Трепет намерения - Берджесс Энтони. Страница 9

Роупер облизнул губы. Чувствовалось, что его волнение во многом объясняется чувством стыда.

— Тем не менее получилось,—пробормотал Роупер.—Конечно, я ее не сразу простил… Но, понимаешь, когда я увидел их в постели… Я хочу, чтобы ты меня правильно понял… Это как бы придало нашей семейной жизни совершенно новый характер.

Я его правильно понял. Ужасно, конечно, но жизнь есть жизнь. И семейная тоже.

— Ты хочешь сказать, что, хотя ты пришел домой усталый, вы все-таки…

— Да, и она чувствовала себя виноватой.

— Неужели? Признаться, если бы я застал свою жену…

— Тебе этого не понять.—В пьяном голосе Роупера на мгновение послышались довольные нотки.—Ты не женат.

— Ну, хорошо. Так что все-таки тебя беспокоит?

— Вообще-то это длилось недолго,—пробормотал Роупер.—Пойми, я допоздна работал, недоедал. Консервы вызывали у меня расстройство желудка.

— Консервы были не так уж плохи.

— Да, конечно.

Между тем нам подали Kalbsbraten [39] и Obsttorte [40]. Роупер был в полном отчаянии. Словно собирая силы перед окончательным поражением, он опустошил свои тарелки и машинально принялся за мои.

— Оказалось, что я слабак, оказалось, что со мной можно спать только в прямом смысле слова. Оказалось, это я организовал еврейский заговор, в результате которого погибла Германия.

— Она совершенно права. Как-никак, ты был «британским союзником».

— Но я осознал свою вину,—безнадежно проговорил Роупер.—Она это знала. Однако спустя некоторое время сивая горилла появилась снова.

— Значит, какой-то перерыв все-таки был?

— Он ездил бороться на континент. Нo теперь вернулся и выступает в лондонских предместьях.

— Он был у вас дома?

— Да, приходил ужинать. Ничего больше. Но я не знаю, что происходит по утрам.

— Так тебе, идиоту, и надо. Простил ее—вот и получай.

— Меня он больше не стесняется. С улыбочкой достает себе пиво из нашего холодильника. Она зовет его Вилли. А на ковер он выходит под именем Вурцель. На афишах написано «Wurzel der Westdeutsche Teufel».

— Значит—любого отутюжит.

— Нет, это значит «Вурцель—западногерманский дьявол».

— Знаю, знаю. Но чем я могу тебе помочь? Не понимаю, в чем заключается моя роль.—И вдруг (непростительно поздно для профессионала) я навострил уши.—Ты когда-нибудь говорил с Бригиттой о своей работе? Она знает, чем ты занимаешься?

— Понятия не имеет.

— И никогда не интересовалась? Роупер немного подумал.

— Ну, разве что в самых общих чертах. Она вообще не слишком хорошо понимает, чем занимаются ученые. Из-за войны Бригитта не смогла даже закончить школу.

— Ты приносишь какие-нибудь документы домой?

— Видишь ли…—Роупер слегка смутился.—Они у меня заперты, но даже если бы она до них добралась, то ничего бы не поняла.

— Святая наивность. Скажи, у нее есть родственники или друзья в Восточной Германии?

— Насколько мне известно, нет. Послушай, она не шпионка, это совершенно исключено. Поверь мне, причина всего, что происходит, только одна—секс.

Итак, все та же мерзкая похоть. Роупер скривил рот и из него—словно из горгульи [41]—послышался жалобный стон.

— Я не виноват, что прихожу вечером такой усталый.

— А в воскресенье утром?

— Я поздно просыпаюсь. Бригитта встает на несколько часов раньше.

В его глазах блеснули слезы, и я решил, что надо уходить, пока не появилась злобная толстая хозяйка ресторана. Улыбнувшись про себя, я припомнил проповеди отца Берна в дортуаре. Затем оплатил счет, оставил на столе сдачу и, поддерживая Роупера под левый локоть, вышел из зала.

— Конечно, я могу заняться этим профессионально. Могу установить за ними наблюдение, и, если тебе понадобятся доказательства для бракоразводного процесса…

— Я не хочу развода. Я хочу, чтобы все было, как прежде. Я люблю ее.

Мы шли по Дин-стрит в направлении Шафтсбери-авеню.

— Когда-то,—сказал я,—ты не признавал никаких авторитетов, ты был независим и, подобно людям эпохи Возрождения, стучался во все двери. А теперь хочется опереться на что-нибудь. Точнее, на кого-нибудь.

— Это удел каждого. А тогда я был еще слишком молод и неопытен.

— Почему бы тебе не вернуться в лоно церкви?

— Ты сошел с ума. Человек должен двигаться вперед, а не назад. Писание—это сплошной вздор. Ты, мерзавец, знаешь об этом лучше меня.—Несмотря на свое южное происхождение, мы крепко усвоили брадкастерскую манеру общения.—Небось, сам-то забыл уже, когда расплевался с религией!

— Не забыл: когда стал работать там, где работаю сейчас. Это всего лишь вопрос благонадежности. В моем досье указано «англиканец». Так безопасней. Ни к чему не обязывает. Никого не оскорбляет. Ты не поверишь, в Департаменте даже проводятся ежегодные религиозные празднества. Как ни крути, но папа все-таки иностранец.

— Врежь ему хорошенько,—воскликнул Роупер, имея в виду, конечно, не папу.—Проучи его. Тебя же учили приемам рукопашного боя, дзюдо и всему такому.

Выбей зубы этой сивой свинье.

— На глазах у Бригитты? Не думаю, что после этого она будет испытывать к тебе особую нежность. Если помнишь, она уже при знакомстве назвала меня «неприятелем».

— Тогда подкарауль его одного. Ночью. Где-нибудь на улице или возле его дома.

— Не понимаю, какой урок должна извлечь из этого Бригитта—истинный объект наших стараний. Господи, по-моему, мы снова затеваем войну.

Мы подошли к метро на площади Пиккадилли. Роупер остановился посреди тротуара и расплакался. В обращенных на него взглядах молодых людей не было обычной в таких случаях презрительной усмешки—скорее сострадание. Новое поколение—новые понятия о половых приличиях. Для нас же с Роупером ничего не изменилось: все, что касалось пола, по-прежнему оставалось «мерзким». Успокоив Роупера, я взял у него адрес, и бедняга заковылял в метро с таким лицом, словно спускался в ад.

Просьбу Роупера я выполнять не собирался, у меня был собственный план действий. Как Вы помните, сэр, в то время я все еще считался в Департаменте чем-то вроде стажера. Для тренировки мне было позволено—правда, не Вами, а майором Гудриджем—вести наблюдение за Бригиттой Роупер, урожденной Вайдегрунд, и этим самым Вурцелем. Меня, кажется, даже похвалили за инициативу. Каждый день после нашей встречи в Сохо я приходил к дому Роупера, который находился неподалеку от Ислингтон-Хай-стрит. Дом был мрачный, закопченный, с немытыми окнами (мойщики окон, должно быть, считали ниже своего достоинства появляться в этом районе). Вдоль улицы угрюмыми часовыми стояли ободранные мусорные баки. На одном конце улицы находился молочный магазин, перед которым выстраивались запотевшие молочные бутылки, на другом конце—лавка, торгующая скабрезными журнальчиками. Жили здесь преимущественно рабочие, поэтому днем улица была пустынной, если не считать женщин, иногда выходивших в бигуди и шлепанцах за покупками. Вести наблюдение оказалось делом нелегким. Но, к счастью, продолжалось оно недолго—Вурцель появился на третий день. Крепко сбитый, безобразный, самоуверенный, одетый в видавший виды синий костюм. Он постучался, посвистывая, взглянул на небо, не сомневаясь, что его с нетерпением дожидаются. Дверь приоткрылась, но Бригитта не выглянула. Вурцель вошел. Я немного прогулялся—ровно столько, чтобы выкурить бразильскую сигару, затем выплюнул огрызок и постучал в дверь. Потом еще раз. И еще. Босые пятки зашлепали вниз по лестнице. Из прорези для почты послышался голос Бригитты, еще не успевшей переключиться на английский: «Ja? Was ist's?» [42]

— Заказная бандероль, миссис,—сказал я по-пролетарски грубовато.

Дверь чуть приоткрылась, по мне этого было достаточно—я ввалился, преодолевая едва ощутимое сопротивление ее пышной тевтонской груди (но не глядя на нее, не поворачиваясь в ее сторону), и, сопровождаемый криками Бригитты, бросился вверх по лестнице. Сверху послышался ответный крик—удивленный и слегка настороженный. Похоже на перекличку в Альпах! По крикам и табачному запаху я сразу определил, где располагалась спальня. Бедный Роупер: лестничная площадка была усыпана скинутыми с полок книгами! Бригитта уже почти дышала мне в затылок. Я влетел в спальню, бросился в дальний угол и лишь после этого повернулся к ним лицом. Стоявшая в дверях Бригитта, которая успела накинуть на себя лишь аляповатый халатик, сразу узнала «неприятеля». Я взглянул на кровать: там валялось обнаженное, как Ной [43], огромное тупое животное. Совершенно очевидно, что занимались здесь отнюдь не шпионажем. Но все-таки, кто может поручиться?