Политика - Козлов Владимир Владимирович. Страница 27

– Дохлый, а ты знаешь, что Ленка Кокорина с этой четверти будет опять у нас учиться? – спрашивает Кузя и мерзко лыбится.

– Заливай больше – сегодня первое апреля.

– Нет, по натуре – слово пацана. Она теперь с мамашей у бабы будет жить, ее мамаша с папашей развелись. Ты за ней бегал в первом классе, ага? Но не сцы, она щас такая деловая стала, что ты в пролете, понял?

Мы с Ленкой сидели за одной партой больше года – с начала первого класса. Оба отличники, оба примерные – нас всегда тыкали другим: смотрите, мол, как надо. А во втором, когда рассадили к двоечникам, чтобы мы на них положительно влияли, мы даже обиделись на учительницу, и по классу пошли слухи, что это, типа, любовь, и нас потом постоянно подкалывали. А Шеремет из четвертого класса – он рядом с Ленкой жил и бегал за ней, а сейчас уже полгода, как в спецучилище по хулиганке – поймал меня после уроков и бил по яйцам, и в «солнышко» и в нос, и я потом долго лежал на куче сухих листьев и не мог подняться. Но я про это никому не рассказал, потому что из-за Ленки.

У Ленки была родинка возле уголка рта – маленькая, почти незаметная. А еще она зимой в первом классе, когда все остальные девки надевали под платье уродливые шерстяные штаны, всегда приходила в класс в колготках. Я еще думал: неужели ей не холодно? А потом заметил случайно, что она снимает свои шерстяные штаны в гардеробе и кладет в сумку со «сменкой».

Ленка ушла от нас во втором классе, после второй четверти – родители получили квартиру на микрорайоне, и она перешла в тридцать вторую. Здесь у Ленки осталась баба, и она к ней иногда приезжает, но я ее редко вижу – последний раз, может, года два назад видел, но мы даже не поздоровались – типа не узнали друг друга.

Второго утром Ленка заходит в класс. Я бы ее никогда не узнал, если б не Кузя. Мелирование, в левом ухе три сережки, платье короткое – почти мини. У нас в классе никто так не ходит.

Смотрит на всех, кивает – типа, здравствуйте, – и идет ко мне: я сижу один.

– Привет. Ты меня помнишь?

– Ага.

– У тебя свободно?

– Да.

Она садится.

– Ну как твои дела? Все еще отличник?

– Да, почти. В той четверти одна четверка была – по физкультуре.

– А я давно уже не отличница. – Улыбается. – Надоело.

Заходит химица, начинается урок.

От Ленки пахнет не так, как от других наших баб – какими-то особыми духами. И вообще она не такая, как другие наши девки. Классная баба – красивая и вообще. Лучше, чем Зданович из девятого или Опанюк из десятого «б». Наверное, у нее есть пацан – ну и ладно.

На русском задают сочинение по Онегину.

– Вова, а ты мне поможешь написать? – спрашивает Ленка. – А то я сочинения писать ненавижу. Ну, поможешь, да ведь?

– Ладно, хорошо. А когда?

– Сдавать надо в пятницу. Вот давай в четверг после уроков останемся, и ты поможешь. Я сама напишу, что смогу, а ты мне только подскажешь, как это все вместе соединить, чтоб красиво было, ладно?

– Хорошо. А почему у тебя три сережки в ухе?

– Ну как почему? Так модно. Это здесь так еще никто не носит, потому что здесь – деревня. А в центре уже давно все носят по много сережек. А ты знаешь, как я вторую дырку проколола? Сама, иголкой. Выпила две рюмки водки, чтоб не больно было, и проколола. Потом вырубилась и обрыгалась вся. Мама меня чуть не убила, когда пришла с работы. А третью уже потом в поликлинике прокололи – там, где и первую.

Ленка проколола уши в первом классе, раньше, чем все другие девки. Учительница на нее тогда косо смотрела: типа, отличница, лучше бы про учебу думала, а ей – сережки.

Четверг. Сидим с Ленкой после уроков в «химии». Дежурные уже убрали класс и свалили. На всех столах, кроме нашего, стоят стулья. Ленка ничего не написала сама, и я диктую ей сочинение от начала до конца. Я свое написал еще вчера и пересказываю его ей, немного изменяя. Через окно видно, как в другом крыле, в спортзале, какой-то класс играет в волейбол. Мы сидим здесь уже два часа. Я голодный, даже голова начинает болеть.

– Ну вот, все, – говорю я.

– Спасибо, Вова. Ты меня просто спас. Не представляешь, как я ненавижу писать эти сочинения. Я их давным-давно сама не писала. Мне всегда или кто-нибудь помогал или я все из книжки сдувала.

Спускаемся в гардероб, одеваемся и вместе выходим на улицу. Там серо и холодно.

– Ну пока, я на остановку, – говорит Ленка.

– А ты разве не у бабы живешь?

– Я то там, то здесь. Пока.

– Пока.

– А ты знаешь, что Ленка блядует? – говорит мне Кузя после географии. – Мне пацаны на районе говорили, что она уже давно не целка, еще с седьмого класса. У нее был пацан – там, на микрорайоне, и он ей целку сломал, короче, а потом она и с другими начала. Но ты не сцы, она тебе не даст, потому что ты дохлый, ясно?

Перед русским Ленка стоит в коридоре и болтает с Загорским из девятого. Он ей что-то такое говорит, что она хохочет. Загорский – здоровый пацан, один из самых «основных» в школе. Ленка тоже что-то говорит ему, наверное, подкалывает, и он хватает ее сзади за шею и заламывает руку назад – мучает, а она только хохочет, типа ей приятно.

Мы вдвоем с Ленкой идем к остановке. Ей – на троллейбус, а мне – в магазин за хлебом.

– Вов, а Вов? А ты мне новое сочинение поможешь написать – про перестройку?

– Не-а.

– Почему?

– Не хочу.

– Ну, давай я тебя как-нибудь отблагодарю. Ты ведь писал в пятом и шестом классе пацанам контрольные за солдатиков пластмассовых и за наклейки с машинками?

– Откуда ты знаешь?

– Кузя рассказал.

– А-а.

Да, писал – это правда. Но до дома солдатиков и наклейки донести успевал не всегда: пацаны ловили меня и отбирали все, что давали перед контрольной. Иногда я от них убегал. А классе в седьмом солдатики стали мне до лампочки, – меня тогда, кроме дрочки, ничего уже не интересовало, – и я перестал решать за них контрольные. Пацаны повыступали немного, поклеили разборки, а потом успокоились.

– Ну что? Хочешь, я тебе что-нибудь принесу за это?

– Нет, не хочу.

– Или как-нибудь отблагодарю?