Самый бешеный роман - Богданова Анна Владимировна. Страница 45
Мы ходили по рынку два часа двадцать минут, скупая упаковками сухой кошачий корм, тюки геркулеса, пшена, перловки, рыбных консервов… Я плелась позади – впереди бодро шагали мамаша с отчимом. Я наблюдала за ними – и вдруг на ум мне пришла мысль: Николай Иванович был на 13 лет старше мамы, она же, поглощенная любовью к охраннику, расцвела, помолодела, и казалось, что впереди маршируют отец с дочерью. Именно в этот момент я поняла, как трудно жить ей со старым, вечно чем-то недовольным мужем. Неравный брак какой-то! Но ничего не поделаешь – коты их связывали сильнее, чем мог бы связать общий ребенок.
В заключение Николай Иванович купил десять блоков вонючих болгарских сигарет, содержащих 18 мг смол и зверское количество никотина, и, разогревая машину, удовлетворенно сказал:
– Хорошо скупилися!
Мы ехали вон из Москвы по посыпанной реагентом трассе, оставляя позади – в прошлом – мои встречи с друзьями, волнения по поводу сломанного телефона, бурный роман с Кронским, его измену – одним словом, то счастье и печаль, которые я познала в недалеком прошлом и от которых пыталась убежать.
– Смотри-ка, 95-й уже 15 рублей. Мрак! – вдруг воскликнул Николай Иванович, оторвав меня от неопределенных и невеселых мыслей.
– Что? – непонимающе спросила я.
– 95-й бензин стоит 15 рублей за литр, – пояснила мама.
Стоило мне снова задуматься о недавних московских событиях, как Николай Иванович не преминул снова заметить:
– Смотри-ка – 14-90! А машин-то сколько – мрак!
Опять тишина. Ноги начали затекать, но я не рискнула ими пошевелить, боясь снова опрокинуть поддоны. «Лучше поспать», – решила я, глядя на низкое серое небо и темные, проносящиеся за окном голые деревья.
Я задремала. Мне даже приснился сон. Сначала зарябило разноцветными волнами перед глазами, а потом привиделось, будто я еду на машине рядом с водителем. Мне все хочется посмотреть – кто он, этот водитель, но отчего-то я никак не могу повернуть голову, словно мешает что-то. И вдруг на руле вместо рук я вижу собачьи лапы. Машину ведет огромная овчарка с лицом Власа.
Машина останавливается на высокой горе, я выглядываю в окно и вижу, что все пространство вокруг заполнено розовыми поросятами.
– А здесь 14-80, – прорезался в мой сон голос Николая Ивановича.
– Заснула и сон видела. Странный какой-то. – И я рассказала сон, только о Власе ничего говорить не стала.
– Собака – это к другу, – объяснила мама – она умела разгадывать сны. – Большая собака – к большому, хорошему другу. Поросята – к прибыли, а гора – к успеху.
– Прибыль – это хорошо, – заметил Николай Иванович.
Хорошо-то хорошо, только зачем у каждой бензоколонки кричать о цене 95-го бензина! Может, я бы еще что-нибудь важное увидела. К тому же во сне не так чувствуется, как одеревенели ноги.
– В Клину надо заправиться, там самый дешевый 95-й – и хлеб купить, – не унимался Николай Иванович.
– А хлеб-то зачем? – неосмотрительно спросила я, и отчим метнул на меня злобный взгляд.
– Там очень вкусный хлеб. Они сами выпекают, – пояснила мама. – Но куда мы его положим? Если только мне на голову!
У бензоколонки нам с мамой наконец удалось поразмять ноги и походить возле машины.
– Что ж вы дочек-то морозите?! Таких красавиц! – воскликнул здоровенный мужик с черными как смоль усами и здоровым румянцем на щеках.
Так, нас уже принимают за сестер. И немудрено, если он принял меня за старшую. Мама засмеялась, а отчим, вместо того чтобы расстроиться, потому что здоровяк набросил ему как минимум лишних десять лет, гордо раздул ноздри. Он понимал все по-своему, не так, как другие люди, – видимо, ему стало приятно, что у него такая молодая жена.
Купленный в Клину хлеб действительно пришлось положить маме на голову, ну не в полном смысле слова, конечно, но батоны от тряски постоянно на нее скатывались, пакеты с булками повисли на ушах… Пошевелиться она не могла, так и сидела, заваленная сдобами и рогаликами, чем напоминала полотна Джузеппе Арчимбольдо, в частности портрет Рудольфа II.
Я уже с трудом выдерживала многочасовое путешествие – все части тела свело, а до заветной деревни оставалось еще три с половиной часа как минимум. Стоило нам только отъехать от Клина, как позади меня послышалось пронзительное мяуканье – неестественное, нетерпеливое, исходившее, казалось, из самого нутра животного.
– Рыжик, успокойся, ну тихо, тихо, – уговаривала мама подобранного ею у мусоропровода кота в день рождения Мисс Бесконечности, когда я фотографировала виновницу торжества в незабываемой шелковой сорочке. Когда я еще не знала, чем закончится мой роман с «Лучшим человеком нашего времени», да и вообще не ведала, будут ли между нами хоть какие-то отношения. В то время мне лишь очень сильно хотелось этого…
Рыжик не унимался. Я молчала и проклинала себя за то, что уехала из Москвы. По крайней мере, могла бы отправиться своим ходом, чем ехать, упираясь подбородком в кошачьи поддоны, и слушать надрывные вопли!
– Да что это такое, в конце-то концов! – после долгого молчания гаркнул Николай Иванович. – Совсем распустилися!
– Ты-то хоть молчи! – в сердцах воскликнула мама.
– Конечно, я еще и виноват! – буркнул он, а я почувствовала себя как на пороховой бочке.
Замолчали все, кроме Рыжика. Я отвлеклась на пейзаж за окном – сначала все поля да леса – бесконечные, заснеженные, навевающие сон. Потом проезжали какую-то деревню – то ли Ложки, то ли Чашки: домики, занесенные до окон чистым, нетронутым снегом. Кое-где горел тусклый свет, кто-то топил печку. Как необычно! Все-таки хорошо, что я поехала – я так давно не была на природе, забыла эти деревенские домики, среди которых ходила с Мисс Бесконечностью в далеком детстве на подмосковной даче, оценивая качество покраски.
– 14-90 – смотри-ка, здесь опять дороже.
Проехали Тверь.
– 15 рублей. Мрак!
Выехали из города – опять километры лесов и белых, словно мертвых полей… Тоска…
По дороге изредка попадались населенные пункты, полуразрушенные церкви с облупившейся краской на стенах и стертой позолотой на куполах. Запущение…
– О! Наша полоса пошла! – радостно заметила мама, когда мы миновали вытянутый почти до трассы сосновый мыс.
– Да ты только посмотри, какая ясность! – воскликнул Николай Иванович.
Теперь, когда бензоколонки кончились, а по обе стороны дороги радовала глаз девственная природа, отчим сменил пластинку: вместо цен на бензин он то и дело повторял:
– Нет, вы только посмотрите, какая четкость!
Я уже не чувствовала ног и подумывала о том, что мне придется учиться ходить заново.
– Какая яркость!
Сзади послышался тяжелый вздох мамы.
– Ясность какая, надо же!
На истошное мяуканье Рыжика уже никто не обращал внимания, у меня же было только одно желание – открыть дверцу машины и вывалиться на ходу. Я больше не могла терпеть столь напряженную обстановку в салоне.
– Какая четкость!
Нет, это просто ненормально, повторять одно и то же тысячу раз. Я сейчас взорвусь! И тут мама, к счастью, воскликнула:
– Мань! Видишь вдалеке блестящую крышу?
То, что это крыша, я, конечно, не видела, но вдалеке действительно что-то блестело.
– Ну, – тупо произнесла я, и голос прозвучал, как со дна колодца.
– Это наш дом.
Наконец-то. Прибыли.
Машина остановилась на обочине. К дому, хоть он и стоял у самой дороги, пройти (не говоря о том, чтобы загнать машину в гараж) не представлялось никакой возможности.
– У нас тут зимой своя система, – заявила мама, когда Николай Иванович вылез из машины.
– Куда это он?
– Сейчас пролезет в мастерскую, возьмет лопату, снег расчистит, потом все из машины выгрузим, котов в последнюю очередь – дом ледяной. Печку растопим. Два дня холод будет собачий.
На улице смеркалось. Николай Иванович лихо раскидывал снег налево и направо.
– Может, ему помочь? – неуверенно спросила я.
– Сиди, куда там! Ты посмотри, сколько снега-то – утонуть можно! – остановила меня мама.