Черное колесо - Бок Ханнес. Страница 9

Показался Мактиг, голый по пояс, лицо и грудь залиты кровью из пореза над левым глазом. Он сказал:

– Быстрее обработайте рану, я должен вернуться к рулю.

Я сделал ему перевязку, как мог. Конечно, следовало бы зашить рану, но об этом не могло быть и речи.

– Каковы наши шансы, Мактиг? Только не подслащивать пилюлю.

– Невелики. Брукс мёртв – фок-мачта сломалась и упала на радиорубку. Почти ничего не осталось ни от рации, ни от Брукса. Питерс, второй помощник, и Даффи, тот парень из Нью-Бедфорда, смыты за борт.

– Хуан мёртв, – сказал я.

Он скривился, когда я смазал рану йодом.

– Это был хороший кок. Но, похоже, скоро он снова будет для нас готовить.

Когда я закончил перевязку, Мактиг сказал:

– Соберите всех в столовой и задержите там. Дайте Бурилову успокоительное, у него истерика. За ним присмотрит Коллинз, – стюард. И Пен. Сами будьте в передней надстройке, если вас не позовёт Пен. Туда и пойдут члены экипажа, если понадобится ваша помощь.

Ураган трепал нас тридцать восемь часов. Иногда наступали краткие периоды затишья, которые были ещё хуже грохота бури: это был покой смерти. Но потом ветры снова обрушивались на эти кусочки тишины, и они исчезали. На краткие мгновения море разглаживалось, как будто тут ступала нога архангела глубин, чей кулак ударил нас… а после оттуда начинали бить гейзеры пенной воды, и их немедленно захлёстывали волны.

И всё время этот сводящий с ума гул, вой ветра и свистящие удары волн.

Тридцать восемь часов – и ураган кончился так же внезапно, как и начался. Но перед этим нанёс нам последний, самый тяжёлый удар.

Большинство из нас отупело и впало в летаргию от непрерывного гула, яростного движения и ожидания смерти, но Бенсон ни на мгновение не переставал бороться за жизнь корабля, как, должно быть, много раз делал его предок старый капитан Бенсон.

Я слышал крики с кормы. «Сьюзан Энн» развернулась и качалась в седловине меж волнами.

Неожиданно мне пришло в голову, что ураган мог послужить катализатором, которого опасался Кертсон, и что Бенсон слишком долго носил умственную маску. Испытанное им напряжение могло окончательно высвободить ту личность, которой он так старательно подражал, и которая помогала ему убегать от реальности. Он мог утратить контроль и исчезнуть навсегда. Что, если ураган изменил его? С беспокойством я подумал о такой возможности. И мои опасения лишь усилились от слов Мактига.

Было утро второго дня урагана. Мактиг добрался до передней надстройки, измученный и промокший.

– Я думаю, Джим нас вытащит, – сказал он. – И гадаю – может, для него лучше будет не делать этого.

– Странные вещи вы говорите, Майк.

– Не прикидывайтесь глупцом. Вы не хуже меня понимаете, о чём я говорю. У руля слишком мало Большого Джима и слишком много старого капитана.

Я сказал с уверенностью, которой не испытывал:

– Ерунда. Опасность минует, и Большой Джим снова станет Большим Джимом.

Он покачал головой.

– Может быть… а может, и нет. Пен тоже обеспокоена.

Я сказал:

– Тоже – ерунда. На ней сказывается напряжение. Оно на всех нас сказывается. Как ведёт себя Чедвик? Я его не видел.

Мактиг улыбнулся.

– Слишком хорошо. Я его ненавижу, но вынужден признать, что в нём есть кое-что.

И с этими словами он вышел.

Если Пен и беспокоилась за отца, мне она этого не говорила. Она помогала мне – море больше никого не отняло у нас, но почти у всех были ушибы и небольшие раны. Пен была рядом, спокойная, ясноглазая, сочувствующая и бесстрастная. Сватловы, оба, чуть не умерли от страха и были совершенно бесполезны; Бурилов – тоже: он напился до беспамятства, поглощая коньяк бутылками.

Больше всего меня удивило, как реагировала на опасность леди Фитц-Ментон. Она цеплялась за надежду с чувством, которое я могу определить только как страстное самообладание. Временами отступая в убежище своей веры, она вновь появлялась оттуда, как жрица, с формулами молитв и бесконечной верой в божественное вмешательство, которое обязательно спасёт её.

– Буря не может повредить мне, море не может повредить мне, я часть Господа, и ничто не может причинить мне вред, я часть Господа, и поэтому не могу погибнуть.

Снова и снова повторяла она эту и другие фразы, абсолютно убеждённо, сжав руки, закрыв глаза. Это было чрезвычайно интересно: любопытный психологический феномен, за которым я внимательно наблюдал, чтобы сделать подробный отчёт для Кертсона, если нам удастся спастись. Это походило на формулу покойного доктора Кюза: «С каждым днём я становлюсь все лучше и лучше». Во всяком случае, эта процедура оказалась отличным средством против страха.

А Дебора оставалась невозмутимой: надёжная, как скала, перефразируя её собственное выражение. Спокойная, безмятежная, она заботилась о леди Фитц и Флоре Сватлов. Разумеется, огня в печи не было, так что готовить пищу было невозможно. Но Слим и Дебора умудрились из консервов соорудить нечто съедобное. Во время одного из самых сильных ударов шторма я сказал ей:

– Вы как будто не боитесь утонуть, Дебора. Почему? Или вам помогает ваше второе зрение?

– Знаете, доктор Фенимор, – она перешла на свой шотландский диалект, искоса глядя на меня, – возможно, в этом что-то есть. Есть вещи похуже, чем утонуть в открытом море; но я не думаю, что для корабля это лучше. Утонем ли мы или нет, все это предопределено изначально и мы не можем изменить предначертанного.

– В таком случае, – несколько раздражённо заметил я, – если мы не можем ничего сделать, не лучше ли просто лечь: пусть корабль сам тонет или выплывает?

– Но ведь это тоже предначертано, – оживлённо ответила она и пояснила: – Если предначертано, чтобы вы легли и сложили руки, вы ляжете и сложите их. Если предначертано, чтобы вы их использовали, вы не сможете их опустить. Вы ничего не можете сделать, что не было бы предначертано. Ничего.

– У меня больше нет вопросов, – сказал я, рассмеявшись.

– Но я ещё кое-что скажу, – произнесла Дебора, когда я собирался выйти. – Скажу вам истинную правду. Это подсказало мне второе зрение. Корабль переживёт бурю. Он не потонет, пока…

– Пока что? – подтолкнул я, видя, что она колеблется.

– Пока дьявол не дождётся своего дня, – мрачно сказала Дебора. – Пока не дождётся своей победы. Помните об этом, доктор Фенимор, и пусть это вас утешает.

Она мрачно, так же как и говорила, выпрямилась и вышла своей нелепой походкой. Весьма комичная фигура, но почему-то мне уже не хотелось над ней смеяться.

Вскоре после этого ураган нанёс нам последний и самый тяжёлый удар. Именно он открыл дверь для того зла, что обрушилось на нас.

На пороге каюты появился мокрый Мактиг.

– Бенсон ранен! – закричал он. – Мы отнесли его в его каюту. Идёмте быстрее!

Пока мы пробирались по коридору, он объяснял:

– Нас развернуло волнами. Брус сорвался, протаранил рулевое колесо и ударил Бенсона. Не знаю, насколько серьёзно он ранен, но сейчас он без сознания. К счастью, как раз закончили сооружать штормовой якорь. Но если он не удержит – Боже, помоги нам!..

Бенсон лежал на койке, над ним склонилась Пен, у ног его стоял Чедвик, Я невольно бросил взгляд на портрет старого капитана. Лицо человека на постели постарело. Черта за чертой оно стало лицом с портрета. Все мелкие различия исчезли. Тот же тонкогубый неулыбчивый рот, те же глубокие складки от раздувающихся ноздрей к углам рта, те же запавшие глаза, окружённые паутиной крошечных морщин.

Я осмотрел Бенсона. На затылке вздулась большая шишка, но не было никаких следов пролома. Единственная открытая рана – трёхдюймовый порез над правой лодыжкой. Сердце бьётся ровно, дыхание ровное, глубокое и правильное. Я решил, что в его состоянии больше всего виновато нервное истощение, и удар по голове лишь приблизил обморок, который все равно случился бы. Конечно, было лёгкое сотрясение, и он некоторое время будет хромать, но ему повезло, и дольше он проспит, тем лучше. Я поделился с Пен этим мнением. Он встала и вышла – наверное, в одиночестве поплакать от облегчения. Я ввёл Бенсону успокоительное, перевязал рану и сел рядом.