Самый бешеный роман - Богданова Анна Владимировна. Страница 14

– Ты его обязательно заберешь, подправишь там кое-что и издашь. – Она совершенно меня не слушала.

– Угу.

– Что значит «угу»?! Хороший, большой роман-эпопея.

– Насколько большой? – поинтересовалась я.

– Сейчас скажу, – она закряхтела в трубку, – целая тетрадка.

– Общая?

– Кто общий?

– Сколько страниц?

– Сколько-сколько! Говорю тебе – эпопея. Разве эпопея может быть маленькой? Тетрадка за две копейки в линеечку. Хотя нет, постой, тут у меня сзади еще что-то написано… Купить: сгущенки, колбасы докторской, молока. Телефон Олимпиады Ефремовны 222…, телефон, куда звонить во время пожара, телефон сына, молитва… А в скобках написано… Подожди, тут еще что-то в скобках. А! Молитва, а в скобках написано: «очень хорошо помогает, если я снова потеряю очки». Потом вот что, послушай-ка:

– прочитала бабушка с выражением, а последнюю строку произнесла уж совсем до неприличия патетично. – Ну, как тебе? Сама сочинила! – похвасталась она. – Намедни бессонница мучила, вот и придумала. Понравилось?

– Очень. Мне всегда нравилось это стихотворение Тютчева.

– Кого-кого?

– Федора Ивановича Тютчева.

– Да? А разве это не я его сочинила? Странно.

– Ну, где роман-то?

– Да сейчас найду, что ты, ей-богу! Вот он! С другой стороны тетрадки. Раз, два, три… Три! Три странички!

– Эпопея в три странички?!

– А что? Мал золотник, да дорог! – прокричала бабушка и бросила трубку.

Нет, завтра уж точно отключу телефон и напишу наконец первое предложение, а потом все как по маслу пойдет.

Хотя нет – отключать телефон нельзя ни в коем случае! Вдруг позвонит Любочка из редакции, а вдруг сам Кронский, хотя это маловероятно, но Любочка вполне может позвонить и попросить меня приехать что-нибудь подписать. А там я снова могу увидеть героя моего романа.

Я категорически отказалась от мысли отключить телефон – ведь я решила мозолить Кронскому глаза до тех пор, пока он в конце концов не поймет, что я – его судьба. А телефон – это моя единственная связь с внешним миром.

02.00. Думаю о том, как все-таки хорошо, что я не стала жертвой убеждений и интересов собственных родителей и что меня зовут вполне нормальным именем – «просто Мария», что меня можно называть и Марья, и Мариша, и Маня, и Машенька, и Манюня, и… короче, по-разному. Помню, в школе меня все дразнили Корытом из-за фамилии – Корытникова, Икки – Икотой, Пульхерию – Херей, а Анжелку или Огурцом или Насисьником, потому что как раз в то время была мода на бюстгальтеры «Анжелика». Хорошо хоть меня – одну-единственную из нашей компании – назвали в честь прабабушки. И слава богу, что прабабушку звали не Транквиллина, Акслипиодота или, того хуже, Яздундокта.

Ну до чего же не хочется залезать в эту омерзительную кровать и моргать в темноте до утра! Но ничего не поделаешь – натягиваю пижаму и ныряю под одеяло.

До пяти часов придется снова натыкаться на бетонные стены, мучительно разыскивая среди бесполезных входов в лабиринт сна единственный нужный.

И все-таки у меня ужасно развита интуиция! Я как знала, что мне позвонит Любочка, и хорошо, что не отключила телефон.

Она позвонила мне вчера и попросила приехать, взять авторские экземпляры книг, и сама же проговорилась о герое моего романа.

– Приезжай на этой неделе, – сказала она, – а то в понедельник днем в редакции будет полно народу, к тому же Кронский должен заехать к двум часам, и эти твои книжки занимают столько места… Я все время о них спотыкаюсь!

– Ой! Я никак, ну просто никак не могу на этой неделе! У меня все расписано. Сейчас посмотрю в дневнике, есть ли окошко. – Я выдержала паузу, будто смотрю в дневник, которого у меня отродясь не было, и ответила: – Представляешь, как назло, у меня единственный свободный день – понедельник. Я быстренько. Только заберу и сразу уеду. Даже никто не заметит моего присутствия.

– Все понятно, – после минутного молчания сурово сказала Любочка, – ты влюбилась в Кронского.

– Господи, глупости какие! Как тебе это могло прийти в голову?!

– Ладно, в понедельник так в понедельник, только знай – этот твой Кронский – еще тот ходок! – Особенно смачно Любочка произнесла слово «ходок» – Да, и вот еще что… У меня к тебе разговор.

– Что за разговор?

– Ты читала «Дневник Бриджит Джонс» Хелен Филдинг?

И она пристает ко мне с этим «Дневником»! Да что ж за напасть-то! Что в нем такого особенного? Или я пишу хуже этой Филдинг?

– Короче, если не читала, прочти и попробуй написать нечто подобное, только героиня, естественно, должна быть русской девушкой и вообще все должно происходить не где-нибудь там, а у нас, в Москве.

«Вот бред-то! Я еще должна кому-то подражать!» – подумала я, но сказала:

– Я попробую, но только после того, как допишу роман.

– Который еще не начинала? – ехидно спросила она. – И все-таки подумай о том, что я тебе сказала, а в понедельник я тебя жду.

Сегодня четверг, и у меня появился повод оторваться от компьютера хотя бы на один вечер и встретиться с подругами. Все утро я нервно курила, придумывая первое предложение романа. И… Эврика! Я придумала целую кучу предложений, которые моментально складывались в абзацы, пока не оборвались в конце главы! Это, наверное, на меня так подействовал вчерашний Любочкин звонок, не иначе! Вот оно, начало моего будущего романа:

«Впервые я увидел ее за столиком открытого летнего кафе на Арбате. Я, как обычно, возвращался вечером с работы, и вдруг она – прекрасная незнакомка в строгом синем костюме и шляпе с огромными полями. В одной руке она держала чашечку кофе, пикантно отведя мизинец, в другой тлела длинная дамская сигарета.

Я человек забитый, необщительный и неразговорчивый, а на женщин, особенно на ровесниц, не обращаю ни малейшего внимания. Но тогда, в тот роковой вечер, на закате, кровью с молоком разлившемуся по небу, я замер, увидев эту женщину, – мне показалось, что она сошла с небес специально для меня. Я, не задумываясь, сел за столик напротив и пристально, неприлично долго разглядывал ее.

Она явно была старше меня. Скажу даже больше, это была женщина бальзаковского возраста, и у меня не было никаких шансов познакомиться с ней – она попросту не стала бы разговаривать с таким, как я, – мне ведь всего 22 года, и я не слишком красив.

Она приворожила меня тогда, в тот день, когда Арбат залился кроваво-молочным закатом, и я, как слепец, последовал за ней, словно за поводырем.

Так мы дошли до серого шестиэтажного дома…»

Этот роман совершенно не должен быть похожим на все предыдущие. Идею мне подкинул Женька. Однажды он сказал мне:

– Вечно ты пишешь про женскую любовь! А ты возьми и напиши про такого же забитого типа, как я.

– Не поняла, я что, должна написать о любви мужчины к мужчине?

– Не вижу в этом ничего предосудительного, хотя если это тебя так смущает, можешь написать от лица мужчины про его любовь к женщине.

Эта идея показалась мне интересной – по крайней мере, необычной. Ну сколько можно писать о разбитых девичьих сердцах и о неизвестно откуда свалившемся женском счастье!

Я придумала сюжет довольно быстро. Прототипом главного героя был мой друг Женька, а работал он аптекарем, как Икки. Мне показалось, это идеальный прием для изображения закомплексованного, робкого юноши. Во всяком случае, этой «чистенькой, женской» профессией и объясняется ненависть главного героя к женщинам и его нерешительность перед незнакомкой бальзаковского возраста.

Когда Икки училась в фармацевтическом техникуме, в ее группе учились два мальчика. Они держались всегда вместе, несмотря на то что между ними не было ничего общего. Один – тупой, толстый двоечник с вечно красной физиономией, другой – хитрый, маленький, умный и худой. Для каждого из них было трагедией, если другой заболевал.