Самый скандальный развод - Богданова Анна Владимировна. Страница 40

Уж чего-чего, но подобного выбора от Адочки я никак не ожидала! Эта Эльвира Ананьевна имеет какую-то непостижимую способность притягивать к своей ненормальной семейке наших родных и близких.

– Почему ты молчишь? Почему? Ты мне завидуешь? Да?! А еще сестра называется! – и Адочка захлюпала. Рассказывать о моем похищении, о холодном сарае с мышами – короче обо всем, что было связано с вдовицей и ее полоумным сыном, было бесполезно и поэтому ничего не оставалось, как сказать, что я, напротив, очень за нее счастлива.

– Правда? Правда? – и она утерла нос ладонью кверху. – Тогда поедем завтра со мной в райцентр? У меня свидание с Шуриком в магазине. Поедем? Поедем?

– Адочка, я буду тебе только мешать. Поезжай одна.

Тут Ада закричала, что я никогда не помешаю ей ни при каких обстоятельствах, снова начала было плакать, и я согласилась только с тем условием, что сегодня она не будет мне мешать работать.

– Конечно! Работай! Работай! Я тут рядышком посижу, как мышка. Как мышка! – радостно взвизгнула мышка и тараторила без умолку до вечера о достоинствах своего возлюбленного. Ночью я долго не могла заснуть от дикой головной боли, а когда мне наконец удалось это сделать, мне приснился кошмарный сон, будто Шурик привязывает мне на шею камень, а вдовица стоит подле и советует сыну:

– Потежельше, потежельше привяжи, а то всплывет!

Я проснулась утром в холодном поту, спустилась вниз – Адочка вырядилась во все розовое и, видимо, давно поджидала меня.

– Ну, как? Как я выгляжу? – допытывалась она. – Может, мне переодеться во все лиловое? В лиловое переодеться? – Я взглянула на Афродиту – собака тоже была в розовом.

– Нет, не стоит. Тебе очень идет розовый цвет, – сказала я, представив, что придется еще и Фродю переодевать. – Ты вообще сегодня прекрасно выглядишь.

– Правда? Правда? Тогда собирайся быстрее и поедем. Поедем! Я так нервничаю! Это первое свидание за пять лет! За пять лет! – восторженно вопила Адочка, пока я натягивала джинсы.

Наконец мы вышли из дома. Кузина чинно несла на руках Афродиту, чтобы та вновь не почувствовала подлинного вкуса свободы.

На «Гондурасе» стояли староста, бабка Шура и Свинорожка. Они тоже, видно, куда-то собрались, нацепив все как одна пышные юбки с люрексом. Стоило нам только появиться, как они демонстративно отвернулись и зашушукались – не сомневаюсь, что разговор шел о нас.

– Здравствуйте, – как ни в чем не бывало поприветствовала я их.

– Зы-сс, – сквозь зубы ответила баба Шура, не поворачиваясь.

Вскоре подошел автобус. Удивительно, но во вторник народу было столько, что даже на порожке стояли бабки в платках. Адочка забралась на ступеньку, но была вытолкнута самым беспардонным образом Клавдией и бабкой Шурой. Пришлось ждать следующего автобуса. Кузина кричала на всю деревню, грозясь отомстить злобным старухам и поджечь дома подружек.

– Адочка, отнеси Фродю домой. Ее раздавят, – посоветовала я, и она, взяв у меня ключи, скрылась за гаражом.

Пока кузина отсутствовала, на остановку подтянулись Нонна Федоровна с Козлятницей.

– А где твоя сумасъехамшая? – спросила Попова, тревожно озираясь по сторонам.

– Адочка пошла собачку отнести. Сегодня столько народу в автобусе, что бедное животное раздавят!

– Конечно, много народу! Праздник великий! – заголосила Козлятница, она вообще не умела нормально разговаривать – она пронзительно визжала. И если б не ее чрезмерно высокий голос, на нее вообще никто и никогда не обратил бы внимания. Мне она всегда напоминала амебу, неопределенные формы которой можно с трудом разглядеть под микроскопом.

– Какой праздник? Сегодня двадцатое октября, постный день, Покров был четырнадцатого, – размышляла я.

– Во городские! Ну, ничегошеньки не знают!

– Прямо стыдобищчена!

– Сегодня Отдание праздника Сретения Господня! Нехристи! – просветила меня Козлятница.

– Так Сретение Господне 15 февраля, а отдание, стало быть, 22 февраля, – растерялась я, а Козлятница махнула рукой, что означало – «с дураками не разговариваю».

Вернулась Адочка, и товарки немедленно отошли подальше – на безопасное расстояние.

Вскоре пришел дополнительный автобус – снова переполненный. Попова с Козлятницей, увидев, что мы пытаемся залезть в хвост, побежали в первую дверь. Я притулилась на ступеньке, прижавшись к поручню. Адочка не обратила внимания на мою протянутую руку, и тут произошло нечто совершенно необъяснимое (я, по крайней мере, сначала ничего не поняла), из-за чего в задней части автобуса поднялся дикий крик, а потом рев и вопли кузины. Только потом до меня дошло, что же случилось на самом деле.

Адочка, боясь снова быть оставленной в Буреломах, цеплялась за все, что попадалось ей под руки. В конечном итоге она нащупала нечто прочное... Ухватившись за это нечто указательным и безымянным пальцами, она подтянулась, и двери за ней захлопнулись. Потом раздались дикие вопли.

Этим нечто, за что ухватилась моя кузина, оказался раскрытый рот зевающей старухи из соседней деревни. А поняла я это, когда увидела, что нижнюю челюсть старухи тянет к выходу тонкая рука, увешанная браслетами из канцелярских скрепок с сильными, длинными, как щупальца паука кругопряда, до боли знакомыми пальцами. Бабка не растерялась и совершенно не по-человечески, а яко дикая волчица сначала укусила мою кузину за указательный палец, а потом накинулась на руку. Адочка кричала от боли, но старуха на этом не успокоилась и цапнула ее за щеку.

– Ах ты, курва! – вопила вне себя от боли и неожиданности моя кузина. – Свинообразное существо! Да я на тебя в суд подам! Сейчас же! В суд! Сниму нанесенные увечья и заведу на тебя уголовное дело! Тварь бешеная! Ты мне все уколы от бешенства оплатишь!

Адочка продолжала возмущаться и после того, как пассажиры автобуса сошли на остановке «Бурабчково» и, хохоча до упаду, направились на службу, которая, по их мнению, сегодня была посвящена Отданию праздника Сретения Господня. Громче всех заливалась Попова:

– Ой! Не могу! Покусали шибзданенную-то! О-хо-хо!

– Сестрица! Сестрица! Сестрица! А вдруг у нее и вправду бешенство? – И от этой мысли у кузины открылся рот, а в глазах застыл ужас. – В больницу! Немедленно! Сорок уколов в живот! Сорок уколов! Ты не против, если я задержусь у тебя, пока не доделаю уколы? Нужно позвонить на работу, отложить выставку! И все из-за этой старой дуры!

– Адочка, но с чего ты взяла, что у нее бешенство?

– Вот с чего! Вот с чего! – возмущалась она, показывая мне свежие укусы. – Если животное, то есть старуха не бешеная – она не будет кусаться! Это я по Фроде знаю!

– Но ты же ей челюсть вывернула!

– Правильно сделала! Правильно сделала! Лучше без челюсти ходить, чем с такой выдвинутой, как у нее! – с азартом и злостью говорила Адочка.

Насилу уговорила я кузину отказаться от сорока уколов в живот:

– Во-первых, это довольно неприятная и болезненная процедура, во-вторых, нет гарантий, что у бабки бешенство – может, она СПИДом больна или еще чем-нибудь, – услышав слово «СПИД», Адочка с нескрываемым страхом впилась в меня глазами, и я пожалела о том, что сказала, и тут же исправила свою ошибку: – Но скорее всего бабка здоровая как лошадь. Ты сама-то подумай, откуда в этой глуши может быть СПИД и к тому же у старухи с таким выдвижным подбородком?! Кому она нужна-то?!

Адочка захохотала и, решив не менять своих планов из-за какой-то сумасшедшей, прямиком направилась в крытый магазин на центральной и единственной площади райцентра. Я же пошла на телеграф позвонить Власу и членам содружества.

– Через час у входа в магазин! – крикнула я ей напоследок.

Первой я позвонила Анжелке, узнать, как там Кузя.

– У меня все просто ужасно! Ужасно! – кричала мне в ухо Огурцова. – Кузю положили в больницу, врачи говорят, что у него нервное истощение от чрезмерных физических и умственных нагрузок. Лежит под капельницей! А я во всем виновата!

– Почему ты не у него? – удивилась я.