Самый бешеный роман - Богданова Анна Владимировна. Страница 19

Мы опрокинули с Икки по сто граммов: по телу разлилось тепло, в желудке приятно зажгло, а в голове чуть-чуть зашумело – так, что скандал в аптеке уже перестал казаться ужасом, Анжелкина жизнь – не таким уж раем, а Иккина болезнь – это сущий пустяк, все равно что насморк.

– И чего ты на машине притащилась? Тебе теперь и не выпить! – с сожалением заметила Икки.

– У меня завтра в 12 часов важная операция, я должна быть в форме.

– Нет, а вы заметили, у нашей Огурцовой совсем крыша едет? Она скоро с нами и встречаться не станет: видите ли, она не может нюхать сигаретный дым! – расходилась Икки. – А не она ли нас подсадила на эту дрянь? Праведница! «Как хорошо рассуждать, когда не имеешь собственных детей! Мой Михаил даже квас по праздникам не употребляет и не курит!» – передразнила она Анжелку. – По-моему, у них в семье единственный нормальный человек – это Кузя. По крайней мере, хоть бычки из луж собирает.

– Нет, но бить за это малыша! Она действительно умом тронулась! – возмутилась Пульхерия. – Есть же масса разных способов, чтобы отучить ребенка от вредной привычки!

– Например?

– Уговорами, просьбами, собственным примером.

– А можно палец ему перцем или горчицей намазать, чтобы не тянул в рот что попало. Мне всегда так бабушка делала, – заявила Икки.

– Ну, это тоже крайности. Хотя я согласна, это намного эффективнее, чем бить такую кроху.

– Да! А как же про то, что весь мир познания не стоит одной слезинки ребенка? – вспомнила я слова великого нашего Федора Михайловича.

– Да ну ее! Давайте лучше бедную одинокую старушонку помянем. Пусть ей земля будет пухом, – произнесла Икки, и мы не чокаясь помянули бабулю.

– Вот вы мне лучше скажите, почему одиноких мужиков называют холостяками, а если одинокая женщина, то обязательно разведенка?! Это несправедливо! – помолчав, ни с того ни с сего ввернула Икки.

Мы выпили еще по пятьдесят граммов, и я задумалась над замечанием Икки. Теперь оно казалось очень тонким и правильным.

– Действительно, разведенка как-то оскорбительно, в то время как холостяк – звучит гордо, – согласилась я.

– А, может, мы действительно убогие, одинокие разведенки? – печально спросила Икки. – А наша Анжелка самодостаточна и счастлива – у нее есть Михаил, который не курит и даже квас по праздникам не пьет, и Кузьма…

– Слушайте! Девчонки, а может, мы ей завидуем? – осенило вдруг меня. – Как стыдно, как это нехорошо. Завидуем и сами того не замечаем!

– Чему завидовать-то? Смех, да и только! – прокричала Пулька. – Сыну, который в два года уже подбирает окурки на улице? Памперсам, пеленкам, бессонным ночам, поликлиникам, из которых она не вылезает по собственной дури, поносам, запорам, клизмам, вонючим носкам Михаила?! В чем ее счастье-то? Она, по-моему, теперь сама не рада, и, скорее, это она нам завидует, чем мы ей. Ни за что не отдам за это своей свободы!

– Точно!

– Правда!

Воодушевились мы с Икки и хлопнули еще по пятьдесят граммов.

– Ну, а как же любовь? – наивно спросила Икки, пристально глядя на Пульку осоловелыми глазами.

– Какая любовь?! О чем ты говоришь! И кому? Любви нет, – категорично заявила Пульхерия. – Я-то уж это знаю наверняка. Например, вчера приходит один хмырь к жене – она на сохранении у нас лежит, а на лестнице его уже новая пассия поджидает, совсем девчонка – наверное, семнадцати лет-то еще не исполнилось. И все они такие! Все, без исключения!

– Ну, может, это его дочь? – предположила Икки.

– Ой! Я тебя умоляю! Дочь! Скажешь тоже!

– Но не все же такие, – все еще не сдавалась Икки.

– Не знаю, – задумалась я. И если бы не была влюблена в Кронского, то однозначно встала бы на сторону Пульки. – Знаю только одно – в таком большом городе, как Москва, очень трудно найти свою любовь. И не только любовь, а хоть кого-нибудь. Казалось бы, полно народу, но все суетятся, копошатся, всем некогда – не до любви.

– Накатим? – печально предложила Икки, и мы снова выпили.

Стало хорошо, и мы с Икки были почти счастливы, только Женьки рядом не хватало.

– Ты зря водку дуешь. Алкоголь несовместим с теми препаратами, которые я тебе выписала, – заметила Пулька.

– Посмотри-ка на нее, Мань! Она точно как наша Обезьяна: «Трихопол несовместим с алкоголем!»

– Твое дело, я тебя предупредила. Кстати, как твой сантехник поживает?

– Не напоминай мне о нем!

– А вчера у Иккиной мамаши заклинило замок в холодильнике, и она вызвала электрика, – проболталась я.

– Что это, теперь электрики замки чинят? Хотя сейчас все может быть. А у меня родители в Питер укатили. Все ребро Гоголя ищут. Им стало известно, что последний раз его видели именно в Санкт-Петербурге на какой-то квартире.

– Твои родители очень целеустремленные люди, – сказала я. – Они найдут ребро, я в этом уверена.

– За это нужно выпить, – твердо проговорила Икки.

– Да, выпьем за то, чтобы твои родители нашли ребро Гоголя и прославились! – поддержала я подругу.

И мы опрокинули еще по рюмке.

– А как твой анстзиог? – спросила я, морщась, – мой язык уже не выговаривал некоторых иноземных слов, но ум мне казался еще светлым.

– Девочки, хватит пить! Мне некогда вас сегодня развозить по домам.

– Не надо, не надо. Ойк, – икнула я, и мой локоть несколько раз соскользнул со стола.

– Не надо, – также благодушно повторила за мной Икки, – мы тут переночуем.

– Мы у меня дома сегодня встречаемся с анестезиологом.

– Как романтично! Прада, Мань? Свидание среди заспиртованных кистом и придатков. За это грех не выпить! Полную, полную наливай! – требовала Икки, я не сопротивлялась и налила нам по полной стопке.

– Слушай! А он не наркоман, этот твой… – Икки хотела было произнести «анестезиолог», но благоразумно нашла синоним, – врач?

– Да с чего ты взяла?

– Нет, это я так… Он мне показался странным, – промурлыкала Икки.

– Ну и что же. Пока меня это в нем привлекает.

– Прада! А давайте выпьем за то, что он, что в нем есть то, что тебя того… – невнятно предложила Икки, и я тут же согласилась.

Я продолжала еще что-то говорить, пытаясь казаться трезвой, но при этом испытывала странное чувство: как будто мой мозг тонул во мне, опускаясь все ниже и ниже. И вот, когда он плавал где-то на уровне вишневого пятна на свитере, мой организм выключился, а четверг для меня закончился. Я не помнила больше ровным счетом ничего. Этой ночью я не искала мучительно вход в лабиринт, а неожиданно для себя упала в черную, всепоглощающую бездну, заснув беспробудным, мертвецким сном. Утром же эта неизмеримая пропасть выплюнула меня обратно в реальность.

Реальность была страшной. Я лежала с закрытыми глазами, боясь их открыть. Я не знала, где я, что со мной случилось вчера вечером и вообще, у кого я дома и в чьей постели лежу. Мой мозг был белым листом бумаги, и эта неизвестность пугала меня больше всего.

Голова раскалывалась так, что я даже не могла и помыслить приподнять ее. Хотелось пить. Хоть глоток воды! Может, меня похитили средь бела дня и я долгое время бродила по пустыне, спасаясь от злодеев, потом потеряла сознание, а теперь лежу на больничной койке? Это, казалось, был самый хороший вариант. По крайней мере, я была бы не виновата в том, что меня украли. Я приоткрыла один глаз и увидела радужный плакат: «Дорогая, просыпайся, тебя ждут великие дела!» Нет, меня никто не похищал, я дома. Ну что ж, это тоже неплохо. А почему валяюсь под одеялом в джинсах и пиджаке? Боже, как болит голова! Ни за что сегодня не встану с кровати.

Вот оно – одиночество! Даже воды некому подать.

Дзз-дзззззз… Телефон! Нет! Нет! Нет! Моя бедная голова не выдержит этого пронзительного звука – она сейчас разлетится на тысячу мелких кусочков!

– Ну что, жива, хулиганка? – услышала я в трубке бодрый и насмешливый голос Пульки.

– Нету меня, – простонала я и хотела было уже нажать на рычаг, как подруга разразилась довольно обидными словами: