Черное колесо - Бок Ханнес. Страница 36

– Вы думаете, я на самом деле хочу оставаться Рыжим Рафферти? Разве вы не понимаете, что это означает? Я могу оказаться во власти такого ужаса, что смерть покажется более предпочтительной.

Помолчав, он выпалил:

– Я пришёл к вам, потому что не хочу, чтобы это оказалось правдой! Я хочу, чтобы вы разбили это своим холодным и бесстрастным анализом!

– А сами вы не можете этого сделать?

Отвращение в его взгляде усилилось.

– Док, вы уже должны меня знать. У меня чертовски богатое воображение – иначе я не стал бы юристом. И моё второе зрение – подлинный дар Божий, – вернее, было им до сих пор. Я легче могу доказать, что я Рафферти, чем противоположное. И я готов спорить на что угодно, что если на берегу мы смогли бы порыться в архивах и в библиотеках, история Рафферти оказалась бы правдой. Тогда бы я знал, что к чему. Но пока это невозможно.

– Проверка ничего нам не даст, – ответил я. – Подсознание действует как превосходная липучка, удерживая намёки, которые сознание как бы не заметило. Ваш рассказ можно проверить, да. Но просто потому, что ваше подсознание сохранило некогда прочитанные страницы, а сознание об этом не позаботилось.

– Ну что ж, тогда попробуйте объяснить.

– Почему, – спросил я, – среди множества людей на «Сьюзан Энн» Рафферти ухватился именно за вас? Почему не за Бурилова, например, или кого-то из экипажа?

Он возразил:

– Скажите, док, если бы вы перевоплотились, стали бы вы мужчиной или женщиной?

– Естественно, мужчиной.

– А почему?

– Вероятно, потому, что предпочитаю быть мужчиной, а не женщиной.

Он кивнул, довольный:

– Вы возродились бы как белый или негр?

Я понял, к чему он ведёт.

– Конечно, белым, – и осторожно добавил: – поскольку у белого больше преимуществ.

– Понимаете? Вы возродились бы как можно ближе к тому, какой вы сейчас.

– Наверно. Я предпочёл бы возродиться мужчиной и белым, но на этом сходство с моим нынешним воплощением кончается. Предпочёл бы быть не врачом, а кем-нибудь иным.

– Допустим, вы оставили незавершённой сложную операцию и возвращаетесь, чтобы закончить её. Вам нужны были бы умелые руки. Вы бы тогда стали врачом? – Я пожал плечами и кивнул. – Остальное очевидно. Рафферти выбрал меня, потому что я больше всех окружающих похож на него. Он может… лучше управлять мной.

Я сказал:

– Если это так, то как же Ирсули и её друзья? Почему они тоже не возвращаются?

– Может, ещё возвратятся, – мрачно ответил Мактиг. – Ирсули должна будет выбрать самую красивую женщину… Боже! – Глаза его широко раскрылись. – Пен!..

Я изобразил негромкий смешок.

– Спокойней, Майк. Вы видели сон, а не воспоминание.

И как с видением леди Фитц, я принялся за работу с его сном. И хотя мои усилия его успокоили, на меня они оказали противоположное действие. Я начинал понимать всю гибкость психоаналитического подхода. Он позволял дать столько же объяснений, сколько предлогов способна найти женщина, чтобы вывести из своего круга соперницу. Но вряд ли кому приходилось разъяснять такой случай, как мне, – идентичный сон, который видели одновременно двое.

Передо мной лежал выбор: розыгрыш, либо невероятное совпадение, либо ужасающий сверхъестественный феномен.

Мне пришло в голову решение.

– Мактиг, – спросил я, – то, что вы болтали в пьяном бреду, имеет отношение к вашему рассказу? Чедвик навещал вас, когда вы были?..

– Пьян? – подсказал он. – Не помню. А почему вас это интересует?

Я сказал, что боюсь, как бы это не дошло до Бенсона. Он удовлетворился этим и вышел, насвистывая весёленький мотив. Но он забыл то, о чём не забыл я: Бенсон упоминал кости Слима Бэнга, которые лежат под песком. И непонятные слезы негра, вызванные видом чёрного колеса.

Где-то был ответ на всё это, но я чувствовал, что он ещё далёк. И надеялся, что окажусь способен найти его. Иначе…

Я предпочёл не раздумывать над альтернативой: она уничтожит и мой мир, и меня самого.

Я немедленно отправился на поиски Слима Бэнга.

15. ЭЗУЛИ И РОЗАЛИ

Я не офтальмолог, но знаю, что из всех рас негры наименее других подвержены трахоме. Существует прямая связь между глазами и носоглоткой через слёзный проток, из-за чего слизистая оболочка глаза часто подвергается ревматическим и воспалительным повреждениям.

Возможно, болезнь Слима Бэнга является осложнением после трахомы или экземы. Если это какая-то аллергия, нужно выяснить её источник. Во всяком случае, нужно, чтобы он рассказал мне все о своих прошлых болезнях.

Я говорил ему это, когда он поднял руку, прерывая меня.

– Если это аллергия, доктор Фенимор, вы ничего не сможете сделать: ведь здесь распоряжается капитан Бен.

– Ах, да, – сердито сказал я, – у вас аллергия на чёрные колеса, верно?

Его печальное лицо посветлело. Он подумал, сплетая пальцы.

– Доктор Фенимор, вы учёный человек. Значат ли что-нибудь имена?

Я не знал, что ответить, и негр продолжал:

– Дело в том, что меня зовут не Слим Бэнг. Моё имя – Авраам Линкольн Вашингтон, а Слимом Бэнгом меня прозвали из-за первого кока старого капитана. И вот я подумал, не вернуться ли мне к моему настоящему имени. Может, тогда колдовство спадёт?

– А в чём ещё вам не везёт, кроме болезни глаз?

– Коллинз, стюард, сэр, я всегда с ним не ладил. Ему не нравится, что я рассыпаю табак. А я его сыплю вокруг себя на заходе. А тут ещё даппи в чёрном колесе. Они до меня доберутся, если я не буду осторожен.

Даппи может считать только до девяти, сэр. Если посыпать табаком, он сбивается со счёта – и так и не добирается до конца. У меня табачного семени нет, поэтому я пользуюсь нарезанными сигарами. Но, кажется, это не действует, – добавил он мрачно.

Я спросил:

– А что такое даппи?

– Когда я ещё пешком под стол ходил, мама рассказывала мне о палочках даппи. У моего дяди Боза была такая. Когда кто-то умирает, его могут заколдовать, и он превратится в даппи. Его можно удержать в могиле, прибив гвоздями, к тому же нужно посыпать солью и удерживающим порошком. Потому что когда даппи покидает своё тело, у него нет сердца и нет ума, чтобы знать, как вести себя. Если он дыхнёт на вас, вы заболеете, а если дотронется, вас будут преследовать несчастья.

Тот, кто хочет завладеть даппи, должен получить его сердце и мозг. Так сделал мой дядя Боз. Он взял ветку гвоздичного дерева и держал над огнём, пока не слезла кора. Потом положил её в могилу, и даппи перешёл в неё. Тогда он её выкопал и обмотал проволокой, чтобы даппи не смог выбраться. И он дал палочке имя, и после этого все его боялись, потому что он мог натравить даппи на кого угодно.

Мой мысленный комментарий к этому нелепому суеверию был прост: эффективность палочки связана не с заключённой в ней душой даппи, а с верой, что душу можно заключить в палочку.

Слим Бэнг продолжал:

– В этом чёрном колесе живут даппи, доктор Фенимор. Я почувствовал при виде его то же, что и при виде палочки дяди Боза.

– Вы трогали его?

Его глаза расширились.

– Нет, сэр. Но всё равно, это из-за него меня преследуют несчастья. Мама мне говорила ещё кое-что. О ней.

Он с усилием сглотнул и с несчастным видом посмотрел на меня.

– О… ней!

– О самой маме?

– Не о маме. О ней. Нельзя называть её имени, иначе она придёт на зов, – предупредил он. – Я говорю о ней… о богине, сэр. Богине любви моего племени.

Я рассмеялся:

– Что же вы боитесь призвать? Любовь?

– Не смейтесь, доктор Фенимор. Вы не знаете, над чем смеётесь. Это высокая жёлтая девушка, и у её тела больше изгибов, чем у извилистой реки. У неё золотое кольцо и золотая цепь на шее, и она приходит по четвергам и субботам в поисках мужчин. Больше всего ей нравится запутывать любовные планы молодых девушек. Она отвлекает их парней, насылает на них сны о золоте, и они идут к ней, пока не увидят, кто их зовёт. Но они должны идти к ней. Если не пойдёшь, всю жизнь будешь болеть и тебя будут преследовать неудачи. И она так ревнива, что лучше оставить свою девушку и идти к ней, а то и девушке будет плохо.