Мушкетер и фея - Крапивин Владислав Петрович. Страница 48
«Ну и что же, что уезжает? Может, ты думаешь, что он тебя предал?»
«Не думаю. Просто его вынуждают обстоятельства… Есть у взрослых такое дурацкое слово – „обстоятельства“. Это когда надо объяснить уважительную причину…»
«Но у тебя-то нет уважительных обстоятельств…»
«Но я и не поехал! Я же остался, черт возьми!»
«А по-че-му?»
«Потому что я испугался», – подумал Джонни.
Он подумал это без обиды на себя, а только с тепловатым смущением, будто от чьей-то излишней ласки. Он коротко, но глубоко вздохнул и помотал головой (так, что распущенные уши мохнатой шапки захлопали по щекам). Стало чуточку яснее на душе. Проще.
«Я испугался…»
«Чего?»
Джонни объяснить не мог ни словами, ни мыслями. Но он чувствовал: если бы сказал тогда «не приезжай», порвалась бы незаметная, неуловимо тонкая ниточка. Как та светлая паутинка, что связывает концы узенького месяца в первый день новолуния. Ниточка между ним и Юркой.
Джонни отчетливо представил, как в тесной телефонной будке нетерпеливо переступает большущими валенками и толкает в щель монетку с корабликом – будто последний патрон расходует – этот маленький Юрик Молчанов… А почему маленький? Они уже почти одного роста. Велика ли разница в два года? Между старшей и младшей группой в детском саду велика. А между пятым и третьим классом – не очень. И чем дальше люди растут, тем больше эти два года стираются между ними… И кажется. Юрка понял это раньше Джонни. Понял, что теперь у них – по-другому…
– Не в том дело… – вполголоса сказал Джонни.
– Что? – не понял Борис Иванович.
– Не в том дело, что я командир, – сказал Джонни, глядя под ноги, на желтый от фонарей снежок. – Юрка Молчанов, он вот никакой не командир, а он на моем месте тоже не уехал бы.
– Да? – рассеянно спросил Борис Иванович. Наверно, просто так, лишь бы как-нибудь отозваться. Но Джонни ответил уверенно, будто поставил точку:
– Да.
И вспомнил свое «да» в разговоре с Юриком. Такое резкое и досадливое. И вдруг испугался, что для Юрика оно могло быть как обидный толчок локтем. Будто не «да», а наоборот.
«Но ведь я сказал еще: ладно, приезжай».
«А если уже было поздно? И… если он решил, что ехать не надо?»
Джонни испугался этой мысли неожиданно и сильно. И колючий страх сразу перебил другие заботы и тревоги. Джонни задержал шаг.
«Да нет, он приедет, – сказал себе Джонни. – Не зря же он так ждал ответа. Раз любимую монетку с „Золотой ланью“ не пожалел».
Конечно, Юрик приедет. Сейчас он уже, наверное, сидит в мамой в электричке и смотрит в темное окно (а за стеклом по черным елкам, как по крутым гребешкам зыби, мчится, не отставая, месяц-кораблик).
«Но ему сейчас не до месяца», – понял Джонни.
Юрке не до месяца, не до зимних сказок. Он сидит и томится: а почему Джонни говорил так хмуро? И как он его, Юрку, встретит?
Эту тревогу далекого еще Юрика Джонни ощутил какой-то глубокой, тайной ниточкой-нервом – безошибочно и ясно. Как ощутил, почему – трудно разгадать. Тайны человеческой души такие же запутанные и неизученные, как загадки пирамид. Или даже сложнее…
Джонни сказал:
– Борис Иванович, я пойду. Я на вокзал. Надо узнать, во сколько приходит Юркина электричка.
– Иди.
Борис Иванович стянул перчатку, а Джонни потрепанную свою варежку, и они пожали руки. Коротко и просто, без лишних слов, без всякого значительного молчания и вглядывания друг другу в глаза.
– Увидимся еще, – сказал Борис Иванович.
– Счастливо слетать… Я пошел.
И Джонни не пошел, а побежал к серебристо мерцающему крепостному валу.
Борис Иванович… Рука так и просится написать: «Борис Иванович стоял и смотрел ему вслед». Но это неточно. Он смотрел себе под ноги. На тени кленовых ветвей, на втоптанную в снежок коробку «Беломора»… А потом он посмотрел вверх, за снежные деревья. Там поднималась четырехэтажная школа. Она еле угадывалась в мутноватом ночном небе: окна были непривычно темны: уроков нет – каникулы, а новогодние вечера уже прошли. Лишь кое-где окна чуть искрились – то ли отражали рассеянный свет месяца, то ли мерцали сами по себе.
Очень хочется написать, что, посмотрев на окна своей школы, Борис Иванович сначала тихо, а потом все решительней зашагал к отделению почты. И там вечерней дежурной телеграфистке сдал телеграмму для своего товарища, что на юг он не поедет и начальником лагеря он не станет… Но мы этого не знаем. И расстаемся мы с директором школы № 2 здесь, на улице, когда он о чем-то думает и что-то решает, глядя на темные окна дремлющих классов.
Ладно. В конце концов, не он главный наш герой. Главный – Джонни. Мы с ним расстаемся, но здесь проще. По крайней мере, сейчас проще. Джонни с разгона, не заметив крутизны, взлетел по тропинке на вал, промчался по нему шагов двести и по заснеженному склону ринулся вниз – к желтоватым огонькам Вокзальной улицы. Он мчался без тропинки, сквозь мелкие березки, которыми зарос восточный скат крепостного вала. Заснеженные ветки быстро, но мягко задевали его щеки, и он вспомнил на миг сон про желтый миндаль. Но только на миг. Он спешил.
А над ветками летел запрокинутый месяц-кораблик с серебристым клочком облака, похожим на вздувшийся парус.
1969 – 1985 гг.