! – Он смотрел на меня, будто и правда ничего не понимал: не имел к этому никакого отношения и людей этих никогда в глаза не видел.

– Тебя не вылечили твои хваленые тибетские монахи! Ты до сих пор не можешь перенести близости с женщиной, чтобы на тебя никто в этот момент не смотрел! – И тут я сказала страшное, чего никогда не говорила, вернее, я вынесла Кронскому его окончательный диагноз: – Ты – эксгибиционист!

– Как это не вылечили? – растерялся великий детективщик.

– А так! – торжествующе воскликнула я и, указав на окно, проговорила разоблачающим тоном: – Это ты их нанял! Ты их попросил, чтобы они за нами подглядывали!

– Дичь какая-то! Да как тебе такое в голову могло прийти?! – удивился он и, кажется, не врал.

– Так, значит, не ты? – с сомнением в голосе спросила я.

– Да я тут вообще ни при чем! Откуда они свалились?! – И «лучший человек нашего времени» уставился в окно.

– Ну, я сейчас покажу этому гаду Рожкову, как в чужие квартиры заглядывать! – И, стащив с Кронского одеяло, завернулась в него, стремительно подошла к окну и, не задумываясь, распахнула его настежь.

– Да что ж это такое! Что вы себе позволяете! – плевался Амур Александрович. – Вы так низко пали, что Вере Петровне до конца дней придется восстанавливать свое доброе имя и безупречную репутацию! Вы опозорили нашего президента! Это ж надо – среди бела дня непотребствами такими заниматься! И с кем?! С кем, я вас спрашиваю?! С совершенно посторонним человеком! Ведь это не Влас? – спросил он и вопрошающе уставился на меня.

– Я вот сейчас возьму и обрежу трос. – Я схватила ножницы со стола и повертела ими перед носом бабушкиного секретаря.

– Вы не имеете права!

– Вы тоже не имеете права вмешиваться в мою жизнь и к тому же подглядывать! Я сейчас милицию вызову!

В глазах у смуглого, перепачканного краской маляра с перебитым носом промелькнул испуг.

– Мне это не треба! – крикнул ремонтник. – Возьмите свой стольник, а мне такого совсем не треба! – Судя по всему, он не на шутку испугался.

– Давай, – как бы между прочим сказал Рожков, схватил сто рублей и, засунув себе в карман, затараторил: – Постойте, постойте! Все на законных основаниях! Я ведь вас предупреждал об этом! При первой нашей встрече я сказал, что мы теперь с вами постоянно связаны! Так что все законно! Пустите меня внутрь! Пустите! Я должен все зафиксировать! Все! Кто этот человек, откуда он, зачем пришел и прочее. – И Амур Александрович закинул ногу, пытаясь перелезть через подоконник. Я одной рукой перекинула ее обратно в люльку (другой придерживала одеяло на груди).

– Я могу вас впустить при одном условии, – заявила я, и бабушкин секретарь навострил ушки. – Если вы аннулируете все «жучки» в моей квартире! – Теперь-то я не сомневалась, что Глория Евгеньевна натыркала их повсюду, в то время как я наливала ей чай на кухне.

– Какие «жучки»? – вылупился Рожков.

– А то вы не знаете! Подслушивающие устройства!

– Что?!

– Не валяйте дурака! Если у меня в квартире нет «жучков», как же вы узнали, что я 14 января сего года в 12.20 разговаривала с бабушкой по телефону и, как вы выразились, откровенно ей хамила да грозилась трубку бросить, потому что очень спешила?!

– Потому что я как раз 14 января сего года ровно в 12.20 сидел возле вашей дражайшей бабушки и записывал ее умные мысли, – невозмутимо ответил Амур Александрович.

Черт! Как же я сама-то до этого не додумалась?! Вот бестолочь! Но я, конечно, не показала вида, что признала себя тупицей, и решила продолжить допрос:

– А каким образом вы оказались около редакции, когда я ловила машину? – Я благоразумно опустила при этом тогдашнее присутствие Мнушкина. – И почему, позвольте узнать, вы в данный момент висите на моем окне?!

– Марь Лексевна! Ну сколько можно вам говорить, что у партии «Золотого песка» в распоряжении отменная, не имеющая аналогов ни в одной организации страны, разведывательная группа, во главе которой стоит брат Зинаиды Петрыжкиной – Зиновий.

– Не морочьте мне голову! В вашей партии всего 15 человек вместе с моей бабушкой! О какой разведывательной группе может идти речь?!

– Правильно, – рассудительно проговорил он. – И все они, за исключением Веры Петровны Сорокиной, нашего дражайшего президента, и Зинаиды Петрыжкиной (она вообще никуда из дома не выходит!), по очереди следят за вами каждый день. 13 человек партии и составляют агентурную группу! И никто, никто из этих ослов ни разу, подобно мне, не вмешался в ситуацию, не помешал, так сказать! – Рожков с досадой завертел головой – мол: ая-я-й! – А сегодня моя смена, и тогда, когда я за вами в редакцию помчался, – тоже я дежурил. Утром гляжу... Бат-тюшки! У подъезда Марь Лексевны какой-то мужик мнется с цветами. Думаю, не к вам ли, часом? Проследил. Точно! К Марь Лексевне! И вот я тут – перед вами!

Я устрашающе лязгнула ножницами и, успокоившись, что у меня дома нет никаких подслушивающих устройств, захлопнула окно и задвинула шторы прямо перед носом у Амура Александровича.

«Лучший человек нашего времени» сидел на постели, обмотавшись банным полотенцем, и давился от хохота.

– Это бабушкин секретарь, он следит за мной, – объяснила я и рассказала Кронскому все, что касалось лидерства Мисс Бесконечности, партии «Золотого песка» и ее членов. Великий детективщик покатывался со смеху.