Превращение - Берг Кэрол. Страница 21

Он отрицательно помотал головой.

— Это не твоя вина. Никогда не думай так. Я знаю, что наши люди говорят о тех из нас, кого захватили. Но нет ничего… ничего… что ты мог бы сделать, чтобы спасти себя.

— Д… должен был сделать.

— Ты сейчас не веришь мне, но ты поймешь, если дашь себе время.

Я хотел бы выплеснуть на него все, заставить его понять, но сейчас это было невозможно. Все, что я мог сделать для него сейчас, это помочь ему пережить момент.

Я закрыл глаза и прижал к груди сжатые в кулаки руки.

— Лис на Сейонн, — я вручал ему высший эззарианский дар — свою дружбу и участие. — Прошу тебя, выслушай, что я скажу. У тебя есть только один выбор: жить или умереть. Пути назад нет, возможности обойти судьбу тоже нет. Я хотел бы, чтобы было иначе. Остается только жить или умереть. Все сводится только к этому. Чему учит нас Вердон в таком случае?

Я ждал его ответа. Он быстро ответит. Желание жить у шестнадцатилетнего велико… даже если жизнь обещает одни только страдания.

— Жить, — он закрыл глаза, и слезы потекли по его обезображенному синяками лицу.

Я обрадовался. Он все еще верил в богов, в их внимание к нему. Возможно, к тому моменту, как он поймет правду, жизнь, даже жизнь в оковах, станет для него привычкой, с которой он не в силах будет расстаться. Я подождал немного, затем сунул ему в руку жестянку.

— Только один глоток, — я забрал у него чашку прежде, чем он осушил ее залпом. — У тебя есть какие-нибудь повреждения, кроме синяков? — Клеймо на его плече вызывало опасения.

Он помотал головой.

— Они сказали, что я буду сидеть тут, пока не умру. Зачем они послали тебя? — В его словах сквозило подозрение.

Он уже начинал учиться тому, что необходимо. Я рассмеялся.

— Дурган позволил мне пойти, потому что ты представляешь ценность, пока ты жив, а не тогда, когда ты умер. Хозяева не любят, когда ценный раб превращается в бесполезного. Если ты будешь отказываться от еды и питья, они заставят тебя силой. Если ты убежишь, они высекут тебя и поставят клеймо на лице, не такое, как у меня, а гораздо больше, и еще отрежут одну ногу. Изуродованный раб тоже может работать. Они не станут убивать тебя, что бы ты ни делал. Они убьют тебя только если совсем покалечат, но до этого дело дойдет не скоро. Дургану все это, в отличие от большинства надсмотрщиков, не нравится, — я напугал мальчика сверх меры, но это было необходимо. — Дурган немного разбирается в эззарийцах, но не следует слишком полагаться на это.

Мне очень хотелось спросить, откуда он. Те несколько эззарийцев, что я встречал на своем пути за все годы рабства, были, как и я, захвачены в первые дни нашего падения. Штурм произошел очень быстро. Мы, те, кто был обучен, делали все, что могли, чтобы дать возможность последним выжившим уйти, но к тому моменту, когда я последний раз свободно вдохнул, все, кого я видел, были мертвы. Где были выжившие? Кто они были? Имена готовы были сорваться с моего языка. Вдруг он сын моих друзей? Воспоминания нахлынули, требуя, чтобы я разделил их с тем, кто мог меня понять. Я хотел знать, что случилось после того, как на моем плече появилось клеймо. Я мечтал утолить свой голод, смешанный со странным волнением, но сумел сдержать себя. Я не имел права потворствовать своим желаниям. Я должен был обучить мальчика жить в новом мире.

— Будь уверен в одном. Дерзийцы не спросят тебя о других, это их не волнует. Мы не стоим того, чтобы за нами охотиться. Тебя схватили случайно. Ты сделал какую-то глупость, и их маги заметили тебя. Я прав?

Он поспешно кивнул.

— На самом деле, заинтересованы в нас только их маги.

— Почему?

— Боятся остаться без работы. Они умеют очень мало. Но производят впечатление знающих. Иногда им что-то удается, но они растеряли все знания о том, что такое мелидда. Они знают, что мы умеем творить волшебство, но не понимают, как это возможно, и не могут повторить. До них не доходит, что мы не рвемся вместо них развлекать дерзийскую знать.

— Я просто пытался попасть домой… Просто возвращался обратно… — Он до крови закусил губу.

— Ты правильно не веришь мне. Не верь никому. Здесь во дворце есть даже рей-киррах, в келидском эмиссаре.

— Рей-киррах? — Он широко раскрыл глаза. Я сильно напугал его. Он и не подозревал, что такое возможно рядом с ним. Так же, как и я.

— Он не узнает тебя. Но будь осторожен. У тебя больше нет защиты. По большому счету, надежнее всего спасаться в одиночку, но я помогу тебе, если смогу. Скажи, что ты хочешь?

Он не отвечал, отвернувшись в сторону. Он с трудом выносил вид такого испорченного существа, каким я был для него, от которого он молча отошел бы еще несколько дней назад. Но потом он снова посмотрел на меня, на клеймо на моем лице, на шрамы на плечах, на еще не до конца сошедшие синяки.

— Ты уже долго… живешь здесь? — Он не смог произнести нужного слова.

— Я раб вот уже шестнадцать лет. С падения Эззарии. Тогда мне было восемнадцать, — шестнадцать лет — вся его жизнь. Ему она, наверняка, казалось вечностью.

— Кем ты был раньше? Ты знал, что такое мелидда?

Я понял, что он хотел сказать. Если у него есть настоящая сила, а у меня ее не было, возможно, он сумеет избежать моей участи.

— Это единственный вопрос о прошлом, на который я отвечу, потому что я оставляю прошлое прошлому. И тебе придется сделать то же самое, — я смотрел ему в глаза, чтобы он понял, что я говорю правду. — Я был Смотрителем.

Он совсем побледнел. Я вложил в его руку кусок хлеба и заставил его поесть. Он съел немного, а потом разом выложил то, что давило на него: он заговорил о настоящем.

— Они пытались заставить меня назвать мое имя, носить их бесстыдные одежды и падать перед ними на колени, как будто они боги. Они велели мне прислуживать за столом. Я должен был прикасаться к их отвратительному мясу и гнилой пище, и мыть им руки их грязной водой.

Конечно, они хотели, чтобы он прислуживал за столом. Он был приятным хорошо сложенным юношей, наивным, невинным. Ненависть заклокотала во мне. Я понадеялся, что рей-киррах не охотится в этот момент, не то он найдет подходящий для себя сосуд во мне.

— Есть еще несколько вещей, которые я должен рассказать тебе о застольных традициях дерзийцев…

Прошло еще полчаса, прежде чем Дурган открыл люк и велел мне выходить. Я пожал дрожащую руку мальчика и сказал:

— Ты переживешь это. Чистота в твоей душе. Ее никто не тронет. Боги увидят в тебе свет, — хотел бы я верить в это.

Когда я начал подниматься по лестнице, мальчик закрыл глаза и прижал сжатые кулаки к груди.

— Лис на Ллир.

— Тьенох хавед, Ллир. Нефаро вид, — произнес я. Спи спокойно.

Я не знал, что делать с Ллиром. Инстинкт требовал, чтобы я отошел в сторону. Одиночество безопаснее, как я сам сказал ему. Тогда ему придется самому усваивать уроки жизни, и чем скорее, тем лучше. Но желание завоевать его расположение и получить ответы на мои вопросы было так велико, что я ощущал его почти физически. Судьба в лице Александра сделала выбор за меня.

На следующий же день я переехал во дворец, чтобы быть под рукой у принца и его людей. Приготовления к его дакраху шли полным ходом, приходилось писать тысячи бумаг: списки знатных гостей, указы, бесконечные письма купцам и поставщикам, друзьям и родственникам.

Только через неделю я снова увидел Ллира. Принц велел мне читать за ужином некую поэму, сочиненную какой-то влюбленной в Александра дамой и посвященную будущему празднику. Когда я закончил чтение плаксивого опуса, принц не приказал мне уйти, поэтому я сел в тени за его подушкой и видел, как эззарианский мальчик начал омывать гостям руки. Глаза его глубоко запали, кожа была почти прозрачной. Мое сердце упало. Он не ест. Он все еще искал способа избежать всех тех вещей, которые мы с рождения считали нечистыми, не убивая при этом себя. По эззарианским верованиям самоубийство было высшей степенью испорченности. Уроки жизни надо было еще усвоить. Он не сможет сделать этого, пока не найдет для себя новую веру, которая поможет ему жить. Ллир с трудом заставил себя прикоснуться к рукам крепкого дерзийского воина. А когда тот протянул руку и потрепал мальчика по коротким волосам, я ощутил отчаяние Ллира, как будто на его месте был я сам. Конечно, я и был… когда-то.