Зверь из бездны - Корепанов Алексей Яковлевич. Страница 12

Кружилась голова, веки были тяжелыми и никак не хотели подниматься. В памяти суетились обрывки каких-то воспоминаний, мелькали полустертые образы, которым ничего не соответствовало в реальности («А где она, реальность?» – задал вопрос кто-то внутри, из глубинных закоулков), и казалось, что чья-то невидимая рука разрывает и разбрасывает по ветру клочки картин, до сей поры аккуратно, чинно и в строгой последовательности развешанных на белых стенах огромного зала. Ветер, налетая порывами, разносил клочки по беспредельному пустому пространству («В пустоте не может быть пространства», – слабым отзвуком донеслось из глубин) и они, осыпаясь тусклым, но все-таки разноцветным дождем, собирались лужицами, сливались, медленно перетекали друг в друга и растворялись в пустоте. («Это не те образы», – приглушенно кричали издалека, из-за пределов пустоты («А разве у пустоты есть пределы?»), кричали отчаянно и безнадежно). И вновь сыпался, сыпался, сыпался бесконечный дождь, дождь образов, дождеобразы, образодождь… в беспредельной пустоте, в беспредельности пустоты, в пустой беспредельности, в беспретоте… в пустодельности… В беспре…

Все – обман, все – иллюзия, видимость, кажимость, все – тысячекратно меняющиеся, застывающие и вновь меняющиеся лики пустоты. Под одной иллюзией скрывается другая, под другой – третья, четвертая, пятая… и так до бесконечности, до беспредельности… пустодельности… Недолговечны раскрашенные маски пустоты («Наверх! Наверх!» – взывали из водоворотов иллюзий), и вот – проливаются они тусклым дождем, обнажая пустоту, единственную реальность, неустанно играющую в воплощение, которое обязательно преображается в свою противоположность – развоплощение…

И вновь, подхваченные вихрем, метались образы – ничего не значащие отпечатки единой основы, зовущейся пустотой, беспретотой… На миг отражались в чем-то… отражали что-то… («Не те! Не те!..») Метались, растекались, проливались непрерывным дождем…

Иногда на мгновение проступало полузнакомое, вызывая нечто, подобное трепету – в ответ…

Тонкая длинноногая девушка в светлом платье на вершине невысокого холма, зеленую голову которого делит узкий пробор тропинки. Девушка среди скошенной и расстеленной сушиться на солнце травы – похожа на старшую дочь… Потом, через несколько лет, она уедет в Штутгарт, выйдет там замуж и перестанет придумывать сказки для Грустного Малыша…

Крепкий кривоногий мужчина, заросший черной бородой – приятель Билл, непревзойденный мустангер. Ему суждено умереть ночью, верхом на коне; стрела попадет ему прямо в сердце…

Долина, поросшая золотистыми цветами – золотистое море до самого горизонта. В воздухе величаво кружат большие желтогрудые птицы, образуя несколько медленно вращающихся колец. Это эдемские орлы вершат прощальный ритуал перед отлетом в Новый Египет – наступает пора брачных боев. А долину укроет снег, и погаснут золотистые огни цветов…

Черный храм с черными куполами у спокойной вечерней реки – дрожат свечи. Там говорят с Творцом – но с другим, с совершенно другим…

Платок до бровей, печаль-тоска на душе, босиком по осенней раскисшей дороге, по холодной жиже, от селения к селению. В руках посох и узелок с куском хлеба… Печаль-тоска на душе… «Люди добрые, помогите…» Имя мое – Мария, путь мой – в никуда… Так вот чье это тело, так вот кто я – Мария…

(«Нет! Нет!» – прорвалось из глубин).

Я – Мария?

(«Нет! Опомнись! Очнись! Очнись, Лео!»)

О Боже! Дрогнула пустота, иссяк образодождь, почернели и рассыпались пеплом последние клочки – и исчезла беспредельность, уступив место темноте. Вернулось ощущение собственного тела. Вернулось ощущение собственного «я», только что томившегося взаперти в лабиринтах подсознания.

С век моих словно свалились тяжелые камни и я наконец смог открыть глаза.

Я сидел в пыльной пожухлой траве у тропинки, ведущей через плоскую равнину, смыкающуюся на горизонте с бесцветным небом. Осмотревшись, я убедился, что равнина, покрытая короткой высохшей травой, занимает все видимое пространство. Еще я обнаружил, что в небе нет солнца, но, тем не менее, вокруг светло, и что горизонт здесь гораздо ближе, чем на Серебристом Лебеде. Стояло полное безветрие, не раздавалось никаких звуков, словно я был изолирован в камере, принявшей вид неведомой равнины. Если я поневоле совершил нуль-переход (без всякой видимой аппаратуры!), то попал, вероятно, туда, откуда доставлялся в пещеру товар. Место было совершенно незнакомым.

Все это, конечно, не могло оставить меня безразличным, но гораздо больше сейчас меня занимало и тревожило другое. Я прекрасно помнил все, что случилось перед тем, как я попал сюда, в эти неизвестные края. «Покои Мнемосины», катер Лайоша Ковача, полет на остров, поиски в расселинах скал, пещера. Отблески – золотистый и багровый… Провал в темноту…

Но между провалом и этой равниной было что-то еще. Я провалился не только что, не минуту назад. Казалось, даже не дни, а недели, а то и месяцы отделяют меня от последнего моего шага в той пещере. В памяти не осталось почти никаких следов, и я не мог сказать самому себе, где находился и чем занимался в эти дни, недели или даже месяцы. Только быстро тающие отпечатки, только пропадающие следы каких-то скитаний (где?), встреч и разговоров (с кем?), попыток пробраться за стены (куда? вперед? назад? что это за стены? и действительно ли были стены? пригрезились мне?..) Да и со мной ли все это происходило? И был ли я тогда, в те дни и недели, самим собою, офицером Унипола Леонардо-Валентином Грегом? А если нет – то кем был я?..

Я чувствовал себя вполне здоровым (головокружение уже прошло), я знал, кто я (а ведь все-таки было недавно что-то такое?.. Что-то было?.. Или нет?..), помнил всю свою жизнь и не сомневался, что могу четко разграничить сон и действительность. И все же в моем мироощущении зиял необъяснимый провал, словно некто или нечто стерло все следы случившегося со мной после того шага в пещере. Я не знал даже, как и почему оказался у этой тропинки, ведущей Бог весть откуда и Бог весть куда, почему сижу здесь и долго ли сижу…