Альфа Большой Медведицы - Крапивин Владислав Петрович. Страница 2

Один раз Генка, разозлившись, так трахнул в корыте железной сечкой, что корыто треснуло.

– Это что ж?! – заголосил Петр Макарыч. – Кормишь его, прорву, жрёт, как лошадь, да ещё добро в щепки переводит!

Замахнулся было, да Генка тоже не промах: отскочил к стене, сечку сжал покрепче, стерпеть не захотел.

– Какое это добро! Насквозь уж прорублено.

Малопудов поостыл. Корыто и в самом деле старое. А мальчишку трогать – себе дороже обойдётся. Вон как глазами-то зыркает: чисто волчонок. К тому же и соседи, чтоб им провалиться, всё больше говорят, что заездил парнишку.

И партейный этот, Завьялов, нехорошо на него, на Малопудова, поглядывает.

– На вышку полезай да новое корыто найди, – проворчал Петр Макарыч. – Там, за вениками, лежит. Лампу возьми. Да не запали там чего.

Вышка – это по-деревенски значит чердак. Взял Генка керосиновую лампу с пузатым стеклом, забрался по приставной лестнице в пыльную темноту чердака. Пахло сухой землей и берёзовыми листьями. Веники, подвешенные к стропилам, словно скребучие лапы, хватали за лицо. Генка долго не мог найти корыто. Потом отыскал его в углу за старым сундуком, окованным ржавыми полосками.

Сундук был старинный, могучий. Интересный. Уж не золото ли прячет в нем Петр Макарыч? Генка поднатужился, поднял крышку. Была в сундуке всякая рухлядь: гнилые голенища от сапог, драный шёлковый абажур, мятый самовар без крана. А ещё была книжка – разлохмаченная, без корочек. И на первой странице картинка: мальчишка в широкополой шляпе, верхом на тонконогом коне, перепоясанный патронташами, поднял к губам сигнальную трубу. А издалека мчатся по степи лихие всадники.

Через неделю Семен Завьялов. тот, что из Красной Армии пришёл раненый, Генку окликнул через изгородь и сказал:

– Мы тут с народом порешили, что нечего тебе на Малопудова спину гнуть. Определим тебя в пастухи. Мужиков у нас мало, на это дело с охотой никто не идёт, а тебе в самый раз, если постараешься. Скотины у нас немного, управишься. До осени походишь за стадом, муки заработаешь – и домой. Чего тебе в деревне делать? Ты человек городской, рабочий… А пока у меня поживёшь.

С тех пор и ходит Генка в пастухах. Кнут на плече, а за поясом книжка. Та, что на чердаке нашлась. Чуть свободная минута выпадет. Генка сразу нос в книгу. Написано там о далёкой стране Трансвааль, где народ дрался за свою свободу против англичан. Страна далёкая, африканская, а дела понятные: вся Россия тоже воюет за свободу, против богатеев, таких, как Малопудов. Да и против этих самых англичан тоже, которые до чужого каравая большие охотники. Семён Завьялов с ними воевал, рассказывал…

Генка уже два раза перечитал книжку, где говорилось про мальчишек из Трансвааля, которые с англичанами дрались. И очень ему нравится картинка на первом листе: всадник-трубач.

Вот бы Генке такую трубу!

Он так замечтался, что даже кулак к губам поднёс. Даже показалось, что губы коснулись холодного металла…

Заиграет труба, и послушное стадо соберётся в путь. Станут гарцевать на мустангах ковбои – пастухи и охотники дикого Запада. (Генка про них ещё раньше читал в книжках Купера и Майн Рида.) А если кто заденет Генку, целая армия бросится на выручку, сотрясая поля топотом подков.

И вот как наяву видит Генка, будто на звук трубы мчатся от тёмного леса по холмам, лугам и перелескам всадники. Их стремительные силуэты чётко рисуются на вечернем небе. Вытянулись по ветру плащи, головы в широкополых сомбреро склонены к лошадиным гривам.

Всадники спешат к Генке. Помощь и дружба! Месть за обиды!

3

Генка усмехнулся своим воспоминаниям. Поправил на плече винтовочный ремень и зашагал снова.

Всадники и трубачи из дальних стран. Всё это было неплохо, интересно, но Генку они теперь мало волновали. Они были сказкой, а Генка прошлой осенью встретил настоящего трубача.

Это случилось, когда он вернулся домой из деревни. Вернулся не с пустыми руками. Мешок муки, о котором думалось всю весну и лето, он и в самом деле привёз. Свой, заработанный.

Мать счастливо хлопотала у стола, заводила тесто. Говорила, благодарно поглядывая на Генку:

– Учиться теперь пойдёшь. А то без грамоты куда денешься?

В школу вернуться Генка и сам хотел. Да только. Бориска без ботинок, в отцовских сапогах шлёпает, а они как решето.

У Лидки кофта – дыра на дыре. Да и с едой туго, одним мешком муки жив не будешь.

– Успеется с учёбой-то, – небрежно сказал он матери. – Работать пойду.

Друзья отца обещали устроить его в слесарные мастерские при электромеханической фабрике. Правда, дело затягивалось: уж больно мал парнишка. И пока шли разговоры да уговоры, выпали у Генки свободные дни.

Да лучше бы их не было, этих дней-то. Скука. Пришла на Урал слякотная серая осень, и улицы раскисли от грязи. Не хочется и нос высовывать из дома.

А вот малышу Бориске холод и дождь нипочём. Целыми днями он с приятелями пропадал на улице. Ничем не удержишь, хотя и сапоги дырявые. "Ну и пусть бегает, – думал Генка. – Помощи в доме от него всё равно мало. Только вот ноги не застудил бы".

Однажды Бориска заявился домой с военным котелком, а в котелке – до половины – ячневая каша.

– Откуда? – сурово спросил Генка.

– Красноармейцы дали, – сказал Бориска. – И котелок насовсем. Я у них уже два раза бывал. Всегда кормят.

Он блестел глазами и счастливо шмыгал носом. Потом протянул котелок.

– Вы с Лидкой ешьте. Да мамке оставьте. А я сытый.

Не понравилась вся эта история Генке. Но каша была хорошая.

А Борька зачастил к новым знакомым. В трёх кварталах от городского пруда, в длинных каменных казармах, стоял красноармейский пехотный полк. Малыши-то хорошо знали туда дорогу, а Генка ни разу не бывал. Ну, в самом деле, не побежишь же за красноармейской колонной вместе с малыми ребятами, когда полк, щетинясь штыками, проходит по улицам.

Но однажды, когда Бориска пропал чуть ли не на целый день. Генка забеспокоился и пошёл к казармам.

Казармы стояли квадратом, а внутри был вымощенный брусчаткой двор. Во двор надо было пройти через каменную арку. Мимо часового в суконном шлеме с распущенными "ушами". Часовой глянул на Генку и добродушно спросил:

– Ты куда, паренёк? По делу или так?

– Брат у меня там, должно быть. Повадился к вам.

– А-а, Борька-то? Ну иди.

Бориску Генка нашел у подводы, что стояла рядом с конюшней. Бориска «помогал» выпрягать лошадь.

– Болтаешься тут, – хмуро сказал Генка. И неловко обратился к красноармейцам: – Надоел, поди, он вам.

– С чего же он надоел? – возразил усатый высокий красноармеец. – Он тут помогает. А ты, значит, брат? Вот и хорошо. Сейчас работу кончим, ужинать пойдём.

Не смог Генка отказаться. Любопытно было поужинать с военными да и есть хотелось.

Ужинали в низкой комнате за длинными столами при керосиновых лампах. Генка сидел между Бориской и усатым красноармейцем, которого звали дядя Алексей. Усы у дяди Алексея были жёлтые, будто медные, пальцы тоже жёлтые – от табака, наверно. А в глазах прыгали жёлтые точки от лампы.

Генка очистил миску, «спасибо» сказал и спросил:

– Может, вам по правде чего помочь надо? А то из Бориски какой помощник. А я всё могу. Пол вымыть или винтовки почистить.

– Ну, винтовки-то мы сами чистим, – сказал дядя Алексей. – Каждый свою. Доверять другому своё оружие устав не дозволяет. А вот если трубу поможешь почистить, спасибо скажу.

И он принёс гнутую сигнальную трубу с узким раструбом. При свете лампы она блестела, как тусклое золото.

У Генки застучало сердце, и он принял трубу на вытянутые руки…

Он скоро научился чистить трубу мазью и шинельной суконкой до горячего блеска. Он выучил на память несколько сигналов: "атака", "отбой", "подъём". С дядей Алексеем они уходили в тупичок за казармы, и трубач-красноармеец негромко наигрывал Генке тревожные мелодии: то быстрые, как атака конницы, то медленные и немного печальные.