Самый бешеный роман - Богданова Анна Владимировна. Страница 46

В конце концов этот сумасшедший день закончился, и все мы расположились на первом этаже: Николай Иванович, мама, кошки и я. Температура в доме была, кажется, ниже, чем на улице. Я легла спать в чем приехала – в пуховом свитере, джинсах, под тремя ватными одеялами. На мою подушку пришел сначала Рыжик, потом Дашка прогнала его, и крикун лег мне на грудь. Минут через десять со мной в кровати уже лежало семь кошек – в этом доме они были главными хозяевами, им тут позволялось все.

– Маша, ты не переживай, первый день всегда такой сумбурный, завтра все встанет на свои места, – успокоила меня мама. «Но что может измениться? Разве только температура в доме повысится…» – подумала я и мгновенно уснула.

Пробудил меня дикий грохот. «Срочно в душ!» – подумала я, лежа с закрытыми глазами, но когда их открыла, увидела обитые вагонкой стены, черного кота с белым треугольником на морде, термометр на стене возле соломенного светильника и поняла, что душ – только несбыточная мечта.

– Чав, чав, чав, чав, чав! – кричали мама с Николаем Ивановичем наперебой – черный кот сорвался с места и побежал на кухню.

Я встала, ощущая себя совершенно разбитой, с налетом гари и сажи после вчерашней дороги, будто сутки ехала в поезде, в общем вагоне. В доме было так же холодно, как и вчера, меня бил озноб.

Войдя в кухню, я увидела незабываемую картину: над мисками сидело двадцать пушистых комочков разных цветов и пород – не было видно даже линолеума. И это ни на что не похожее чавканье двух десятков зверьков доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие маме, продлевая жизнь и, по ее словам, наполняя энергией.

– Здравствуйте, – поприветствовала я маму, Николая Ивановича ну и трапезничающих.

Николай Иванович не имел привычки здороваться, как, впрочем, и говорить «спасибо» после еды, желать спокойной ночи перед сном и прощаться.

– Ну, как ты? – спросила меня мама. – Мы уже напахались. Сейчас поедят, и сядем завтракать. Хочешь есть?

Нет, есть совершенно не хотелось, тянуло снова залезть под одеяло и заснуть.

– Что-то вид у тебя сегодня не очень, – обеспокоенно сказала она и, пробираясь между питомцами, подошла ко мне вплотную, потрогала лоб и заявила: – Да у тебя жар! Еще не хватало тут разболеться! Ложись в кровать!

– Мрак! Ну и молодежь пошла – дохлятина какая-то!

– А ты дрова иди принеси – в доме холод собачий!

Так, не успев приехать в деревню, я заболела. То ли от двухчасового хождения по оптовому рынку, то ли в этом была виновата отлетевшая верхняя пуговица моей дубленки, то ли все сразу.

Не знаю, что было лучше, – лежать в кровати или бесцельно метаться по холодному, необжитому дому.

На третий день моей болезни решили затопить баню – мама была уверена, что после бани мне станет легче. «Главное – прогреться», – говорила она. Я была счастлива – мне даже не верилось, что наконец-то смою с себя всю грязь.

Подготовка к бане была целым ритуалом, и день этот отличался от остальных: смена постельного белья, печку в доме топили с утра, а не как обычно – вечером, убирали комнату, чтобы после мытья прийти в чистоту.

– Какой везде бардак! – возмущалась мамаша – она вот уже минут двадцать рылась в шкафу и не могла найти лифчик.

Я же с удовольствием звякнула «молнией» своей огромной сумки-кишки. «Вот так тут все есть! Как же! Даже элементарной вещи найти не может! Зато я предстану во всей красе!» – подумала я и принялась выгребать на кровать содержимое баула. Глаза мои с каждой минутой округлялись от удивления и отчаяния. Тогда, в тот бестолковый день перед отъездом, я только и делала, что болтала по телефону, выслушивая советы членов содружества, что бы мне взять с собой. Сборы продолжались двое суток, но результат был неожиданным и ошеломляющим. Сверху была навалена косметика, которую я так безрассудно смахнула со стола. Там было много чего, кроме того, что может пригодиться зимой в деревне: три пузырька с молочком против загара, тоники, всевозможные жидкости для снятия макияжа, морская соль в пузатом флаконе с красной ленточкой на горлышке, пена для ванн… Зачем мне зимой молочко против загара? Зачем жидкость для снятия макияжа, когда я не взяла даже пудры, – спрашивается, что этим молочком смывать? А морская соль для ванн? А пена?

Но это еще что! Я полезла дальше, в глубь проклятого баула, и убедилась окончательно, что его нужно было оставить дома. Почему-то вещи, что красовались в последний день перед отъездом сверху той самой необъятной горы, оказались исключительно летними: мой любимый сарафан из крепдешина на широких бретелях с юбкой, скроенной по косой, густого шоколадного цвета, с приглушенно-желтыми, размытыми подсолнухами (обычно к нему я надеваю крупные янтарные бусы – очень эффектно). Но какой сейчас от него прок! Тоненькая шерстяная майка с короткими рукавами до локтя, юбка из штапеля необычной расцветки – в огурцах, строгий густо-красный пиджак для деловых встреч, который я обычно надеваю весной под темно-серые брюки. Брюки остались лежать в куче, в шкафу, в Москве. Везет же им! Хотелось бы мне сейчас быть на их месте! Джинсовые шорты, бриджи, топики, маечки! А самым ужасным был костюм садомазохистки из черной тончайшей кожи, который шутки ради мне купил Овечкин в прошлом году перед самым моим днем рождения, когда мы, по обыкновению, бродили с ним по секс-шопам и отделам женского белья: бюстгальтер с мощными металлическими заклепками и юбка с неровным подолом, в некоторых местах неприлично откровенной длины.

Мне решительно нечего надеть после бани. Хорошо еще, что, послушав Женьку, я каким-то чудом захватила нижнее белье.

И не было другого выхода, как попросить у мамы свои старые джинсы, которые неприлично носить даже дома, и один из тех вытянутых, протертых свитеров времен института.

– А что в твоей набитой до отказа кишке, позволь узнать? – ехидно спросила она.

– Там кое-что другое, но очень нужное, – уклонилась я от ответа.

– Вот и надевай на себя это «очень нужное». – Мама злилась – она все еще не нашла лифчик. – Я не знаю, где твои джинсы, кофты, юбки! Не знаю! Может, на чердаке, может, в гараже, может, в мастерской! Не знаю! – И, подумав, добавила: – Ой, какая же ты, Машка, росомаха!

Нет, росомаха лучше, чем я. Где-то читала, что этот хищный зверь, обитающий в сибирской тайге, по крайней мере, хоть приносит пользу – как санитар леса, уничтожает трупы животных. Я же не приношу тут, кажется, никакой пользы – не успела приехать, как сразу заболела, теперь вот сижу перед сумкой с летними вещами, не зная, что мне надеть. Может, нацепить на себя все вещи сразу?.. Однако маме я решила не раскрывать степень своей никчемности и ядовито сказала:

– «Не бери с собой ничего! Там все есть!» Я это предвидела. Предвидела, что тут давно уже нет ничего моего. Хорошо, не послушала тебя!

– Тогда какие проблемы?

– Никаких. Решила тебя проверить. Просто не представляю, что было бы, если б я не взяла с собой, как ты выражаешься, свою «кишку»! – победоносно заявила я, но легче от этого не стало – неизвестно, сколько предстояло ходить в том, в чем приехала – не надевать же на себя, хоть и любимый, открытый крепдешиновый сарафан, когда на улице минус 25 градусов!

Вообще не представляла раньше, что способна несколько дней не менять одежду, впрочем, как и то, что смогу столько времени выдержать без мытья – мои пышные, блестящие волосы превратились в крысиный хвостик, тоже, правда, блестящий, но далеко не от чистоты… На лбу вскочило два отвратительных прыщика.

– Это от грязи, – уверенно сказала я маме.

– Какая тут грязь? – удивилась она. – Это у тебя простудного характера.

– От простуды могут быть лихорадки, а не прыщи.

– Не спорь со мной! И вообще, хватит меня доводить с двух сторон! – взорвалась она и поддала кипятка.

Париться я не люблю, но, несмотря на это, в бане я торчала довольно долго из-за того, что ужасно соскучилась по воде, и все думала, что я еще недостаточно отмылась. Мама от души хлестала меня можжевеловым веником, отчего я вся покрылась красными пятнами (оказалось, что у меня аллергия на можжевельник), а потом нечаянно обдала крутым кипятком коленки. На этом мытье можно было считать оконченным.