Гопники - Козлов Владимир Владимирович. Страница 2
– Ты теперь говном помазанный, – говорит Клок. – Самый последний.
– Он и так самый последний, а теперь вообще, – Вэк улыбается.
Куня убегает, а мы садимся на крыльцо покурить. Вэк нюхает свои пальцы.
– Бля, говном воняют. Я ведь бумажкой брал.
– Ну, говно на то и говно, – говорю я. – Не трогай – вонять не будет, а раз тронул, будешь теперь ходить вонючий.
– Ладно, не пизди.
Мы с Вэком сидим на турниках на школьном дворе. Уже вечер. Светятся окна спортзала: там какой-то класс играет на физкультуре в волейбол. Вэк спрашивает:
– Знаешь, какие бабы в классе уже ебались?
– Ну, Лазаренко, может быть…
– Нет, эта еще держится. А вот Анохина и Хмельницкая – эти да.
– Откуда ты знаешь?
– «Старые» пацаны рассказывали. Хмельницкая ходила с пацаном с «Космонавтов», и они летом пошли в поход, и бабы и пацаны, и он там ей засадил. А Анохину хором отъебали. В деревне. Она там у бабы своей была летом, и там пацаны – лет по семнадцать, местные. Они бухали, потом видят – Анохина на велике рассекает. Схватили ее – и в баню. Но у них там что-то не получилось, хотели отпустить, а тут приходит еще пацан здоровый, «основа» местная, и уже вместе они ее протянули.
– А она что?
– Заяву написала. Сели пацаны. Суда еще не было, в октябре должен быть. А ей хули – пока была целка, такая примерная типа, а сейчас ебется с кем хочет.
– Пиздишь.
– Правда. Мне знаешь, кто говорил – Гурон, он друг Обезьяны. Они к ней на Вонючке подвалили, но не пиздил, ничего такого, все по-хорошему. Договорились – и вперед. Даже Быра к ней и то подъябывался, но она ему не даст: он такой урод.
– А ты сам не хочешь к ней?
– Не-а. В своем классе нельзя ни с кем связываться. Привяжется – хуй потом отстанет. А вообще, все бабы – бляди и проститутки. Все хотят ебаться. Даже Карпекина. Просто боятся еще. А после школы ебутся за всю хуйню. Особенно студентки…
– Да, говорят – студентки – самые ебливые. Вот бы снять одну…
– Хуй тебе в рот, – говорит Вэк. – Они все с профессорами да с доцентами. Ты им на хер не нужен.
– А типа ты нужен.
Нас принимают в комсомол. Всех уже давно приняли, остались только я, Бык, Быра, Куня, Вэк и Клок – самые худшие по учебе или поведению. Первых приняли еще в седьмом, на 23 февраля, а других – на день рождения Лысого, на первое мая и на девятое мая.
Мы впятером и еще трое пацанов из «а» класса – мы зовем их «алкаши» – сидим в коридоре под дверью пионерской комнаты. Нам раздали потертые книжечки – устав ВЛКСМ – и сказали вызубрить про «демократический централизм».
Первым идет Вэк, минуты через три выходит.
– Ну, что?
– Заебись. Приняли.
– «Демократический централизм» спрашивали?
– Спрашивали.
– И ты рассказал?
– Ага.
Все заходят по очереди, и всех принимают. Я – последний.
За столом – мудак Неведомский из десятого «б», секретарь комитета комсомола школы, старшая пионервожатая – проститутка Элла и две десятиклассницы из комитета комсомола, которых Неведомский, наверное, ебет за всю хуйню.
– Расскажи демократический централизм, – говорит одна и улыбается, потом смотрит в окно, как будто ее все заебало.
– Демократический централизм – это…
– Ладно, – говорит Неведомский. – Главное, чтобы к райкому выучил. Все, иди.
Через неделю едем в райком. После второго урока нас отпустили домой переодеться в парадную форму, то есть надеть белые рубашки. Пионерских галстуков мы давно не носим, вместо них – обычные. Только Куня все еще таскает свой «хомутик».
До центра доезжаем на троллейбусе. У нас есть еще время, и мы гуляем по городу. В киоске возле ГУМа работает мужик с отвислой губой, по которой текут слюни. Все знают, что он – дебил.
– Не продаст он тебе сигареты, – говорит Клок.
– Увидишь. Этот всем продает. Ему все до жопы – он же ебанутый, – ржет Вэк.
В киоске только «Астра» и «Прима».
– Пачку «Астры», – Вэк сует в дырку жменю желтой мелочи.
Продавец медленно считает копейки, вытаскивает откуда-то пачку и дает Вэку.
– А у вас «Столичные» бывают? – спрашиваю я.
– Бывают. Когда тебя бабы ебают, – мужик ржет. Мы тоже.
– А «Космос»?
– Приведи мне бабу с длинным хуем, тогда будет тебе «Космос».
Мы все ржем, и мужик тоже. У него довольная рожа.
По коридорам райкома бегают какие-то дядьки и тетки, а на каждом этаже – портрет Лысого в ободранной рамке. Мы спрашиваем у косоглазой вахтерши с медалями на кофте, где принимают в комсомол, и она говорит, что в четыреста тридцать втором кабинете. Под дверью уже сидят оба «алкаша».
– Ну, что? – спрашивает их Вэк.
– Ничего. Ждем.
Из кабинета выходит тетка:
– Вы из семнадцатой? Заходите по одному.
Я иду вторым, после Дрона из «а» класса. За столом кроме этой тетки еще одна.
– Здравствуйте, – говорю я.
– Здравствуй. Как фамилия?
– Гонцов.
– Демократический централизм учил?
– Учил.
Они смотрят друг на друга и смеются. Ясно, что им до жопы и централизм, и все остальное. Думают, наверное, только про то, чтобы побухать и поблядовать.
– Школа одна из худших в районе, а как дрессировать знают, – говорит вторая тетка.
– Ладно, считай, что принят. Следующий.
– А билет?
– Билеты вам в школе выдадут. И значки тоже. Нам тут не до этого сейчас. Видишь, сколько вас? И с каждым про демократический централизм пока поговоришь…
Обе снова хохочут.
Я говорю «До свидания» и выхожу.
После уроков играем на школьном дворе в футбол с седьмым «б». Они сильнее нас, хоть и младше: у них двое ходят в секцию и играли за сборную города. Мы проигрываем шесть-семь.
Их лучший игрок Дуба ставит подножку Быку. Может быть, случайно. Бык падает, потом поднимается и идет на Дубу:
– Хули ты делаешь?
– Все было чисто. Ты сам упал.
– Я тебе счас покажу «чисто». Ты меня сбил. Штрафной.
– Никакого штрафного. Все было по правилам.
– А если по ебальнику?
– Ну, давай, рискни.
Дуба еще и самый здоровый в своем классе, и поэтому выделывается.
– Давай «по разам», – говорит Бык.
– Давай.
Мы все собрались вокруг и ждем, что будет. Бык бьет Дубу ногой по яйцам, и тот приседает. Бык хватает его за майку, поднимает и начинает молотить по морде – раз восемь.